Посмотрел воскресным утром фильм «Чучело» на канале ОТР. В свое время, в 1983-м, хотя герои картины были даже моложе на год моего младшего брата, а я уже год как работал на заводе, эта драма пронзила и ошеломила меня. Наверное, потому что в десять лет мне самому пришлось испытать нечто похожее, когда в первой четверти четвертого класса я перешел в новую школу. Закончилось детство, счастливое и беззаботное в начальной школе. Мой класс выпорхнул из-под опеки нашей первой учительницы, мы стали заниматься на разных этажах своей классической, еще дореволюционной постройки гимназии в центре города. А тут отцу дали новую квартиру в новом микрорайона на окраине. Наша семья переехала туда, и родители определили меня в новую школу, стоявшую в двух кварталах от новой пятиэтажки, где мы поселились в роскошной трехкомнатной квартире с двумя большими балконами с обеих сторон здания. Но в новой школе я не прижился. С самого начала что-то пошло не так.
Дети вообще жестокий народ. И крайне трудно чужаку влиться в коллектив, который уже сложился и связи в нем окрепли без тебя. А когда начались первые неприятности с местным хулиганом, носившим смешную фамилию Синебрюхов, и его закадычным дружком Поняевым-Поней, я не раз просил мать перевести меня обратно в прежнюю школу. Но все безрезультатно. Хотя в музыкалку я продолжал ездить в город, меняя автобус и метро, практически всю неделю. Дважды на специальность, дважды на сольфеджио и музлитературу и один раз на общее фортепиано. Фактически, пять дней в неделю после обеда я ездил в город. Сперва на автобусе до конечно станции метро «Нефтяники», потом несколько остановок до центра, пересадка на другую ветку и до станции имени Шаумяна. Там еще стоял большой гранитный памятник этому вождю бакинских комиссаров, казненных в 1918-м.
После развала СССР и памятник этот, и большой мемориал, посвященный комиссарам, все было убрано в свете армяно-азербайджанской войны из-за Карабаха, и все уличные топонимы переименованы. Ну, это так, к слову. В общем, выходил я из станции метро Шаумяна со своей скрипочкой, топал до музыкалки, входил в нее со священным трепетом. И оказывался счастлив на час или два, ведь был еще оркестр, репетиции в котором особенно нравились мне, ведь там же были ДЕВЧОНКИ! Классные такие девочки. Практически все старше меня, невероятно красивые и привлекательные. Не то, что в общеобразовательной школе. Нет, конечно, и в моем новом классе были девчонки не уродинами. Но как-то не обращали внимания они на меня. Из всех пацанов, а их было человек двадцать, всего в классе нас насчитывалось сорок, я крепко сдружился лишь с двумя Димами.
Один был сыном пожилой одинокой вахтерши, а второй, уж не упомню, каких высококлассных специалистов, проработавших несколько лет в Монголии. Кажется, и Димка с ними там жил по малолетству. В первый раз, когда я пришел к ним в гости, меня поразили клыкастые и ужасные буддийские маски, которые у них висели по всей квартире. А еще Димка собирал марки. Я тоже их тогда начинал собирать. И как-то раз Дима подарил мне несколько английских. С их молодой тогда еще королевой. Ее красивый профиль меня просто очаровал. Я ведь еще не знал знаменитого выражения Суворова про англичанку, которая гадит. К тому же тонкая, изящная головка на марках напоминала мне хрупкую Одри Хепберн из моего любимого фильма «Римские каникулы». А я, смотря этот фильм в детстве, в тайне мечтал, что когда вырасту, обязательно женюсь на принцессе Анне.
И, конечно же, в тот год, да, именно в тот год, следовавший за переходом в новую школу, где-то далеко-далеко, на таинственных британских островах страшные и буйные, грязные бунтари «Секс пистолз» записали свой знаменитый антигимн «Боже храни королеву и ее фашистский режим», потому что она не совсем, или даже совсем не человек. Что я мог знать об этом панк-шлягере, не просто потому, что жил в блаженном неведении за «железном завесом», к тому же до самозабвения влюбленный в классическую музыку, а всю легкую презрительно именовал «эта эстрада!». Единственно исключение мною делалось для Дина Рида. Наверное, потому что его пластинки сопровождали меня все детство и юность. Быть может, потому что родители взяли меня на его концерт еще грудным младенцем осенью 1966-го, когда Дин прилетел в Баку и выступил в Зеленом театре – на концертной площадке под открытым небом на две с половиной тысячи человек, что, конечно же, много, если не сравнивать с футбольными стадионами и прочими гигантскими аренами.
