Как веки без ресниц – без штор окно.
Без лампочки стоит резной торшер.
Качалка-кресло, проскрипев: «Мон шер»
Пуховой думкой кутает давно
Протёртое сидение до дыр.
Лохмотья гобелена. Скрип пружин
Прононсом дребезжит. В кувшине Джинн –
Цветок засохший. Кот прогорклый жир
Блестящих подлокотников лизал,
Топтал когтями старое эссе,
Кокетничал с муаровым ляссе,
Лежащем на странице. И зевал
Огромным ртом распахнутый рояль,
Чернели кариозно зубы в ряд.
Свисал ажуром старческий наряд –
Ноги обломок прикрывала шаль.
На стопку книг опёрся инвалид,
Затянутый во фрак, где на плечах
Лежала пыль, как перхоть. Там же чах
Романс старинный, брошенный на вид
Рукою в пятнах и в виньетках жил.
Мол, жизнь ещё не кончена… могу!
К дряхлеющему телу, как к врагу –
Где каждый сантиметр болью ныл –
Испытывал ежесекундно злость.
Оно платило тем же – шло на слом.
Обвисший парус: пялилось бельмом,
Провалами зубов, белела кость
Залысин в одуванчике волос…
Дом – летаргия. Гроб на два лица.
Кот и старик, в преддверии конца,
Ветшали плотью. Тени прежних грёз…