«Памятник», написанный Пушкиным в августе 1836 года, за 5 месяцев до гибели, можно считать последним стихотворением поэта. Пушкин не был бы гением, если бы на его итоговом произведении не лежал отпечаток особой значимости.
На первый взгляд, перед нами вольный перевод Горация, к тому же сделанный после Ломоносова, Капниста и Державина. Первые слова Пушкин берёт у автора «Фелицы»: «Я памятник себе воздвиг...», лишь ставя «нерукотворный», вместо «чудесный, вечный». Сразу отметим, что он вдобавок с не меньшей лёгкостью позаимствовал у старшего собрата по перу: «Слух пройдет обо мне...» (лишь с небольшой инверсией) и «Так! – весь я не умру...» (заменив «так» на «нет»). Но это прямые повторы. Есть и косвенные. Третья и четвертая строфы явно несут в себе державинскую матрицу:
Слух пройдет обо мне от Белых вод до Чёрных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льёт Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчётных,
Как из безвестности я тем известен стал,
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.
Конечно, можно сказать, что Пушкин «улучшил» Державина, сделав слог более лёгким и естественным (но на то он и Пушкин – создатель нашего литературного языка), если бы не главное обстоятельство.
И тут мы подходим к сравнению заключительных строф двух произведений.
Итак, старик Державин:
О муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твоё зарёй бессмертия венчай.
И – до боли знакомые строки Пушкина:
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспоривай глупца.
Отличия принципиальные. Я представляю, как были поражены современники Пушкина (мы-то со школьной скамьи заучили как должное) этим кульбитом: идти - пусть собственной походкой, но по проторенной державинско-ломоносовской дорожке - и вдруг подпрыгнуть и развернуться на 180 градусов! Вместо воззвания к музе, возгордиться своими заслугами – призыв к смирению и послушанию Божьему. И это после утверждения в первой строфе, что поэт выше царя – помазанника Божьего! (Тут уже не гордость за свои труды, а, можно сказать, гордыня). Кажется, история литературы еще не знала случая, чтобы финал произведения с такой непреложностью отрицал его начало. А если «муза» заменить на – «душа», то более православные по духу строки – трудно представить.
Что же произошло с последним стихотворением Александра Сергеевича, написанным вопреки всем литературным правилам? А может, это и не стихотворение вовсе?.. Не знаю, как вам, а мне пушкинский «Памятник» напоминает живой организм. Это как бы сама жизнь Пушкина, начатая вольнолюбивыми одами в духе Радищева (недаром в черновиках поэта можно найти вариант 15-й строки в виде: «Вослед Радищеву восславил я свободу...»), страстным желанием влиться в ряды декабристов, подчёркнутой неприязнью к Александру I и постепенным переходом в стан государственников, уважением к Николаю I («Его я просто полюбил, / Он бодро, честно правит нами...»), интересом к Вере («Отцы пустынники и жены непорочны...»).
Но Пушкин не был бы Пушкиным, если бы самой последней строчкой не снизил пафосности момента: «...И не оспоривай глупца».