«Ой, лишенько мені, ця божевільна!
Батьки працюють, а вона собі малює!
Вже вивчилась, одержала диплома,
Та знову потрапляє до навчання!
Дивись, сусідка наша, ше молодше
За тебе, теж з глузду з'їхала, та удавилась.
Так чоловік її вже за кордоном
З малятами, та знову одруживсь.
А ми старі вже, а з твоєй малою
Хто залишиться, якщо ти недужа?
Твій втік, та й зник, не запитаєш аліменти,
Пробач йому господь...
Куди ж ти лізеш, бісова хвороба!
Повсякдень там ширяєшся чи куриш?
Та хоч би одізвалася, пропаща!
Робота, каже, в неї там велика,
Спитаю тільки, скільки сантиметрів...»
Сжимая губы, проглотила слёзы.
Да, наглоталась лиха. Ведь недаром
Те годы назовут потом «лихими».
(нет действенней пилюль от ностальгии,
Чем горький в горле ком воспоминаний)
Взвалила на спину свой крест – этюдник,
И поднялась по мраморным ступеням
На самую Голгофу мастерской.
А на мольбертах там холсты распяты.
Их белизна так манит, точно манна.
Чтобы прикрыть слегка их обнажённость,
Набрасывешь сеть штрихов тончайших,
Но лишь потянешь – и забьются рыбы,
Упругие натянутые мышцы.
И заповеди «возлюби натуру,
Как самого себя», внимаешь.
Забросил сеть – ловитель человеков.
И ловишь взглядом благосклонность гуру,
Храм будто полон колокольным гулом,
И тесно там ученикам, как в улье.
Тогда казалось – гуру, небожитель,
Ни тяготы житейские не властны,
Над ним, ни годы, и болезни, ни утраты...
А впрочем, ведь на всё есть божья воля.