1248 год. Александр Невский с боярами и дружиной отправился в далёкую татаро-монгольскую столицу Каракорум. С ним в обозе едут толмач Дока и двадцатилетний студент Ларик, который попал в средневековье из 1960 года. На привале около озера Балхаш произошли следующие события.
После бани Дока пошёл с Лариком к озеру в надежде подстрелить на ужин парочку запоздавших улететь на юг лысух. Сколько они ни старались, уток не было.
- Кто-то спугнул, - сказал Ларик.
- Я даже знаю, кто. Смотри, Сангул с друзьями возвращается из плавней, - прошептал Дока и велел пригнуться.
Небольшая группа конвойных шла гуськом по тропинке среди камышей. В руках у каждого был бурдюк, надутый воздухом и завязанный сухими камышовыми листьями.
- Они ходили трусить мышиные гнёзда. В плавнях мыши живут не в земле, а строят гнёзда из сухих листьев и веточек на прочных камышовых стеблях. Монголы надевают на гнездо бурдюк и выбивают в него мышей палкой.
- И что дальше? – спросил нетерпеливый Ларик, привыкший к разным подвохам.
- Не спеши, это надо увидеть. Прячься за кусты и не разговаривай.
Для начала монголы принесли с постоялого двора бурдюк с рисовой водкой и провели ритуал задабривания духов, чтобы те разрешили разжечь костёр и устроить пир. Один из конвойных налил грязно-серый напиток в пиалу, окунул в неё безымянный палец и стал разбрызгивать водку на четыре стороны света. Он тщательно окропил небо и землю. При этом монгол шептал добрые слова духам гор, леса, камней, огня, воды и воздуха. Духи быстро опьянели и единодушно дали согласие на пирушку. Может быть, они ещё надеялись снять пробу с закуски?
Закончив обряд, друзья дружно наломали сухих веток саксаула и развели костёр. Кривые, покрытые белой корой побеги пустынного дерева горели долго и давали много тепла. Эти невысокие уродливые растения росли небольшими рощами на скудных песчаных землях Прибалхашья и были чуть ли не единственным кормом верблюдов. Большие плоские камни около кострища часто использовались путниками вместо столов. Монголы принялись без промедления готовить на них свой загадочный ужин.
Ларион наблюдал за Сангулом, который надул в свой бурдюк как можно больше воздуха и долго болтал его из стороны в сторону, чтобы грызуны потеряли сознание от качки и не кусались. Затем он спокойно запустил руку в кожаный мешок и вытащил оттуда большую жирную мышку в чёрной бархатной шубке с повисшим от головокружения хвостиком. Зверька тошнило. Это было заметно по волнообразным движениям мышиного желудка и подёргиванию глазных яблок под тонкими веками. Сангул, проявив милосердие, стукнул мышку рукояткой ножа по голове. Тут же на камне он ловко вспорол ей брюшко. Лезвием ножа монгол снял мясо с мягких мышиных косточек и порубил его вместе с печёнкой и сердцем. Затем он соскрёб ножом готовый фарш с камня и ловким движением отправил его обратно в шубку. Острой веточкой он сколол брюшко мышки и положил её на камышовые листья. Такой же телесной экзекуции подверглись по очереди все толстушки из бурдюка. Средним мышкам он удалял кишечник, отрубал головки с мелкими, но острыми зубами и одним ударом ножа по спинке распластывал их на камне. Подстрогав несколько упругих веток, Сангул нанизал на них мясные заготовки и отправил жариться над угольями. Костёр к этому времени прогорел, но жар от головешек был ещё сильным.
Все монголы работали споро, без лишних слов и движений. Скоро запахло палёной шкуркой, и один из них ещё раз покропил рисовой водкой по всем сторонам света , то ли приглашая духов на пир, то ли отгоняя от стола. Пока «шашлычки» доходили до кондиции, туземцы отцепили от поясов кубки из рогов диких баранов, разлили в них мутный алкогольный напиток и радостно отпраздновали окончание работы.
Небольшие тушки чёрных камышовых мышей жарились недолго. Весёлая компания приступила к ужину. Жир, стекавший по гладким бородам и окровавленным пальцам, «гурманы» собирали лепёшками из камышовой муки, которые они купили в чайхане вместе с рисовой водкой. В остальном ужин им ничего не стоил.
«Сумел съесть, сумей переварить», - гласит старинная монгольская пословица. Неприхотливые монголы пробовали в своей жизни всё, и не отвращались ни от какой пищи. Собаки, лисы, волки, олени, медведи, суслики, орлы, шакалы, грифы – всё могло служить им пищей, помогая выживать в голодные годы. Но можно же побаловать себя и настоящим деликатесом хотя бы раз в году? Именно это они припасли в бурдюках на десерт.
Шумно отрыгнув воздух из глоток после обильной жирной пищи и налив новую порцию водки в полые рога, они высыпали на камышовые листья остатки содержимого бурдюков, теперь уже в общий котёл. Это были маленькие, только родившиеся мышки в нежных розовых шкурках. Стоило проткнуть их мягкое тельце острой палкой и слегка подержать его над костром, как оно превращалось в хрустящее сладковатое лакомство. Ценители «изысканной» пищи испытывали особое наслаждение, смакуя десерт, и тупо смотрели на низкое пламя догоравшего костра. Челюсти монгол устали жевать, а головы клонились на грудь от крепкой водки из вонючего бараньего бурдюка, но они собрались с духом и шумно выразили одобрение бесчисленным недремлющим духам за то, что день, и особенно вечер, удались на славу.
- Монголы никогда не употребляют в пищу соль, - прокомментировал увиденное Дока, - но не нашёл Ларика рядом.
Он уполз в сторону юга по колючей песчаной осоке, где его беспрерывно рвало до глубокой ночи. Дока заварил ему горячий чай из целебных трав, добавив для сладости корешок солодки, но и это не радовало впечатлительного парня.
- Зачем же ты смотрел? – спросил его Дока, но тот не в силах был произнести что-либо вразумительное.
Склонный к состраданию, Дока рассказал Ларику, что в прошлую поездку в Кановичи с ними шёл совсем ещё молодой иеродиакон Никодим, чтобы остаться там служить в новой церкви. Как-то татары решили посмеяться над ним и заставили его съесть кусок жареного мяса. Он думал, что это конина, перекрестился и съел. Монголы подвели его к костру и показали... большую собачью голову с выпученными глазами и застывшим звериным оскалом, злым на всё человечество... Ваше Боголюбие – это его духовный сан - мог бы до архимандрита дослужиться или выше. Он и обет безбрачия дал... Три дня, не переставая, несчастный Никодимушка мучился, рвал кровью и молился. Он молился так искренне, что Господь, в конце концов, отпустил ему грехи и... упокоил его душу на небесах... Больно татары на подлость горазды. Такого служителя извели! Изверги проклятые...
- Больше ни слова! – прокричал побежавший в саксаульник Ларик.