Биографический контекст фронтовой поэзии Ф. Карима
После своего освобождения из вынужденного заключения в лагерях Ф. Карим по возможности как можно больше времени проводит с семьёй. О декабрьских днях 1941-го у его детей сохранились самые светлые воспоминания. Вспоминает Лейла Фатиховна, младшая из дочерей, ей тогда едва исполнилось 4 года: «Папа водил нас в цирк, который был напротив нашего дома. Цирк в то время являлся местом сбора всех казанцев, своеобразным культурным центром. В это время Дуров гастролировал, борцы там были. В нашем подвале даже дядя Коля Жеребцов жил – известный борец. Он нас катал на плечах. Я его хорошо помню: кудрявый, лицо приплюснутое, как у мопса, перешибленный нос. А родители у него были очень красивые: Георгий Петрович и тётя Оля, мы её звали бабой Олей. Из подвала с табуреткой она поднималась на солнышко. Мы с папой сидели в цирке, вцепившись в него».
Но дни, проводимые с семьёй, нужно было делить с другими заботами: оставались неустроенными литературные дела, как можно скорее требовалось восстановиться в Союзе писателей. Об одном из таких дней свои воспоминания оставила соседка Каримовых – Кафия Шигаева:
«Однажды вернулась с работы, соседи говорят: мол, тебя целый день ищет Кадрия. С мыслью "Зачем я понадобилась?" захожу <…> перед топящейся печью сидит [Ф. Карим], дети с двух сторон обняли его за шею. Спрашиваю: "Ходил уже в Татгосиздат?" Он мне в ответ: "Чтобы показаться там, у меня одежды не осталось – пальто износилось, шапка старая, на ногах кирзовые сапоги… Не хочется показываться там в таком виде".
Я, недолго думая, говорю: "Я одену тебя, у меня есть одежда, подходящая тебе, приходи завтра в полдень, зайдём в буфет". Он отвечает: "У меня ведь ходить в буфет денег нет". "Приходи, всё сама устрою". Договорившись с работницей буфета, велела ей бесплатно выдать порцию <…>
Моя сестра Роза, когда её муж лейтенант Гафаров ушёл в отпуск, его одежду оставила у меня в шкафу. Как раз по росту Фатиху. Её и дала <…> На следующий день Фатих Карим, в данной мной одежде, приходит в Татгосиздат» (пер. с татар.).
Далее – слово тогдашнему сотруднику Татгосиздата, писателю Афзалу Шамову:
«Однажды, в декабре 1941 года, в один из морозных, безрадостных дней неожиданно к нам в 84-ую комнату заходит наш Фатих. Сначала мы не поверили своим глазам. Кто это? Не Фатих ли? Все вскочили со своих мест, обнялись с ним. Поначалу о делах – не словами, а удивляясь, воспрянув духом, что-то накоротке произнося, будто поняли друг друга по взглядам. Потом понемногу начали говорить, стали справляться о его здоровье, житье-бытье.
На нём добротная, аккуратная одежда. В прежнем пальто и в прежней одежде (видимо, имеется в виду – такой же прибранный, опрятный – Р. С.). И рубашка, на удивление, с белым воротником. И галстук подходит. Вроде, никаких изменений. Однако, если внимательно присмотреться, они есть: похудел, щёки впалые, вид поблекший, померкший. На висках начала появляться седина. Тем не менее, черноватые глаза горят огнём, на лице радость. С большим интересом справляется о наших делах: и о тех, кто в Казани, и о тех, кто на фронте. Приходят ли письма от тех, кто на фронте? Какие произведения написаны за прошлые годы? Для него всё новое, всем интересуется.
Немного постояв рядом с нами, он сел рядом за свой стол, заглянул в ящики, только там начатых им редактировать рукописей не было.
Перед уходом на войну он к нам приходил несколько раз. Каждый раз садился за свой стол. Видимо, поэт очень стосковался по своему столу, по литературному делу» (пер. с татар.).
Ф. Карим интересовался о тех, кто на фронте, не из праздного любопытства. Все его чаяния связаны с войной. На психологическую мотивировку этого верно указал Римзиль Валеев: «Теперь он и душой, и телом вместе со своим народом, и нет больше опасений, что семья пострадает из-за него. Теперь слева и справа – свои, а враг – только перед тобой. Фашизм как опасная и вполне реальная угроза, нависшая над всеми народами, и вчерашнего арестанта-поэта ставит в совершенно новую ситуацию. Конечно же, Ф. Карим радовался выходу на волю, но, тем не менее, уже рвался в стихию огненной схватки, действительно, не о смерти он думал, а о судьбе Отчизны».
Имея на руках такую «явную» бронь, освобождавшую его от необходимости идти на войну, как удостоверение о членстве в Союзе советских писателей, вновь выданное ему 5 января 1942 года, поэт прилагает все силы, чтобы ускорить свою отправку на фронт. В дневниках жены поэта есть воспоминание об этих днях:
«28 декабря 1941 года Фатиху пришла повестка. Он ушёл в военкомат и в этот же день был призван в армию. 42-й годя, я, не засыпая всю ночь, встретила одна. 1 января в поисках Фатиха пошла в казарму, однако его не нашла. Поплакала и ушла обратно. После этого через день-другой, Фатих вернулся домой. Он был в новой военной форме. Переночевав в этот день дома, на следующий, попрощавшись, ушёл, и после этого мы не встречались».
Не забыл Ф. Карим попрощаться и со своими друзьями-литераторами:
«1942 год. Первые дни января. На улице адская стужа. Окна издательства покрыты льдом <…> Вот в один из таких безрадостных морозных дней к нам с улыбкой вновь заходит Фатих Карим. На нём новая шинель, на голове шапка с красной звездой, он её по-молодецки надел набекрень, на ногах валенки, пояс туго стянут ремнём. Подогнанная по его фигуре, одежда очень идёт ему. Как только вошёл, радостно крикнул:
– Друзья, наконец, и я ухожу на войну!
Мы, с поздравлениями поочерёдно пожав ему руку, поставили его в центр комнаты <…> поворачивая, начали осматривать. Шинель толстая, тёплая. Внутри имеется и добротно стёганая фуфайка. И валенки хорошие, крепкие. Не замёрзнешь.
– И рубашка-штаны не ахти какие, а из шёлка сшитые, – сказал Фатих.
Мы, немного удивившись:
– Почему из шёлка?
– Чтобы тепло было, – ответил поэт.
<…> в это час его душа, сердце, вся жизнь были наполнены тёплым светом. Он, взяв в руки оружие, ради освобождения родины, защиты её независимости, идёт на священную войну, идёт на <это> дело по зову своей души, своей совести. Этому он радовался от всей души.
От нас он ушёл с такими тёплыми мыслями, воодушевлённым. Мы ему пожелали победить врага, вернуться невредимым, дали слово переписываться, делиться новостями <…> После его ухода мы, молча, не говоря друг друга ни слова, одно время тихо сидели. Его радостный приход к нам, его душевное прощание с нами как-то и наши души согрело, порадовало. Не только мы сами, даже комната будто стала теплее, шире, светлее» (пер. с татар.).
