“И услышал я голос Господа, говорящего: кого Мне послать?..
И я сказал: вот я, пошли меня...”
Учил прохвостов добрый проповедник:
“Сокровищ не ищите на земле,
на небе собирайте...” В пользу бедных
всё это болтовнёй казалось мне.
Он сам меня поставил казначеем
своей общины, хоть и не был твёрд
в расчётах я, как этим назначеньем,
несчастный олух, был тогда я горд!
Увещевал он слабых: “Не грешите...”
“Дай хлеба!” - отвечал голодный сброд.
А я предупреждал: “Тебя, учитель,
всё это до добра не доведёт!”
Лишь улыбался мне мучитель кроткий,
знай проповедовал он голытьбе,
и удалялся по стезе короткой
наперекрёст неведомой судьбе.
Просил я чуда, кто меня осудит?
терпения испытывать нельзя,
теперь уже неважно... будь что будет,
зашла в тупик смиренная стезя.
Так вот что Он имел в виду, лукавый,
когда благословлял на подвиг мой.
Ему навеки неземная слава,
мне навсегда позорное клеймо!
Раскрыл я Книгу и увидел строки:
“Когда мой дух во мне изнемогал,
Ты знал стезю мою...” Он знал, жестокий,
на что меня расчётливо толкал.
Оправдано ли жертвой беспримерной
посредственное средство - западня?
Спасая всех неправедных от скверны,
принёс Он в жертву грешного меня.
Я оправдался перед небесами,
мне оправданья нет в глазах толпы,
и вот, иду из Города, глазами
сухими вижу вдоль дорог столбы.
Текут куда-то облака, селенья,
повозки, перекрёстки, провода,
прохожие... Нет никому спасенья.
Жизнь смерти предаётся без стыда.
Плывут барашки над юдолью скорби,
как будто на закланье в небесах...
Сижу над Мёртвым морем, спину сгорбив,
читать мешают слёзы на глазах.
Я всё забыл. Детали этой сказки,
две тыщи лет волнующие вас,
недостоверны... А какой развязки
достоин, полагаете, рассказ?
Я заполночь на сцене театральной
сижу, и в одиночестве курю,
и слышу голоса, как ненормальный,
и может, сам я это говорю:
Злодей да не свершает злодеянья,
завистник не завидует, слепец
находит путь, себя на посмеянье
безмозглой черни отдает гордец,
а человек, который хоть немного
в свою осмысленную верит роль,
не кровяная вошь подмышкой Бога,
не бледная в Его комоде моль,
пусть этой роли он не изменяет,
душа живая верою живёт,
блаженнее кто истины не знает
того, кто, зная, душу продаёт...
Но кем я был? Орудием слепым
в руке бесчувственного демиурга?
Или для высшей цели избран был:
для страшной роли преданного друга?
Пришёл туда, послушный ученик,
куда меня наставник мой направил...
Эли;! Эли;! Лама; савахфани;?
Мой Боже, для чего меня оставил?