Сказали мне – распятие храни,
ведь в этой жизни берегов не видно.
И медленно сгорает от любви
все то, что любим мы, хотя сие обидно.
Все то, что любим мы и в страхе потерять,
теряем по крупицам в этом мире.
И в слепоте не можем мы понять,
что наша жизнь как линия в пунктире.
И как бы не терзали мы себя,
пытаясь рассказать хоть что-то миру,
итог един: нам цифры протрубят,
а наша память словно дань пунктиру.
И сколько можно плыть без берегов,
где острова Сиренами томятся?
И кто-то кинется на этот гиблый зов,
но остальные отвернутся, убоятся.
И сколько можно трепетать от тяг,
камнями придавившие нам плечи:
я видел утром миллионы работяг
и миллион гробов, что шли под вечер.
И пусть нудят попы и воронье,
крикливо правя миром, где нет мира.
Где лишь жирует мрачное ворье
и ходит в церковь после того пира.
И что осталось? Лишь любовь и сны -
сквозь мрак исподнего и грязного белья:
ведь только там летать мы рождены,
где нет попов и злого воронья.
Все выгорает – мечется закат
и птичьи трели забирает тьма.
Я видел это много раз подряд,
но осознал, когда лишь кутерьма
той жизни между небом и крестом,
расправила в окладах облик свой.
И месяц обнажающим мостом
открыл мне даль – сверкающий прибой.
И там вдали, спокойствие храня,
мой дом открыт и ждет когда вернусь:
ему не нужно прошлого меня
и потому свеча горит как чья-то грусть.
И пусть для всех не видно берегов,
и пусть одеты все в кресты и храмы,
мне все равно не нужно тех оков,
что скинул я в канавы и бурьяны.
Я выбрал путь и ждет меня свеча,
горящая в окне и в поднебесье.
Она мой ориентир: и холодна, и горяча -
то ли молитва, то ли песня.