Мои рифмы стихли в который раз, моё сердце тихо который год – говорю без крайностей и прикрас, оно просто больше тебя не ждёт. Оно бьётся ровным, не между строк, не касаясь больше ничьей души – оно мотает нелепый срок, постоянно шепчет мне «не дыши, расскажи мне про синеватость глаз и про голос, горький осенний лист…»
Отвечаю – нет, и потоком фраз оно просто давится. И молчит. Оно помнит весь посекундно март, а точнее – вечер в его конце: «расскажи мне, как это – терять? Расскажи про то, как в его лице находились вдруг и печаль, и свет, и огонь, горящий в твоей груди, объясни мне, что за конечный бред – не сказать вдогонку «не уходи»? Что за боль, от которой ты всё бежишь – счастье ли, не пришедшее этим днём? Оно там, за спиной, прокричи «ложись!», чтоб его не задело шальным огнём…»
Мои рифмы больше не о тебе, моя память стёрла со стен твой взгляд, и за что мне это в моей судьбе – не суметь просить повернуть назад, не суметь сказать «оставайся здесь», не суметь воздвигнуть в душе стены?
Моё сердце больше не хочет впредь нарушать заснеженной тишины, «никого», кричит, «не коснусь души, никого не стану вовнутрь звать, только если он постучит – бежим, ты прости, не могу его не впускать, я храню в себе очертанья плеч, я храню в себе две наклонных скул, и никто не сможет меня стеречь, как никто не может делить на нуль – вроде просто, но почему-то нет. Я храню в себе слишком много слов, так что ты прости мне декабрьский бред, и прости, как можешь, мою любовь».
Мои рифмы стихли в который раз, моё сердце плавится и молчит, говоря без крайностей и прикрас – оно просто хочет тебя забыть.