Попал Ф. Карим в новоформирующуюся 436-ю стрелковую дивизию и «в феврале с этой дивизией уехал на фронт» (автобиография 1943 г.), о чём он сообщает семье в своём первом фронтовом письме от 18 февраля 1942 г.: «Мы сегодня-завтра отправляемся…» (пер. с татар.). В этом письме он просит жену составить из ранее написанных стихотворений книгу «Гульсем», расписывая подробный её план из 12 произведений, и отнести её в Татгосиздат для публикации. Это продиктовано не только творческими мотивами, но и желанием материально поддержать семью: «По-другому ведь не могу помочь», – пишет поэт жене. Желанием хоть как-то помочь семье вообще отчасти можно объяснить его небывалую доселе продуктивность: забегая вперёд, отметим, что за 3 года, проведённые им на войне, Ф. Карим создаёт больший объём своего творческого наследия.
Спустя 10 дней, 28 февраля, он шлёт второе письмо жене, в котором говорит о том, что прибыли на новое место: «Сейчас уже с оружием в руках боремся за родную страну. Работы много, свободного времени нет. Приходится сутками стоять на ногах. Всё это славное дело. Только бы было здоровье» (пер. с татар.). В конце письма указан адрес: «Действующая Армия, п./ящ. 1718. 698 с.п. 4-ая рота».
В составе этого 698-го стрелкового полка в феврале-апреле 1942 г. Ф. Карим участвовал в тяжёлых боях «в Смоленской области, за Сухиничем, в Мосальском направлении» и в известных сражениях за высоту Заячья Гора, что в Калужской области (автобиография 1943 г.). В перерывах между боями, видимо, разгорячённый и вдохновлённый ими, поэт пишет стихотворения. Одно из таких, написанное в пекле боёв и непосредственно отражающее жар сражений, – «Ватаным ;чен» (в переводе Я. Смелякова – «За счастье Родины моей», 1942). В день, которым датировано стихотворение, 14 апреля, поэт «был ранен осколком мины в левую ногу» (автобиография 1943 г.). Подробнее об этом мы узнаём из письма Ф. Карима семье от 24 апреля 1942 г.: «…14 апреля был последний раз в жестоком бою, мы отогнали фашистов, освободили в этот день несколько советских деревень от немцев. И вот я в этом бою был ранен осколком в левую ногу и 23 апреля приехал в Москву и нахожусь здесь в эвакуационном госпитале. Сегодня-завтра нас отправят куда-нибудь в недалёкий госпиталь на лечение <…> Ранение моё не такое тяжёлое, хожу, но хромаю, кость не задета, только мягкая часть ранена. По определению врача, на лечение моей раны потребуется 25-30 дней. Да и после лечения существенных последствий не должно остаться».
В Казань же, из-за неразберихи и суматохи боёв, жене поэта из части, где он служил, уходит извещение, где сообщается, что «Ваш муж, мл. серж. Каримов Фатых Валеевич, находясь на фронте, пропал без вести 19 апреля 1942 года. Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии». Кадрия Гайнетдиновна совсем теряет надежду. Словно чувствуя на расстоянии переживания близких, Ф. Карим адресует детям написанное ещё в заключении стихотворение «Кайтыр ;тк;;» («Твой папа вернётся»), добавив к первоначальным строфам стихи, в которых как заклинание звучат заглавные слова произведения.
Из госпиталя же 25 апреля адресовано письмо Ф. Карима коллегам-литераторам в Казань: «Друзья-писатели! Шлю вам пламенный привет. Как хочется повидаться с вами, поговорить. Я послал вам с фронта небольшое письмо, но ответа не получил, не знаю, дошло ли. Сейчас после осколочного ранения я нахожусь в Москве, в госпитале № 1<…> Настроение бодрое, даже боевое. Я ещё ничего не успел сделать, как другие мои земляки. Но могу сказать, что за время пребывания на фронте ни разу не уронил чести члена Союза писателей Татарии. Воевал с винтовкой в руках в первых рядах вместе с храбрыми советскими солдатами и громил врага. Был также редактором ротного "Боевого листка". Газету смотрели батальонный и полковой комиссары и всегда ставили в пример как лучшую. Находясь на передовой, в перерывах между боями я написал восемь стихотворений, пять послал в газету "Кзыл Татарстан" («Красный Татарстан» – Р. С.), напечатали ли их? Сейчас работаю над небольшой поэмой, пишу рассказ из фронтовой жизни для детей…».
Ожидал ли Ф. Карим, когда писал это письмо, что всего через неделю он сам окажется в Казани. О том, как это произошло, жена поэта 19 февраля 1954 г. записала в своём дневнике: «1 мая 1942 года Фатих вернулся. В то время я не только его возвращения, но даже писем от него не ждала, потому что о нём вестей не было уже 4 месяца. Не сомневалась уже в том, что он погиб. Думала, пропал уже он, не судьба нам уж вместе жить <…> Вдруг дверь распахнулась, входит Фатих, в испачканной шинели, в руках трость. Из-за шума дети проснулись, повисли на отце, мы втроём обвили его. Он, со словами "Стойте, не обнимайте меня очень, я только с дороги, где только не был", не знает, кого из нас поцеловать, разом обнял всех троих. Побыв дома пять-шесть дней, он лёг лечиться в госпиталь». Здесь по выходным его навещала семья. Кадрия Гайнетдиновна сетовала, что ей по бедности нечего было одеть на эти встречи. Выручали, уже не в первый раз, соседи – Кафия Шигаева с сестрой Розой. А однажды Ф. Карим вынес жене ремни со словами: «Не сможешь ли как-нибудь сшить себе из них босоножки?».
Нет худа без добра: время пребывания на лечении оказалось творчески плодотворным. С мая по август 1942 г. написаны стихотворения, которые по праву считаются вершинами лирики Ф. Карима. Среди них «Ис; ;ил» («Веет ветер», 1942) и «С;йл;р с;зл;р бик к;п алар» (в пер. В. Потаповой – «Я мог бы много новых песен…», 1942). Как и многие его творения периода войны, они проникнуты «сквозным» пафосом служения родине, выраженным со всё более характерной для стиля поэта афористичностью и песенной интонацией. Его художественная мысль словно кристаллизуется, выражаясь в лаконичной форме. Процитируем второе из названных произведений, позволив себе обратиться к переводу, выполненному нами, признаться, в полной мере не отражающему звуко-интонационного строя оригинала, но более точному, чем перевод В. Потаповой, по содержанию:
Не войдёшь и в сотню строчек,
Если мыслями кружить;
Но короче, покороче,
Если долго хочешь жить:
Не страдай о смертном часе,
Сердце родиной тревожь,
Если быть ей сопричастным,
Знай, что долго проживёшь.
Пережитое на войне столь значительно, что за период с апреля по август 1942 г. Ф. Карим весомо пополняет свой «поэмный» багаж: в апреле-мае написаны поэмы «Г;лсем» («Гульсем») и «Идел егете» (в пер. Т. Стрешневой – «Сын Волги»), 27 мая 1942 г. датирована «Кы;гыраулы яшел гармун» (под пером того же переводчика – «Гармонь со звоночками»), в июле закончена «Пионерка Г;лч;ч;кк; хат» («Письмо пионерке Гульчачак»), 8 августа – «Тир;н к;л» («Глубокое озеро»). С разными сюжетами, они все о войне и призывают к одному и тому же – к беспощадной борьбе с врагом.
Выписавшись из госпиталя, Ф. Карим получает месячный отпуск, который проводит в кругу семьи. Жена сетует на него: «Фатих, мы живём в большом недостатке, видишь, как на вокзале». Он её успокоил словами: «Я с вами и в сарае был бы доволен жить, только я опять должен уйти на войну, потому что Родина ещё в огне…».
