А вчера рядились всё, да спорили,
А сегодня солнце льёт елей,
С добрым утром, делатель истории,
Маленькой историйки своей.
А быть может вовсе и не маленькой,
А великой даже может быть.
Дайте срок, мы тоже станем валенком
По столам задиристо лупить.
И устав от Библии и требника,
Беззаконьем надышавшись всласть,
Разобьем о Невские поребрики
Старую, воспитанную власть.
И построим светлое, да чистое,
Утвердим повсюду благодать.
Правда, здесь нужны специалисты нам.
Как бы спьяну всех не закопать.
Вон, смотри, малыш гуляет плотненький
Темноглазый, пращурам под стать,
Вырастет и может будет плотником
Или сыном плотника, как знать.
Или может он возглавит конницу,
Хмуро поглядит из-под руки,
Полетят за утлыми оконцами
Рыжие ночные петухи,
И осветят нутряное, грубое,
Чёрное, как талая вода.
Не давались лица Шикльгруберу
Не давались лица, вот беда…
И не скроешь зеленью апрелевой,
Смерть Царя не спрячешь под тулуп.
«Не умели мы тогда еще расстреливать.»
Сокрушенно шепчет душегуб.
И хрустит, обгладывая хрящики,
На приказы льётся сургучом
Вечным приговором настоящему
Это несвершённое «Ещё».
Солнце за окном укрылось тучками.
И журча, как в нужнике вода,
Мир людей, ведомый самоучками,
Катится бесцельно в никуда.