… А черновики есть даже у Бога.
Не верите? Возьмите хоть динозавров.
Сотворил. Посмотрел. Не понравилось. Зачеркнул. Большой и жирной чертой.
Да так, что ни одного не осталось; разве что в эпосе народном, в сказках про драконов. Потоп то же. Всю историю человечества набело пришлось переписывать.
Что уж про нас грешных говорить? Несовершенных, жалких пародиях на Творца, пусть и вылепленных «по образу и подобию»...
Что же такое в нашем понимании гениальность?
Спроси – уверен - в представлении большинства, что-то сродни эдакому Адамо-Ньютону, лежащему в Эдемском саду (или на Парнасе), задравши ногу на ногу и лениво жующему падающие ему прямо в рот райские яблочки.
Ну и, конечно же - парочка (а то и дюжина) ангелочков вокруг да около порхающих и нашептывающих счастливцу в оба уха готовые формулы знаменитых теорем, главы поэм и сценарии трагедий.
Но так ли все на самом деле?
Как создавали свои творения те, кого сейчас, в наше время, мы не стесняемся называть «великими»? (Поскольку вопрос поставлен именно о поэзии, то о поэтах будем и говорить)
Думаю, любому, кто хоть немного интересовался подробностями не только жизни, но и деятельности знаменитостей, известно как, на самом деле, далеко от действительности вышеприведенное мной выше шутливое сравнение.
Пестрящие бесчисленными исправлениями дневники Пушкина и мучительный антагонизм Цветаевой, трудные самопоиски Ахматовой и упорные (до десятка вариантов порой) «переиначивания» какой- нибудь строфы у Есенина, «самосжигающее» творчество Высоцкого и «бессеребрянное», хрупкое, словно кожи лишенное - Башлачевское.
Кто из нас, нынешних, может «похвастать» чем- то подобным…?
Я скажу, почему. Потому, что поэт лишь тогда удостаивается звания «гения», когда он начинает писать для ДРУГИХ. Мы же (в преобладающем большинстве своем) пишем для… СЕБЯ.
Ну, представьте себе ту же Ахматову говорящую: «Кому, какое дело? Как чувствую - так и пишу!».
Как-то не очень получается, правда?
Пишущий для других, в первую очередь, и ориентируется на этих «других»; на читательскую аудиторию, на своего слушателя. Ему дорого, важно и ценно его мнение: как воспримут? что скажут? и скажут ли? Или промолчат просто, пройдя мимо?
А укажи кому-нибудь из нас, нынешних, незадачливый критик: у вас, мол, там с размером не все в порядке или рифма хромает…
В лучшем (для критика) случае, только фыркнем в ответ, а не то такую рифму загнем, таким размером погрозим, что и сам не рад останется.
«Неча на зеркало пенять…» - гласит народная мудрость.
И тут, думаю, многие со мной согласятся.
* * *
Мы выставляем свое очередное творение на суд читательский, а не редко и на разбор критический, с явным и твердым желанием дабы оно, пестуемое и лелеемое, как можно большим числом посетителей и завсегдатаев был прочитано. Но стоит только получить замечание (чаще всего, кстати, по существу) как тут же встаем на дыбы и растопыриваем колючки.
Мы не хотим слышать ничего «плохого» о своем детище (ведь оно – наше!); только хорошее. Или вообще никак.
Мы самолюбивы, чадолюбивы и горды. Мы – поэты; существа чуткие, трепетные и ранимые. И – даже! – с некоторой претензией на непогрешимость:
« Как я могу ошибаться? Ведь я пишу то, что чувствую! Разве могут чувства лгать?!».
Чувства – нет. Но «чувствующий» - да. Точнее, может быть примитивна и груба манера его передачи этих чувств другим, ничего при этом не испытавшим кроме чувства досады, разочарования и скуки.
Три человека глядящие на одно и то же солнце опишут его (и напишут о нем) каждый по-разному. По-своему. И это зависит от целого букета факторов: от наблюдательности, образованности, общественного положения, рода деятельности, воображения и даже –да, да - вероисповедания.
Древний эллин сравнит его с всадником на огненной колеснице, египтянин – с камышовой ладьёй, скользящей по небесному Нилу, наш современник, возможно, с затянувшимся во времени взрывом мега галактической водородной бомбы. И каждый будет, по своему, прав. Но, суть не в этом. Суть в том, как, какими словами, образами первый, другой и третий передадут видимое постороннему слушателю в вольном лирическом изложении. Какой выберут слог, рифму, размер? Какими причудливыми метафорами, гиперболами, инверсиями его разукрасят?
Какой вложат в него смысл (и вложат ли бы вообще), мораль, идею?
Каким бы внутренним зарядом наделят его, чтобы он ожил, раскрылся как розовый бутон, чтобы другой смог не только видеть его посредством образов и строк, но и слышать, обонять, осязать, сквозь эти строки?
И знаете, мне, все-таки, кажется, что данная задача под силу лишь личности одаренной и незаурядной. Я хочу сказать, что человека можно научить идеально стряпать коврижки, идеально класть кирпич или идеально тачать «болванки», но научить писать идеальные стихи – нельзя.
Потому, что хороший каменщик, хороший токарь и хороший пекарь (не в обиду им всем будет сказано), как бы там ни было,только хороший пекарь, хороший токарь и хороший каменщик – ремесленник.