То время, пока жена на работе, а дети в детском саду, поэт использует для творчества и решения литературных дел: «Он дома пишет, ходит по редакциям, встречается с людьми, занимается творческими делами», – писала об этом Кадрия Гайнетдиновна. Об этих днях пространное воспоминание оставил и А. Шамов:
«Летом 1942 года мы с ним ещё раз встретились <…> В Ленинском районе Казани есть одно здание под названием "Красный дом" <…> Сразу же с началом войны его, как и другие похожие здания, сделали госпиталем <…> Ф. Карим <…> в этом госпитале лечился <…>
Однажды, кажется, в конце июля, когда Фатих начал поправляться, то есть когда у него появились силы ходить на своих ногах, мы, написав начальнику госпиталя специальное письмо, пригласили раненого друга в Союз писателей, между собой провели небольшую встречу. Фатих пришёл с большим желанием, начальник госпиталя после этого вечера разрешил ему несколько дней побыть с семьёй.
Нас в Казани тогда было немного, лишь несколько писателей: Ш. Камал, Т. Гиззат, Г. Кашшаф, И. Гази, К. Наджми, М. Амир, Г. Разин (Г. Баширов), Ф. Хусни, Г. Гобай и ещё несколько человек <…> На одном конце клуба Тукая мы сели по кругу стола. Можно сказать, пришли многие из бывших тогда в Казани писателей. И из издательства были два-три человека. Ведущим назначили меня <…>
Фатих, несмотря на ранение, поправился, щёки пополнели. Душа возвышенна, радостна, к товарищам внимателен, скромен. Только голос немного грустный, негромок. Видимо, ещё не совсем набрал силы после ранения.
В начале он рассказал, на каком фронте воевал, как был ранен и как попал в Казань.
– Меня сюда привели мои стихи, – сказал он. – Везде есть любящие стихи, литературу. Писателей уважают… Можно сказать, все высылаемые мной с войны стихотворения я написал в походах. Идёшь в колонне, в руке автомат, на спине мешок, в нём еда, которую нужно беречь, кружка с ложкой, очень дорогая тетрадь, ещё более дорогие патроны, гранаты… Короче, очень тяжёлая ноша. Если лето, из-под ног поднимается пыль, если зима – буран стелется. А в душе – строки стихов. Я их равняю с шагами, иду, заучивая их наизусть, пытаюсь сохранить их в памяти. Потом либо на привале, либо в окопе, в минуты "покоя", записываю их, положив бумагу на приклад автомата. Иногда сняв сапог, превратив голенище в "стол", пишу. Если под рукой окажется кусок доски, большое счастье. Кладёшь на колено и почёркиваешь… И в окопе стараюсь писать, однако там не получается. Там всегда дела, постоянно бои, нервы напряжены, мысль забивать другими проблемами не получается… А вот эти, которые хочу прочитать сейчас, написаны в госпитале Казани…
Свои стихи он читал мастерски. Многие знает по памяти. Перед зрителями на вечерах никогда не выходит с рукописью, читает так, без запинок, не задумывается <…>
(На этом вечере поэт читал поэмы «Гармонь со звоночками», «Сын Волги» и многие свои стихотворения – Р. С.)
Это – не литературный вечер, а заседание правления, литературный отчёт фронтового поэта <…> Мы должны высказать свои мысли о его произведениях.
Но мы сразу не высказались. Когда он закончил чтение, мы одно время сидели молча. Потому что ещё не опомнились от волшебной силы только что прочитанных стихотворений.
Не помню, кто первый стал говорить, но очень ярко запечатлелось в памяти: все мы говорили об одном. Сказали, что поэт вырос, поднялся на новую ступень, сотворил очень нужные, значимые, с глубоким содержанием произведения, пожелали ему всё новых творческих удач; особо пожелали вернуться здоровым, проявив на суровой войне героизм, смелость, победив свирепого врага» (пер. с татар.).
Итак, пребывание на лечении в Казани оказалось для Ф. Карима творчески продуктивным, о чём свидетельствует и начатая в это время работа над пьесой «Шакир Шигаев». 26 августа 1942 г. между поэтом и Татарским государственным академическим театром был составлен договор на её постановку, обнаруженный нами в фондах Национального музея Республики Татарстан, который позволяет говорить, что уже весной-летом этого года произведение было уже, по крайней мере, в первоначальном виде, создано, о чём есть свидетельство в письме Т. Гиззату от 22 ноября 1942 г.: «Я ведь написал пьесу под названием "Шакир Шигаев"» (пер. с татар.). Впрочем, о полном окончании работы над пьесой Ф. Карим сообщает жене лишь в письме от 15 июня 1943 г.: «Вчера закончил работу над "Шакиром Шигаевым"».
30 августа 1942 г., окончательно поправившись, Ф. Карим вновь уходит на фронт – в Тульскую область. Видимо, там планировалось поступить на учёбу в какое-то училище, о чём мы, как и об изменившихся планах, узнаём из открытки Ф. Карима жене, отправленной из Москвы 2 октября: «В училище я не поехал. Нигде не было наряда. Поехал на фронт». На новом месте поэт попал в 266-й отдельный истребительно-противотанковый дивизион 346-й стрелковой дивизии, «где выполнял должность первого номера П.Т.Р.» (противотанковой роты – Р. С.; автобиография 1943 г.). Этот дивизион, после тяжелейших боёв с гитлеровцами в период своего пребывания в действующей армии с 7 декабря 1941 г. по 6 сентября 1942 г., проходил в сентябре-октябре второе формирование из числа вновь призванных, прибывающих из госпиталей, запасных частей, военных училищ. Новое вхождение дивизиона в действующую армию отмечено 22 октябрём 1942 г., хотя уже в письме от 6 октября Ф. Карим пишет жене, что «Я опять в действующей армии. Примерно там, где был раньше» (пер. с татар.).
В первый же день официального вхождения дивизиона в состав действующей армии Ф. Карим «опять был ранен в ногу осколком мины и отправлен в ВГЛР (военный госпиталь для легкораненых – Р. С.) № 2953, где находился до 25 мая 1943 года, т. к. вокруг раны образовалась язва и на правой ноге была сильная экзема». Следует сказать, что при публикации цитируемой здесь автобиографии 1943 г. в третьем томе трёхтомника 1979-81 гг. допущена ошибка: вместо октября указан ноябрь. Её повторил Р. М. Исламов в своей «Биобиблиографии Фатиха Карима», причём он пишет, что поэт был тяжело ранен. Между тем и автобиография, и удостоверение о ранении, выданное ему 26 февраля 1943 г., указывают на то, что он находился в госпитале «по поводу осколочного ранения левой голени с 22 октября 1942 года».
Об этом более чем полугодовом лечении Ф. Карима оставила воспоминания М. Сулейманова-Шарафиева, служившая тогда сестрой милосердия в госпитале № 2953: «Наш госпиталь в то время разместился в деревне Акулово Тульской области. Раненые лежали на соломе в плащ-палатках <…> Смеющегося сквозь слёзы поэта я хорошо запомнила. С чёрными волосами, кряжистой фигурой, очень худой <…> Он был терпеливым, выносливым, замечательным помощником. Сам раненый, но всегда готов кому-нибудь помочь, тем, кто не мог ходить, подавал воду, писал письма. В памяти: когда начал ходить, возил на лошади воду, в окрестных деревнях доставал хлеба, солому» (пер. с татар.).