Помню первые две пластинки Дина Рида с его огромным портретом на обложке. Черно-белое фото и одна голова на весь конверт. Дин Рид в моем детском сознании четко ассоциировался с папиным кузеном Эмилем. Я всегда в детстве вызывал у взрослых веселые улыбки, когда тыкал пальчиком в пластинку Дина Рида, стоявшую на верхней полке в старинном дедовском шкафу и лепетал: «Дядя Эмик, это дядя Эмик!». Старшие смеялись. Особенно хохотал сам Эмик, всякий раз приходивший к нам с большой шоколадкой для меня или другим каким лакомством. А папа, строгий и серьезный папа-Телец, педагогически вразумлял несмышленого первенца, говоря, дескать, это Дин Рид, а Эмик он вот тут, во плоти. И не путай, сынок! Счастливое советское детство!
А к тому времени, когда я уже устал просить мать перевести меня обратно в городскую школу, я просто смирился с тем, что не могу никак доказать родителям, что уже достаточно большой и ответственный, чтобы не только в музыкалку ездить, но и в общеобразовательную школу. Я тихо ненавидел вторую, но боготворил первую. Если бы у меня еще не было проблем с общим фортепиано, что-то такое никак не могло повернуться в моем мозгу, чтобы одновременно играть обеими руками. Внятно я мог пробарабанить пальцами либо правой, либо левой. А вместе никак. Нет, ну простенькие гаммы, этюды и какие-то примитивные пьески на жалкую троечку у меня получались. Но ведь я не готовился в пианисты. А по специальности вполне успевал, да и сольфеджио мне нравилось со страшной силой. А про оркестр я уже рассказывал.
Просто, как всякий нормальный козерожка, хоть я и не верю всем этим гороскопам, жить предпочитал обособленно. Тихонечко сидеть себе в уголке и оттуда наблюдать недетсткими глазами. Эх, почему я в снайперы не пошел в свое время? Усидчивость, привычка к монотонной работе, к тупому выжиданию, мастерство маскировки, точный глазомер и верная рука, все это вместе позволило бы мне стать профессионалом. Дернул же меня черт заняться музыкой и возмечтать о сцене, что, в конце концов, привело меня сначала в театр, а потом и на телевидение. Слава богу, рано определился с тем, что хочу, могу и люблю делать – заниматься режиссурой, а не порхать по сцене. А в ящике я всегда предпочитал сидеть спиной к камере и наоборот, вытаскивать все самое потаенное, глубинное из своих героев.
Чучело. Кристинка Облакайте. Облекайте ее в самые воздушные ткани, ребенок-фея, девочка-эльф. Кто бы знал, какой дочерью своей супер-мегаматери она вырастет со всеми этими звездными прибамбасами. А вот посмотрел «Чучелу», и вдруг отчаянно захотелось снять Кристину лет через тридцать, когда все окончательно пройдет, в каком-нибудь таком же пронзительном фильме, где ей была бы уготована роль по масштабу не меньше, чем у Юрия Никулина, недооцененного в свое время великого русского артиста, чей талант драматического актера был менее востребован, чем его комедийный дар.
Просто представьте себе, какой мощной старухой могла бы стать Кристина Эдмундовна, при наличии даже не чеховского материала, и не островской драматургии, а чего-то современного и актуального в проекции вечности. Вспомнили «Соло для часов с боем»? Но тогда эту постановку надо будет поставить не через тридцать, а через тридцать пять – сорок лет. Доживем ли? Поживем-увидим. А пока, снимайся, Кристина, в чем-то вроде «Любви-моркови-4,5, 6, 7», время твое еще не пришло. Станешь прабабушкой, там посмотрим.
18. 12. 2016 г.
Продолжение следует...