Потянулись на юг мои сверстники клином усталым,
А внизу неуютно, пустынно, и поле бело.
Не увижу я больше просторов зеленой саванны,
Не поднимет меня перебитое пулей крыло.
Ждут друзей чудеса за кордоном и морем студеным,
Я в порыве безумном пытаюсь их в небе догнать,
Но спускаюсь на землю, пусть с птичьим, но горестным стоном,
Чтобы вновь попытаться себя от земли оторвать.
Так кончается жизнь человеком пораненной птицы;
Надо лучше стрелять - прямо в сердце, и дело с концом.
Смерть ко мне, приземленному Ангелу, только стучится,
Смерть, она с сатанинским, почти человечьим, лицом.
И хохочет она, обнажив свои зубы гнилые:
"Доберусь до тебя, затушу твоей жизни свечу!"
Что же, пусть исчезают навечно заботы земные,
Положите скорее меня под топор палачу!
Но кончается ночь, и с кровавою раной на шее,
Вновь пытаюсь взлететь я, но это лишь тягостный бред...
А убийца-охотник в удобной и теплой постели
Безмятежно встречает еще не последний рассвет.
Не стреляйте в животных и птиц, властелины природы!
Вам охота - и отдых, и спорт, нам же - вечная боль.
Всем нам дан изначально божественный воздух свободы,
И у нас существуют Джульетта, Изольда, Ассоль!
И у нас есть душа, мы страдаем и любим, как люди...
Нет, мы лучше людей, мы не можем друзей предавать;
Так, быть может, за это нас боги бескрылые судят,
Сами с детства привыкшие ближним своим изменять?
Знай, стреляющий в нас, и тебя эта участь коснется,
Пусть сегодня ты полон собою, живешь без забот,
Непременно свинцовая пуля обратно вернется,
И твою безразмерную душу навылет прошьет...
Все же мне повезло в этой горестной схватке с судьбою;
Пусть я даже в клыкастую волчую пасть попаду,
Все равно никогда я уже не расстанусь с тобою,
Моя Родина на неказистом, безлесом пруду.
Нет, хотел бы я жить, и любить, и летать над морями,
Но мне страшно за тех, кто попал за кордоном в беду.
Пусть последнюю точку мне в этой погоне поставит
Моя Родина на самом лучшем на свете пруду...