Время пребывания в госпитале давало время для творчества. Практически в каждом письме поэта этого периода – семье ли, друзьям-литераторам – мы встречаем упоминание о том или ином вновь созданном произведении. Здесь написаны такие несомненные творческие удачи поэта, как стихотворения «Бер т;нд;» (в переводе Б. Дубровина – «Однажды ночью», 29 октября 1942), «Умырзая» («Подснежник», 3 апреля 1943), «К;л ;;м к;;ел» («Озеро и душа», 7 апреля 1943), поэмы «;лем уены» (в переводе Р. Морана – «Снайпер», 5 ноября 1942), «Тимер ;;м тимерче» («Железо и кузнец», ноябрь 1942), повести «Разведчик язмалары» («Записки разведчика», ноябрь-декабрь 1942), начата «Язгы т;нд;» («В летнюю ночь», последний день работы над ней отмечен 6 июня 1943 года) и др. Видимо, весной этого года вызревала и поэма «Партизан хатыны» («Жена партизана»), срок написания которой датирован июлем, и многие впоследствии появившиеся стихотворения. Можно сказать, что в период с конца октября 1942-го по конец 1943 г. поэт создал основной объём из написанного им на войне. Общепризнанным шедевром среди этих произведений, конечно же, является стихотворение «Сиб;ли д; сиб;ли» («Моросит и моросит», осень 1942).
В промозглые осенние вечера поэт согревался мыслями о семье, от которой изредка доходит весточка с тыла. Отвечая на письмо жены, 21 ноября Ф. Карим пишет: «Я сегодня от вас получил первое письмо-открытку, написанную 11/XI. Какой у меня сегодня радостный день – я сегодня летал над землёй. Вы пишете, что живы-здоровы и живёте хорошо, – это меня обрадовало. Живите, мои дорогие, радостно и с великой надеждой на счастливое будущее. Всё близится, и близится день нашей радостной встречи, ибо день за днём близится час окончательного разгрома людоедов…».
Не забывает поэт в своих письмах и о житейских проблемах семьи. В числе «важных вопросов», на которые поэт просит жену дать ответ, в письме выделены: «Смогла ли привезти этих дров, что сами рубили и сколько кубометров?», «Получаешь ли за печатанные вещи гонорары?», «Провели ли радиоустановку?». Тут же и успокаивает жену: «Лечу вторую рану, она у меня не опасная, нисколько не беспокойся».
А как согревали, должно быть, слова жены о дочерях, о том, что в семье всё ладно: «"И почему папа мало пишет дочерям?" – это заметила Лейла и знаешь, как – ты вникни в смысл её слов: "Конечно, надо начинать письмо "Милая Кадрия", ведь он – наш Фатых!" Вот она сейчас диктует, как написать: "Милый, дорогой папочка, хорошо, что ты воюешь, и хорошо, что ты лечишься. Скорей победите гадких, проклятых фашистов, прогоните их из нашей страны, из нашей Украины". Дочки твои умные. Посмотрела (речь о Лейле – Р. С.) на свой стол и сказала: "Мама, я пойду уберу, а потом умоюсь". Действительно, она становится особенно хорошей, когда речь заходит о тебе. Ада занимается поделкой игрушек к ёлке. Я постараюсь сделать им ёлку. Ведь папа теперь с нами, вот уже год исполнился, как ты с нами вместе. Ты о нас не беспокойся, мы живём хорошо. Дрова на днях будут» (письмо от 4 декабря 1942 г.).
Помимо «семейных» проблем, тревожащих поэта, его письма наполнены беспокойством за судьбу произведений, отсылаемых в Казань. Так, почти половина всех писем семье – о произведениях, их печатной судьбе, с неизменными, детальными вопросами, просьбами, заданиями по поводу их публикаций. С понятным каждому творцу интересом: «Как оценивают мои последние стихи в кругу писателей?» (письмо от 21 ноября 1942 г.). В письме от 3 декабря 1942 г. тот же вопрос: «Каковы мысли других о моих стихах?». И – настойчивая просьба прислать газеты и журналы, в которых опубликованы произведения: «очень хочу увидеть» (пер. с татар.). Это письмо знаменательно тем, что написано в годовщину освобождения Ф. Карима из-под стражи: «Сегодня третье декабря – это день, принесший нашей семье безмерную радость. Со всем жаром этой радости целую твои глаза <…> Этот родивший радость день со всей своей силой направляю на борьбу против фашизма. В одном ряду с миллионами красноармейцев сражаюсь за великую родину, за тебя, за любимых детей…» (пер. с татар.).
Естественно, каждое письмо поэта друзьям-литераторам (К. Наджми, Т. Гиззату, М. Амиру и др.), отосланное с фронта, – о состоянии литературных дел, не только своих, но и собратьев по перу. О себе же заверяет их, что «на фронте и в этот раз не подвёл, с винтовкой в руках клокоча в огне, не запятнал имени татарского советского писателя» (письмо Т. Гиззату от 22 ноября 1942 г.).
Хотя настоящим своим оружием, которым он мог бы с максимальной отдачей и пользой послужить стране, поэт считает слово. Памятуя об известных строках Маяковского о том, что «словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести», Ф. Карим предпринимает усилия, чтобы оказаться в рядах военных журналистов. Так, 24 ноября 1942 г. он пишет рапорт о переводе на службу в армейскую печать на имя начальника политотдела 61-й армии бригадного комиссара Зыкова: «Работа в печати меня очень интересует <…> прошу Вашего распоряжения, если это возможно, использовать меня по линии армейской печати или культурно-массовой работы, в особенности в тех частях, где много татар. На Сев. Запад. и Камчатском фронтах издаются крупные армейские газеты на татарском языке. Может быть, Вы окажете мне содействие приблизиться к этим газетам». Мог ли предположить поэт, что, напирая на «национальную тему», он практически сводил свою просьбу на нет: сейчас хорошо известно, сколь осторожны и круты были идеологи и вожди советской власти с тем, что связано с этой проблемой.
Не помогло Ф. Кариму ни письмо о возможности привлечения его к фронтовой печати из Союза советских писателей СССР за подписью секретаря правления П. Скосорева (16 декабря 1942 г.), ни старания казанских друзей: «Желая взять его в 1943 году в редакцию, мы своей цели не достигли» (пер. с татар.). Хотя попытки будут повторяться вновь и вновь и в 1943, и в 1944 годах. А. Шамов вспоминал, как Ф. Карима пытались заполучить для работы в газету Прибалтийского фронта: «Всем знакомый парень, поэт, работал в редакциях, опыт большой». Но в политуправлении фронта на просьбу об этом редактору газеты майору Мингажу Гимадиеву ответили: «Из нашего фронта кого хотите дадим. Если надо, сегодня же приведём. Но с одного фронта на другой перевести не сможем. Это не в нашей власти» (пер. с татар.). Не достигла этой цели и редакция газеты Карельского фронта, о чём можно узнать из письма служившего там Габдрахмана Абсалямова: «Поставили вопрос о взятии Фатиха Карима в редакцию. Пока ответа нет. Ждём…» (пер. с татар.).
