С трудом живое тело волоча,
Переступая через плоть порога,
Я убирала руки палача
С плеча, крича, что виноватых много,
Что разрубать не плоть, не пополам,
Мы все - одно. Не делимся на части.
И я - не я, не тот остывший хлам,
Что по углам всё прятался от счастья.
Я всё могу. Не разучилась жить.
Я всё хочу. Не разучилась верить.
Я всё люблю. Что принято любить,
При этом умудряясь лицемерить.
Отдайте шкуру! Я залезу вновь,
Я слишком, слишком голая под кожей,
Я сердце-нерв, порасплескавший кровь,
Обезображен, скомкан, обезвожен.
Уйдите все. И ты. Оставь одну.
Я порыдаю тихо на татами.
Я всё сотру. К утру - я всё верну.
Я вся останусь, я останусь с вами...
Под головой моей земная твердь.
Чуть-чуть умру. Не превышая дозы.
Моя микроскопическая смерть -
Этап одной большой метаморфозы.
Растягивая время, не спеша,
Не пропуская в голове ни шага,
За веточку цепляясь, чуть дыша,
Просушит крылья девочка-имаго.
Сожгите все несчастные стихи,
Поразвлекайте напоследок бесов -
Перечитайте. Те мои грехи,
У них в кругу особых интересов.
Уныние... сопливое словцо,
Глубокое и полое. Пещера.
- Что вас заставило стереть лицо?
Сума? Тюрьма? Чума или холера?
- Безумный страх. Холодный и больной.
Беда ждала. Ещё до первых криков
Беда жила. Нет, не во мне, со мной,
В уродливых улыбках близких ликов.
Беда росла. Со мной. Или во мне?
Приобнимала, косы заплетала,
А я глаза смыкала в тишине
И мысленно по воздуху летала.
Они читали чей-то некролог:
"Она любила жизнь... ушла так рано..."
А я глазами ела потолок.
Как можно жизнь любить? Как это странно...
А я глазами ела потолок,
Жевала эти трещины в известке,
И мне, конечно, было невдомек,
Что жизнь любить легко. Предельно просто.
И мне, конечно, было не узнать
Со дна ущелья, полного туманом,
Что можно не молчать и не стенать
И не срастаться в кровь с самообманом.
Как нарисую стертое лицо?
И было ли оно? Оно какое?
Среди борцов, глупцов и подлецов.
Я - остров абсолютного покоя.
Я эпицентр невидимой войны,
Унылого безвольного протеста.
Я человек, свалившийся с Луны
На неспроста не занятое место.
Я - человек, да. И на этот счёт
В последний год почти уж нет сомнений.
В последний год, и предпоследний год
Я так старалась... жить без отклонений.
И без оглядки вдаль, на поворот,
На тех, иных, чужих, необходимых.
Как хорошо, когда никто не ждет
И не обнимет в этих снежных зимах,
Как хорошо, когда никто не враг
За скобками немыслимых дистанций.
Сам по себе. И гений, и дурак
В одном лице. В одном красивом танце.
Как хорошо, когда запретов нет
На сны и бред, в котором я зависла.
Когда вплетаешь собственный сюжет
В сюжет без утешительного смысла.
Что дела мне до ошалевших стай,
И до вперед летящих паровозов?
Ты календарь открыл не там, листай.
Листай меня. До снега и морозов.
До вод, покрытых твердой пеленой,
На дне которых спрятан черный ящик,
В котором дышит, бледный и больной,
Но кто-то очень, очень настоящий.
Один. Всегда. Всегда один. Аминь.
Угрюмый странник, воин, шут и зритель,
Из скорлупы, с тропы войны, с тропы,
Где каждый сам себе путеводитель,
Где каждый выбор - страшный и слепой,
И соли пуд не делится на ближних,
И разговоры лишь с самим собой
И с кем-то странным со страницы книжной,
С таким же одиноким как и ты,
Бесформенным, пустым от превращений...
Но полным этой вязкой пустоты,
И полным этих странных ощущений.
Свершённым, совершенным, оттого
Среди своих не находящим места.
Он "не такой". И, что страшней всего,
Каков теперь он - точно неизвестно...
Он - мой герой. С огромнейшей дырой
В душе на месте свойства "человечность".
Аморфность под текучей "кожурой",
Холодный взгляд в слепую бесконечность...
Фантастика. Фантазия. Мечты.
История покруче всякой сказки,
Физически сгоревшие мосты,
Психически сгоревшие привязки.
Я вспомню этот правильный рассказ,
И "ощутив сиротство как блаженство",
Признаюсь всем, что полюбила вас
За сумму отклонений к совершенству.