Проходи невредимым сквозь переплетенья лет, говори про простор и бескрайности океана.
Я в этом городе видел однажды смерть, смерть подрезала поблёкнувшие тюльпаны, их лепестки закружились вокруг меня, словно гонимые сквозь нефтяную просинь. Всё, что я мог, лишь молиться твоим богам, собственный бог давно мёртв (ему имя – осень).
Я, как и прежде, о прошлом не говорю, всё, что я помню – твой слишком размытый профиль.
Я здесь – гримёр из нуаровского кино, так что приступим, если же ты не против. Никто не узнает, куда ты пропал с весной, и никто никогда не отыщет тебя на свете, я боюсь, что последний end of the world – мой, и останусь один на разломанной им планете.
Всё, что я помню – проспектами цепь шагов, где этот город ещё не настолько вечен, где никто не узнает, что мы с тобой заодно в этот порядковый год и прошедший вечер. Я в этом городе видел однажды ночь, ночь обрывала листву – бессистемно, рьяно.
Мной этот город в mind palace превращён, из-за меня в нём неоновые туманы, из-за меня он так беспробудно тих, бледен, заснежен и кем-то с зимы заброшен.
Если в висок, пусть будут все шесть холостых, взглянешь в окно – пусть мерцает Pacific ocean.
Пусть тебе будет где встретить один рассвет, вечным огнём горящий на горизонте, я лишь скажу: человек человеку – бред, и предложу (на всякий случайный) зонтик, я в этот раз слишком открыт и трезв, чтоб отпустить без слов о моём «навечно».
Как говорят – увидимся в феврале, делаю ставку… на самый последний вечер.