Остались неудовлетворенными и хлопоты татарских писателей о присуждении Ф. Кариму Сталинской премии, о чём мы узнаём из письма жены от 27 января 1943 г.: «Сегодня же в Союзе писателей встретилась с Шамовым, он рассказал мне об их взглядах на твоё творчество, как в писательском кругу относятся к твоим произведениям. Они их оценивают хорошо и хотят тебе дать Сталинскую премию. На двух заседаниях уже этот вопрос разбирали и послали на утверждение. Шамов говорил ещё, что они тебя ставят рядом с Тази-ага (Т. Гиззат – Р. С.) и Мусой Джалилем». Но хлопоты оказались напрасными: разве могли присудить премию бывшему политзаключённому, пусть и оправданному.
Неудивительно, что на фоне всех этих новостей и хлопот, хотя и полных светлых ожиданий, но в конечном счёте безрезультатных, в письмах порой слышатся тоска, усталость, иногда даже попрёки близким. Вот в письме от 27 января 1943 г. он пеняет жене: «Обижаюсь, что ты моих вещей не достаёшь и не читаешь, я именно от тебя этого не ожидал. Они же по существу являются моими письмами с фронта к тебе, моей любимой Кадрии…». В подтверждение слов поэта приведём его стихотворение «Подснежник», написанное двумя месяцами позже этого письма:
Подснежник, найденный солдатом,
в овраге влажном и глухом,
к тебе домой уйдёт сегодня
с нехитрым воинским письмом.
Ты приколи его на кофту –
тебя он должен украшать,
когда, склонившись над листками,
письмо моё начнёшь читать.
И мне пришли без промедленья
ответ, любимая, простой,
что схож с подснежником невинным
своею тихой чистотой.
(Пер. Я. Смелякова.)
Стихи и письма Ф. Карима и его семьи подтверждают, что жена и дети – самая верная его точка «самостояния», опора, почва, родина: «Моя дорогая дочурка Ада! – пишет он старшей семилетней дочери 1 февраля 1943 года. – Тебе отцовский красноармейский боевой привет. Также передай от меня привет маме, Лейле <…> Очень соскучился по вам. Но ничего. Как только победим и разгромим фашистских гадов, так и приедем домой. А вы там пока учитесь как следует. Ну, как идёт твоя учёба в музыкальной школе? Мне писали, что ты умеешь играть по нотам. Передай от меня, от папы – поэта-фронтовика, фронтовой привет своей учительнице <…> Адочка, пиши и мне письмо. Крепко тебя целую». 13 февраля дочери пишут отцу не менее тёплый ответ.
А вот что сообщает о детях их «дорогому папочке» жена поэта в письме от 1 апреля: «Девочки твои здоровы, занимаются изучением букваря. Лейла никак не хочет отставать от Ады и уже знает много букв. Ада вчера сидела и сочиняла загадки, и мне кажется, что они будут неглупыми, и это мне приятно. Теперь они реже ссорятся и больше мечтают вместе: "Как только папа приедет, то они уже его ни за что не отпустят", они его отпустили только из-за того, что "ведь надо защищать страну, надо же, наконец, прогнать этих гадких врагов…"». Или в письме от 30 апреля: «…перед праздником по ордеру райсовета получила детям обувь. Обувь хорошая, на кожаной подошве, девочки так обрадовались, что сами пошли их покупать и несли свои туфли с большим удовольствием; а мне дали босоножки, так что на лето на постоянную носку у меня есть, что одеть». Для мужа и отца эти слова, конечно, были как бальзам на рану.
Наряду с чувствами любви, нежности и тоски в письмах Ф. Карима, который никак не мог ни быть с семьёй в трудные для неё дни, ни помочь ей, появляется вина перед близкими. Вот что он пишет в письме жене 15 февраля 1943 г.: «Кадрия, я ведь очень скучаю по тебе. Ты в одном письме правильно написала: проведённые рядом с тобой минуты я, как и ты, не знал, как использовать в полную силу <…> Прожив с тобой больше десяти лет, я тебе лишний раз отрады доставить не мог. Причиной всех скорбей был я» (пер. с татар.). В письме от 16 июня он заверяет жену и вместе с тем винится перед ней: «…душой чувствую, мы ещё поживём. Кадрия, в каждом письме я заваливаю тебя литературными проблемами, что же делать. Всё моё устремление, вся моя кровь ведь в этом» (пер. с татар.).
В марте 1943 г. Ф. Кариму всё же удалось вырваться в Казань. В его письме жене от 1 апреля мы находим строки, подтверждающие этот факт: «…в это приезд я не смог оказать тебе никакой помощи. Да времени было мало». Свидетельство этому содержится и в письме жены от 11 апреля: «Сколько раз я себя бранила за то, что не пошла с тобой на вокзал, чтобы проводить тебя. Думаю, была бы убеждена, что благополучно сел в вагон и уехал». А 21 ноября этого года она сетует, что «уже восемь месяцев не виделись».
Последнее письмо Ф. Карима из госпиталя написано в день его выписки – 25 мая 1943 года. В конце письма указан новый адрес – номер полевой почты: 06572-Е. Поскольку в 1943 г. была введена строгая нумерация полевых почт, соответствующих той или иной войсковой части, нетрудно, насколько это возможно, точно проследить боевой путь поэта. По справочнику войсковых частей – полевых почт РККА в 1943-1945 гг., устанавливаем, что он после выписки оказался в 215-м запасном стрелковом полку, переименованном из 1-го армейского запасного стрелкового полка 61-й армии, который в это время (по 15 августа 1943 г.) находился в составе Действующей армии. Ф. Карим был назначен командиром 2-го взвода 1-й роты, о чём он сообщает жене в письме от 16 июня: «Исполняю обязанности командира среднего звена» (пер. с татар.). Исходя из этого, становится понятным сетование жены в письме от 7 июня: «Письма твои коротки до невероятности». Хотя, как поэт признаётся Н. Арсланову в письме от 19 июня, он «после госпиталя воевать ещё не начал» (пер. с татар.).
61-ая армия, в которой находился стрелковый полк, где с начала лета 1943 г. продолжил службу Ф. Карим, входила в состав Орловского фронта (с 29 марта) и вела оборонительные бои южнее и юго-западнее Белёва, прикрывая калужское и тульское направления. В конце июня 215-й запасной стрелковый полк 61-й армии во втором эшелоне войск наступает в направлении населённых пунктов Отрады и Кромы. 24 июня в разгар этих событий, Ф. Карим пишет письмо Х. Хайри, в котором, в частности, есть такие строки: «Решительно готовимся. Как проходит день у воюющего на линии фронта, так и у меня день проходит. Порой так приходится жарко, что гимнастёрки покрываются солью» (пер. с татар.).
Поэтому как глоток прохладной воды должно было быть сообщение о знаменательном событии в творческой жизни Ф. Карима: Татгосиздат выпускает в свет 160-страничную книгу его стихов и поэм «М;х;бб;т ;;м н;фр;т» («Любовь и ненависть»), свои названием отразившую два основных пафоса, идейно-тематических мотива его военной лирики – любовь к родине и ненависть к врагу. Об этом первой поведала поэту его жена в письме от 24 июня: «Я сегодня получила твою книгу». Как и о том, что о ней очень хорошо отзываются. Действительно, в № 7 журнала «Советская литература» появляется хвалебная рецензия критика Гафи «М;х;бб;т ;;м н;фр;т ;ырлары» («Песни любви и ненависти»), а 3 сентября в газете «Красный Татарстан» публикуются того же характера отзыв литературоведа Х. Хайри, названный по заглавию книги.