Так и мы, в большинстве своем ремесленники от пера, можем (в результате ежедневных упорных тренировок) научиться писать хорошие стихи, но, так и не превратиться в…гениев.
Ибо гениальность, как и наитие, дается свыше. Не по «хотению» нашему, а по глубине нашего сердца. Ибо гений чувствует этот мир кожей, тут же реагируя на малейшие вибрации и колебания. Он не может по-другому. Он устроен ТАК. И в этом его лавровый венец. И его счастье. И его крест. И боль. И неприкаянность. И одиночество. И, в большинстве случаев, обреченность.
* * *
Лев Толстой в своем известном труде «Об искусстве» вспоминает эпизод, произошедший с великим русским художником Брюлловым.
Как-то, во время занятия в студии, Карл Павлович, подойдя к одному из учеников бьющемся над очередным эскизом, не утерпел, взял в руки кисть и двумя - тремя мазками, вдруг, совершенно преобразил картину, сделав её…живой.
«Как это только у вас получается?! – в порыве изумления воскликнул ученик – Ведь вот, лишь чуть- чуть тронули, и…»
«Вот, именно там, где начинается «чуть – чуть» и начинается искусство» - ответил великий живописец.
Это «чуть-чуть» и отделяет границей непереходимой гениальность от ремесла.
Это-то «чуть-чуть» ни деньгами, ни годами упорных трудов, приобретено быть не может.
Это та «изюминка», та мета гениальности, коей музы наделяют лишь редких своих баловней; тех, которые (да вы помните) лежат в саду Эдемском и задрав ногу на ногу ловят ртом падающие с веток яблоки…
Именно с «этой» стороны Луны мы и привыкли смотреть на великих. А ведь есть еще и другая - обратная. Сторона бессонных ночей, упорных поисков, скомканной исчерканной бумаги, неудовлетворенности и разочарований, скрытая от всех глаз сторона «затяжных родов» и – как следствие – ничем не передаваемого счастья рождения на свет нового стиха.
* * *
В хорошем, но несколько однобоком, на мой взгляд, фильме «Есенин» великий поэт показан именно с этой, с привычной, «обще видимой», если можно так сказать, стороны.
Ветрогон и повеса, чуть ли не все дни напролет протирающий штаны в кабаках, на одном духу (как бы между прочим )сочиняющий своих «26» (случай, кстати, реальный в есенинской биографии, но, лишь только еще раз подтверждающий закономерность) хулиган, интриган (поневоле) и бабник, занимающийся всем чем угодно, но только не работой, не творчеством. Но, когда же тогда, в какие невидимые зрителю дни, часы, мгновения писались «Русь Советская» и «Пугачев», «Кавказский цикл» и «Исповедь хулигана», «Ключи Марии» и «Черный человек», статьи, заметки и манифесты? За барной стойкой…?
Напрашивается вопрос: отчего создатели фильма, столь красочно расписавшие нам «светскую» жизнь поэта, не позаботились (окромя двух - трех эпизодов) о том, чтобы осветить и его творческую деятельность?
И тут же приходит и ответ: а зачем?
Ведь это было бы попросту никому не интересно! Ну, за исключением крайне узкой и малочисленной группы фанатичных «почитателей таланта», готовых молиться хоть на стоптанный тапок…
Фильм же должен быть динамичным: красочная смена декораций, приправленная водкой, женщинами и мордобоем - что может быть лучше для обывателя?
Ну, а как же мордобою ужиться с долгим, серьезным и кропотливым трудом?
Как ужиться «Ключам Марии» с битыми носами и стеклами, а «Пугачеву» с замызганной кабацкой стойкой? Русоголовому крестьянскому пареньку Сереже это оказалось под силу. Создателям фильма – нет. Потому они и решили оставить большую (и важную часть есенинской жизни) за кадром…
* * *
Кто-то, быть может, прочитав здесь написанное, махнет рукой: да ну его!
Если уж гениальность обусловливается не становлением, а рождением, если - сколько не корячься - стать или не стать великим, решает кто-то там, наверху - Бог, музы, слепой случай - но только не я…Стоит ли время терять?
Стоит. Кто знает, может именно в вас заложена та редкостная искорка «гениальности» обладание которой несет, как правило, только неутолимую боль и непомерную тяжесть?
Как узнать, не попробовав? Но, для того, чтобы «быть» нужно сначала «стать».
А для того, чтобы «стать» - необходим долгий и упорный труд, бесконечная работа над самим собой, поиск самого себя, своего лица, стиля и почерка.
Круг замкнулся. Запускаем круг. Вот: глина, холст, чистый лист.
Что по душе? Выбирай!
НЕПОСЕДА
А стихи, будто малый ребенок,
непоседливый и капризный -
пяткой комкают саван пелёнок:
где нога, где рука -
разберись-ка!
Не расчешешь в пробор, не расправишь,
не уложишь в рядок -
хоть ты тресни!
Чертенята шальные играют,
баламутя хвостами безбрежность
вопрошающих глаз….
По гардине
пятаки разбросал да полушки
лунный свет…
Мотылями ночными –
первый снег,
белый пух из подушки….
И ни боли, ни злобе нет места -
мне сегодня они не порукой –
отлетят, упадут в неизвестность,
оставляя лишь сладкую муку
отгоревшего дня….
Лишь терпенью
окрыляющей станет наградой -
приоткрывшихся губ откровенье
непоседы
сопящего рядом.