Я с детства помню радиолу, я помню тот волшебный мир,
Который жил у нас в квартире и назывался он – эфир.
Красивый ящик деревянный, покрытый лаком, как сервант,
Стоял в углу своём печально, загадочно, как важный гранд.
Меня к нему не подпускали, ведь я ребёнком был тогда
И только взрослые включали, нажав на клавишу едва.
И треск, и грохот раздавался, из-за обшитых шёлком стен,
Вдруг глаз зелёный загорался, тогда я замирал совсем.
Вращая чёрные колёса, мой папа музыку искал,
Я ж в ожидании серьёзном, за светом тайным наблюдал.
Тот свет загадочный, как звёзды, тревожил весь мой детский мир,
Эфир казался мне воздушным, похожим чем - то на зефир.
Я ждал, когда все расходились, меня оставив не у дел
И сзади подходил несмело, с волненьем в дырочку смотрел.
Мне перед взором открывался, тот город, где рождался звук.
Я тщетно разглядеть пытался, кто ж там поёт, лаская слух.
Виднелись мощные канаты, те, что вращают колесо,
Необходимо к ним добраться, открыть невидимый засов.
Светились лампы жёлтым светом, как от священного огня,
Я робко сунул палец в дырку, но током стукнуло меня.
Хотел кричать я, но сдержался, ведь все услышат в тот же миг,
Все прибегут, и я попался… я палец в рот, а сам притих.
И понял я, что город этот, хранит какой-то богатырь.
Теперь я буду осторожен, на пальце - вон какой пузырь.
Смотрел я долго, безнадёжно и мне уже хотелось спать,
Но я смотрел и не сдавался, хотя пора давно в кровать.
Я задремал у радиолы, мой папа спать меня отнёс.
Мне снился сон, такой прекрасный! Про этот город сладких грёз.
Я видел всё, как на ладони, - из алюминия дома,
По улицам гуляли пары и будто там была зима.
И в полумраке тихих улиц я, наконец, увидел, да!
Что я давно искал усердно, я слышал музыку, ура!
Площадка тёплым лунным светом в глуши домов озарена.
И здесь, на пяточке заветном, поёт, конечно же, она.
На сцене, в форме барабана, стояла девушка с цветком
И низким голосом приятным, всем пела песню в микрофон.
Была одета в платье жёлтом, с названьем ярким - солнце-клёш.
И я подумал: - Как у мамы, такого больше не найдешь.
Причёска, как в кино известном, моднее всех была – «тюльпан»,
А на изящных хрупких ножках - одеты шпильки. Пояс - бант.
Ей три артиста помогали, у них был тоже микрофон,
Один был сакс, другой гитара, а третий был аккордеон.
Они тихонько подпевали, играли модный рок-н-рол,
Одеты в стильные костюмы, как у «битлов», такой фасон.
С отливом пиджаки из твида, а брюки дудочкой - бостон,
Причёски в стиле рокабилли. Под лаком туфли. Галстук в тон.
Они допели, поклонились, исчезли быстро, как в кино.
Конферансье на сцену вышел и номер объявил другой.
И вышел, помню, Магомаев, потом Кобзон, потом Менглет,
Но вдруг кассир явился важный, просил приобрести билет.
Проснулся я чуть-чуть в тревоге. Мне снилось это или нет?
Бегом быстрее к радиоле, cмотреть мой прерванный концерт.
Она уже вовсю играла советский физкультурный марш
И дядя мой, спортивный парень, растягивал эспандер наш.
Припал я к дырочке заветной, глазами, полными надежд,
Но ни певцов, ни музыкантов, как прежде и в помине нет.
Смотрел я с грустною надеждой. Молил, кого лишь только мог…
И вдруг… на пяточке заветном увидел очертанье ног.
Те каблучки, со шпилькой длинной и юбка та же солнце-клёш.
Ах, эта девушка с «тюльпаном», со взглядом острым, словно нож.
Мне подмигнула, улыбнулась, взяла изящно микрофон,
На каблучках перевернулась и стала напевать чарльстон.
Я не дышал, не шевелился. Быть может вновь мне снится сон?
Я ущипнул себя покрепче. Нет, это точно был не он.
Как только музыка утихла, взмахнула девушка рукой,
Послала поцелуй воздушный и растворилась предо мной.
Я с детства помню радиолу, я видел тот волшебный мир,
Который жил у нас в квартире и назывался он - эфир…