Весточку от жены о выходе книги поэт получает 2 июля и в этот же день отвечает ей с такими наставлениями: «От имени Союза писателей отправь мне друг за другом три экземпляра книги <…> Сарымсакову отправил пьесу. При встрече и разговоре с ним о пьесе, дай ему книгу. На титульном листе подпиши: "Друг Сарымсаков! Сам Фатих вдалеке – ходит по полям сражений Отечественной войны. По велению Фатиха дарю Вам эту его новую книгу. Его жена Кадрия"» (пер. с татар.).
Радости поэта не было границ, книга его обнадёжила. Получив её экземпляр, 7 июля он пишет жене: «Как только получил, несмотря ни на что, без перерыва, прочитал свою книгу от корки до корки. С точки зрения своего времени, красиво издана и особых опечаток нет <…> У меня ведь 7 лет не выходили книги. Эх, скорей бы победить врага да снова заняться спокойным мирным трудом. С тобой, с дочурками вместе пожить бы. Ничего, поживём ещё. Не волнуйся, будь спокойна» (пер. с татар.).
Вдохновлённый выходом «Любви и ненависти», Ф. Карим отправляет в Казань свой новый поэтический сборник «Мо; ;;м к;ч» («Мелодия (печаль) и сила (мощь)»), куда включает новые стихотворения. Как и в первом сборнике, в ней в единое эмоционально-смысловое целое сплетаются два ключевых мотива военной лирики поэта: лирический и гражданский. Первое упоминание об этой книге мы встречаем в письме к Г. Кашшафу от 24 июля [III, с. 292–293], где поэт просит издать её вместо ранее отосланного сборника «Х;н;;р» («Кинжал»). Об этом же несколькими днями позже поэт пишет и жене. Уже по заглавиям вновь созданной и отвергнутой им самим книг Ф. Карима можно судить, в какую сторону шла его творческая эволюция.
Со всё большей лиризацией, связанной с проникновенными думами поэта о судьбе родины и близких ему людей, мы связываем его несомненный творческий рост, на что указывали уже его современники. Так, в письме к жене от 15 февраля 1943 г. Ф. Карим приводит слова из писем своих коллег: «Фатих Хусни пишет: "Больше всего мне понравились стихотворения «Моросит и моросит», «Печаль», «Рассвет», «Окоп». Поистине, стихи настроения. Читаешь, будто душа очищается, облагораживается <…> Испытываешь блаженство". Ибрай Гази пишет: "Прочитал твои стихи и очень полюбил их. Не только полюбил, но и переписал в блокнот. Ты создал разрывающие душу человека лирические стихотворения…"» (пер. с татар.). Это объясняет, почему на стихи Ф. Карима, мелодические по интонации, уже при жизни поэта стали появляться песни. А после смерти поэта их будет создано ещё больше. Его стихи своей лиричностью и музыкальностью возвышали души читателей над бедами и неурядицами войны. Душа же самого поэта всё более ободрялась от умножающихся побед советской армии над вчера ещё непобедимым врагом и от осознания собственных побед на литературном фронте. Они для Ф. Карима составляли единое целое. Наверное, когда в июльском письме поэт писал жене о боевых удачах, он имел в виду и завоевания творческие: «Душа моя возвышенна, много успехов, достигнутых в тяжёлой борьбе, они с каждым днём всё растут» (пер. с татар.). Лишнее свидетельство словам поэта – завершённая им в огне июля 1943-го пронзительная по сюжету поэма «Жена партизана».
В пекле битв растёт и боевой опыт Ф. Карима. Летом 1943 г. 61-ая армия участвовала в Орловской стратегической операции (12 июля — 18 августа), в ходе которой во взаимодействии с 11-й гвардейской и 4-й танковой армиями разгромила волховскую группировку противника и освободила г. Волхов (28 июля). Орловская стратегическая наступательная операция «Кутузов» имела важное значение для последующего хода войны.
Свои впечатления от увиденного во время этой операции Ф. Карим передаёт в письме от 12 августа: «У нас здесь каждая минута наполнена удивительными изменениями. Когда обнимаешься с освобождёнными от варваров немцев детьми, стариками, на глаза наворачиваются слёзы счастья. Эти чувства никак не передашь в наспех написанном письме. Когда проходишь разгромленные, сожженные города и сёла, от ненависти к фашистам скрипишь зубами. Вперёд-вперёд движемся. Побыстрей бы уж разгромить этих проклятых» (пер. с татар.). Поэтическим же «документом» тех событий может служить стихотворение «Волхов кырында» (в пер. С. Липкина – «Ржаное поле»), написанное 23 июля.
С 15 августа 1943 г. 61-ая армия, изрядно поредевшая в жестоких боях, была выведена в резерв Ставки. Наступила небольшая передышка. В это время у поэта зреет замысел поэмы «Муртаза», о чём он пишет в письме Н. Арсланову 18 августа. Была ли завершена поэма, установить нам сегодня не представляется возможным, поскольку рукопись её не сохранилась, сгинув в мутном течении войны.
В письме от 24 августа жена сообщает поэту, что книга «Любовь и ненависть» в книжном магазине издательства «кажется, закончилась, на витрине не видать». Ф. Карима же больше тревожит публикация новой книги «Мелодия и сила». Эта обеспокоенность за судьбу своих творений отразилась в стихотворении «Борчылу» («Тревога»), написанном 27 августа.
Но в отношении новой книги повода для беспокойства не было: в письме от 1 сентября жена сообщает, что уже получила в издательстве за неё 1600 рублей гонорара. Так что вопрос с её изданием был делом времени, хотя поэта можно понять: он желал скорейшей публикации, вполне осознавая, что его произведения, написанные о войне и на войне, имеют свой максимальный действенный заряд и «коэффициент полезного действия» именно в ситуации этой самой войны.
С 7 сентября Ф. Карим вместе со своим полком вновь в Действующей армии. До середины апреля он прослужит всё в той же 61-армии. По её боевому пути можно установить и боевой путь поэта: 7 сентября она включена в Центральный (с 20 октября 1943 г. – Белорусский) фронт 2-го формирования. В его составе принимала участие в Черниговско-Припятской (26 августа – 30 сентября), Гомельско-Речицкой (10–30 ноября) и Калинковичско-Мозырской операциях, в ходе которых 21 сентября освободила города Щорс, 14 января 1944 г. во взаимодействии с 65-й армией – Калинковичи и с 7-м гвардейским кавалерийским корпусом – Мозырь; в конце января вышла к низовьям реки Птичь и южнее. В последующем во взаимодействии с 13-й армией 1-го Украинского фронта частью сил армия успешно наступала на Столин вдоль правого берега реки Припять. С 24 февраля 1944 г. армия входила в состав 1-го Белорусского, с 25 февраля – 2-го Белорусского, с 6 апреля – Белорусского 2-го формирования <..> фронтов.
Впечатления от этих битв найдёт отражение в поэме «;мет йолдызы» («Звезда надежды»), датированной 4 июня 1944 г., но задуманной именно в пылу битв за Белоруссию: об этом свидетельствует сюжет произведения, который построен на эпизоде освобождения от немецко-фашистских захватчиков жителей белорусской деревни, запертых в сарае для их сожжения.
