Я ложусь на постель и обвиваю руками плечи.
Я шепчу себе "тише,
Они ведь не зря говорят, что время излечит",
Если не изувечит,
Не покалечит,
Не обесточит;
Рана всё кровоточит.
Я всё шепчу: "ды-ши".
Ангел мой!
Из меня - хилая опора, порочная женщина и чересчур непослушная дочь.
Оттого то ты улетаешь.
И покидаешь.
И оставляешь.
Больше бороться нет силы, не в мочь.
Я под луной лихоражу.
Ангел мой! Но разве уж ты не знаешь?!
Моя душа давно потеряла покой,
И я век пытаюсь ужиться с этой пропажей.
Помню вечер на закате большой и кровавой войны:
По руинам выжженных городов я бродила одна,
С обжигающим рёбра чувством вины.
Воздух разряжен, снег слепит так, что я ничего не вижу,
Только холод зимы, темноту и в ней небо - что казалось мне не кончаемым,
Ты. И я в миг становлюсь бледна.
Скажи: как мы остались живые?
Слёзы мои скупые,
Падают вниз, как бомбы/сердце/как эта вода.
В твоих глазах было отчаяние.
И не было дна.
Ты шептал в унисон с тишиною мне:
"Ти-ше".
И даже если восторжествует мир -
Без победы и поражения - триумф
Выйду на улицы я почтить в белом платье Эгейского моря,
Но в этот неслыханный пир,
Веселье народа и их безумств,
Я буду единственной, полной горя.
И сколько лет бы ни пролетело,
Я останусь одиноким солдатом той большой и кровавой войны,
Из который когда-то живыми мы еле вышли.
Нет, награды и почести мне не нужны,
Не нужны медали, хвалительные двустишия.
Я закрою руками лицо и всё станет иссиня белым.
Эта тяжесть на сердце отныне навек - словно страсти Христа - словно бремя.
Я глаза цвета неба вижу.
И трепет сплетённых рук,
И твой голос родной я слышу,
И сердца биения стук -
Пусть всё дальше это теперь сквозь время,
Всё тише.
И тише.
И ти-ше.
19.XII.16