Состояние поэта от боевых действий в пору сражений отражены и в его письмах этой поры. 22 сентября он пишет жене: «…мы безостановочно в пути, движемся в западном направлении. Разное бывает, но у всех у нас душа возвышенна, воюем на полях прекрасной Украины» (пер. с татар.).
В таких условиях совершенно не остаётся времени для творчества; редкие стихи, рождённые в эту пору, «написаны на ногах» (пер. с татар.; из письма М. Амиру от 23 сентября 1943 г.) [III, с. 297]. Но они – настоящие «автобиографические» свидетельства пережитого поэтом. Одно из них – стихотворение «Днепр ярында» («На берегу Днепра»). О том, что он около Днепра, Ф. Карим сообщил жене в письме от 10 октября. Здесь же он беспокоится о старшем родственнике Заите, который тоже воевал, просит жену писать ему, так как он мало от кого может получить весточку, а на фронте каждое «письмо очень воодушевляет» (пер. с татар.).
До самого же поэта письма от семьи доходят редко, хотя жена пишет ему регулярно: видимо, фронтовая почта просто не успевала за стремительно наступающими частями. Письма жены этой поры больше похожи на молитву за жизнь мужа: «О, боже! Был бы только здоров, ради меня и ради дочек. Ради вспоминающих тебя каждый день своих дочек <…> Как тебе передать на бумаге неутихающий огонь сердца?» (письмо от 21 октября 1943 г.; пер. с татар.). Тоска жены понятна, как и скрываемая шуткой тоска Ф. Карима: «…укуси за меня Адочку за правое ухо, Лейлу – за нос» (письмо от 27 октября; пер. с татар.). Так поэт пытался хоть как-то приободрить семью в ненастные осенние дни. Тоска же самого Ф. Карима от восьмимесячной разлуки с семьёй находит выражение в стихотворении «Сагыну ;ыры» («Песня тоски», в пер. Р. Морана – «Пусть бы на заре вернулся он»), молитвенно-заклинательном по звучанию, написанном от лица женщины, ждущей с войны милого. То, что поэт в этом произведении прибегнул к «ролевой» лирике, вжился в образ героини-«солдатки», говорит о том, что он всей душой, всеми своими думами и устремлениями был с семьёй.
Положение же бойца таково. Справляясь у жены в письме от 5 декабря о том, тепло ли дома, о себе и сослуживцах поэт пишет: «Мы в лесах, ночуя на снегу, под соломой, цену теплу знаем…» (пер. с татар.). В этом письме он справляется о том, получила ли жена высланные им 500 рублей. Так Ф. Карим старался поддержать семью, зная о её тяжёлом материальном состоянии. Здесь он также сообщает о том, что практически завершил работу над переводом «Гимна СССР» на татарский язык. Отсюда можно узнать и о том, что «Днепр остался от нас далеко позади». И, видимо, в шутку: «Чуть не влюбился в одну белорусскую девушку». Не та ли эта девушка, которая в поэме «Звезда надежды» указала бойцам, в каком сарае заперты деревенские жители? На эти слова жена в письме от 23 января 1944 г. отвечает: «Я тебя не только к белорусским девушкам, но даже к дорогам, по которым ты ходишь, ревную, однако, что бы ни было, будь здоров, возвратись отцом своим дочерям, а я уже старею» (пер. с татар.).
Из письма от 28 декабря мы можем точнее узнать о местонахождении Ф. Карима: «Я сейчас в Белоруссии. Прошли Северную Украину, Днепр. За Днепром в 150 километрах, сейчас находимся в оккупированном до этого областном городе Мозырь Белоруссии». Как и о том, что «для писания материала много, хочется писать, Кадрия. Под твоим тёплым взглядом, прочитывая вместе написанное…» (пер. с татар.). Видимо, в это время уже зреет замысел военной повести «Язгы т;нд;» («В весеннюю ночь»). Скорее всего, её имел в виду поэт, когда 5 декабря писал жене: «Есть мысль начать писать ещё одно прозаическое произведение в объёме "Разведчика"» (пер. с татар.). Но времени для этого за боевыми действиями пока нет. Он сетует на это и Н. Арсланову в письме от 1 января 1944 г., искренне радуясь его поэтическому успеху – произведению друга «Рус кызы» («Русская девушка»).
Поздравляя в этот день жену с Новым 1944 годом, поэт извещает её, что «снова возобновились мощные атаки <…> Вот рядом со мной сидящие наизготовку с винтовкой, с автоматом товарищи просят передать вам привет. На сегодняшний день вся моя судьба, жизнь связана с тем, что они считают меня близким, настоящим товарищем. Вот, подобный льву, мой помощник, парень из Саратова Гришин Виктор. Мы с ним чего только не пережили. Этот двужильный парень меня несколько раз спасал от смерти. От него привет» (пер. с татар.) Эти тёплые слова о товарищах дают понять, сколь «автобиографична» мотивировка темы боевого и интернационального братства, воплощённого Ф. Каримом в его произведениях, особенно в повестях и в пьесе, прототипом героев которых были сослуживцы поэта. Повесть «Записки разведчика» будет издана Татгосиздатом в конце 1943-го отдельной книгой, которую без промедления с одним из писем в январе 1944-го высылает на фронтовой адрес Ф. Карима его жена. А в апреле этого года в журнале «Советская литература» на повесть будет напечатана рецензия Г. Иделле. Весной в том же издательстве выходит в свет второй «военный» сборник стихотворений Карима «Мелодия и сила».
В апреле Ф. Карима переводят в Кострому, о чём мы узнаём из его письма от 13 числа этого месяца. Здесь он сдаёт экзамены для поступления в Ленинградское военно-инженерное училище, расположенное в деревне Семёновка недалеко от Костромы. Из 60 претендентов на поступление он оказывается в числе 17 зачисленных. «Обучение продлится около года, – пишет поэт жене. – Летом ждут перевода училища в Ленинград. Если получится, летом либо осенью будет возможность получить отпуск. Таким образом, я начинаю учиться. Для писания времени будет мало. Ничего, как-нибудь буду писать» (пер. с татар.).
Но мечты поэта о свободном времени для творчества не оправдались: «…начали основательно учиться <…> в училище времени совсем нет». Однако «у меня начаты очень интересные вещи. Я уверен, они будут выше прежде написанных вещей. Если на бумаге и не пишу, много вещей создаю в беспокойной голове и при удобном случае предам их бумаге. Не беспокойся, я уверен в ещё большем росте творческих сил» (из письма от 7 мая). В этом четырёхстраничном письме содержатся строки, важные для понимания главного истока, основы творчества Ф. Карима периода войны: «…душа пронзительно тянет в жизнь – на фронт. Для меня там много пищи. Что поделать, меня, видишь ли, никак не насытят трудности жизни. Душа устремлена туда либо в мир литературы» (пер. с татар.).
Похожую мысль поэт высказывает и Ш. Мударрису в ответ на его восторженные слова о Ф. Кариме («Я не знаю, тебе самому известно или нет, ты в татарской поэзии занимаешь самое видное, благородное и яркое место. Это большая радость для всех нас!»: «…душа шумной жизни требует». И здесь же высказывает своё огорчение по поводу неудавшегося его перевода во фронтовую газету Прибалтийского фронта: «Я Прибалтику очень ждал…» (письмо от 9 мая 1944 г.; пер. с татар.).
Несмотря на то, что в училище «приходится крутиться как веретено», «поэзия не даёт покоя, просится на бумагу» (из письма Н. Арсланову от 10 июня; пер. с татар.) – и вот уже 4 июня Ф. Карим окончательно завершает работу над поэмой «Звезда надежды».
В сердце поэта теплится надежда на побывку в Казани: «Я писал письмо Кашшафу Газизу <…> чтобы они вызвали меня через нашего начальника училища на юбилей Татарстана. Если они вызовут, есть полная возможность ехать, да ещё как, на волжском пароходе, недели на две», – пишет он жене 18 июня. К жене и детям потянуло ещё сильнее после того, как Ф. Кариму пришла их фотокарточка: «Вашу фотокарточку получил, переслали тов-щи с фронта, очень понравились, а дочурки мои стали какие большие» (письмо жене от 18 июня).
Надежда на поездку в Казань, в том числе и «за бумагой», выражена и в чуть позже отправленном жене письме: «…надеюсь, что приеду на недельку во второй половине июля или в первой половине августа». Из этого же письма можно узнать о подробностях учебных будней: «Мы сейчас в лагере, а дни холодные, ветер, а я до сих пор страдаю от фурункулов. Многие занятия проводятся на воде – на Волге. Поэтому мне приходится тяжело» (пер. с татар.).
Но надежды на Казань в этот раз не оправдались. Положение на фронте было таково, что срок обучения был сокращён. Как сообщает поэт в письме жене от 26 июля, им оставалось учиться 3-4 месяца, в декабре будет выпуск. Не дождавшись мужа и обеспокоенная его самочувствием, Кадрия Гайнетдиновна 2 августа пишет письмо начальнику училища: «Тов. начальник, извините за моё обращение к Вам. Ни Вашей фамилии, ни имени не знаю. У меня к вам большая просьба. Сообщите, пожалуйста, о состоянии моего мужа писателя Фатыха Каримова – курсанта Вашего училища. Находится ли он в училище или выбыл, здоров ли?..». Но ответа она так и не получила.
Оставалась надежда на приезд жены, о чём он просит её в письме от 11 августа: «Если приедешь хотя бы дней на 5-6 дней сама, по возможности, если не будет очень тяжело и если есть кому верному оставить детей, было бы безумной радостью <…> Если приедешь, я бы отправил с тобой очень много ценных рукописей, писем» (пер. с татар.). Но – «…положение меняется тем, что мы переезжаем на другое место, поэтому тебе придётся отложить свою поездку и дожидаться моего письма с нового места» (письмо от 18 августа). Через неделю, 25 августа, – новое письмо: «…остался на старом месте, адрес мой не изменился. Если сумеешь приехать до 10-го сентября, приезжай <…> чем раньше, тем лучше. Но о своём выезде ко мне сообщи телеграммой. Это будет очень хорошо». На это письмо по велению мужа жена шлёт ему срочную телеграмму: «ВЫЕЗЖАЮ ПЯТОГО ВСТРЕЧАЙ ЗАДЕРЖИСЬ КАДРИЯ». В ответ – «ЖДИТЕ МЕНЯ». Отложив поездку, 12 сентября Кадрия Гайнетдиновна посылает вторую телеграмму: «БЕСПОКОЮСЬ МОЛЧАНИЕМ СООБЩИ ЗДОРОВЬЕ КАДРИЯ»… Встреча супругов в Костроме так и не состоялась.
Но отпуск курсантам всё-таки обещают, о чём сообщается в письме от 5 октября, исполненном не только надежды, но и радости по поводу завершения работы над новым «большим рассказом». Речь идёт о повести «В весеннюю ночь», которая выйдет отдельной книгой в 1945 г. – уже после смерти Ф. Карима и окончания войны.
Чтобы ускорить отпуск, председатель правления Союза писателей Татарстана Г. Кашшаф направляет 21 октября на имя заместителя начальника училища по политчасти письмо следующего содержания:
«В Вашем училище находится курсант Каримов Фатых Валеевич, член Союза сов. писателей СССР. За период Великой Отеч. войны поэт Каримов создал ряд высокохудожественных произведений, отражающих героику борьбы с немецко-фашистскими захватчиками. В связи с подготовкой к XXV-летию ТАССР у него имеются новые планы творческой работы по созданию больших образов героев Отеч. войны. Кроме того, правление Союза сов. писателей Татарии приступает к организации перевода на рус. язык стихотворений Ф. Карима и планирует издание однотомника на тат. языке. Это большое и важное мероприятие требует серьёзной работы самого автора и его участия в процессе перевода и подготовки к изданию. Исходя из этого, правление Союза советских писателей Татарии просит Вас предоставить Каримову Ф. В. творческий отпуск на 2-3 месяца и направить его в распоряжение Союза советских писателей».
И это случилось: отпуск был предоставлен, правда, на менее значительный срок, как того требовалось. В ноябре 1944 г. Ф. Карим в последний раз побывал в Казани. Воспоминание об этом хранят дневники жены:
«Во время возвращения в 1944 году литфонд дал ему ордер. Он, прибежав впопыхах, сказал: "Скажи начистоту, есть ли у тебя деньги? Вот дали ордер для покупки тебе туфель, сама уж сходи за ними, мне нужно <…> повидаться с Сарымсаковым по поводу пьесы". Когда я уже уходила, собираясь оставить Лейлу дома, он сказал: "Нет, Кадрия, ты уж малышку дома одну не оставляй". Я ответила: "Они постоянно одни остаются, привыкли уж". Но он решил сам остаться с ней: "Нет, нет, не делай так, ладно, иди, я с ней побуду". Мы в тот день планировали сфотографироваться. Но у него было так много дел, что мы опоздали. В то время фотосалоны работали только до шести. Так мы и не смогли оставить общее фото на память. Я так страдаю от этого» (пер. с татар.).
В начале декабря поэт вновь в Костромском училище. Отсюда 6 декабря он сообщает жене об окончании училища, о том, что по этому случаю «был очень культурный банкет», на котором «генерал очень тепло высказался» (пер. с татар.). Из письма можно узнать, что Ф. Карим был определён в 3-й Белорусский фронт, на который уйдёт через Москву, где собирается пробыть 5-6 дней. Следующее письмо было уже отправлено оттуда – 18 декабря.
В столице Ф. Карим пробыл около 10 дней. Об этом времени оставила воспоминания его племянница З. Г. Муратова-Нигматуллина, которая в это время училась в Москве и у которой он остановился:
«Дни он проводил в Союзе писателей СССР, встречался со своими товарищами по перу, а вечером Фатых-абый бывал со мной. Он рассказывал мне о фронте, о своих боевых товарищах, о своих работах, любую передышку на фронте он посвящал своей поэзии, писал стихи о войне, о дружбе, о любви своей к детям, своему верному другу Кадрие-апе. Фатых-абый мог взять бронь и остаться в Казани, но он этого не сделал. Говорил, что писатель должен видеть войну своими глазами, только тогда он сможет правдиво рассказать о войне, о героических защитниках Родины. И я проводила Фатыха-абый на фронт. Я плакала, а он мне говорил: "Не плачь, сестрёнка, я вернусь, я обязательно вернусь, теперь уж осталось недолго; зато я воспою победу нашу как непосредственный защитник нашей Родины».
30 декабря Ф. Карим пишет семье, что «ещё всё на дороге, до фронта не доехал. По-видимому, Новый год встречу <…> в вагоне». По всей видимости, здесь написано и стихотворение «Ч;ч;к атты г;лл;р» («Расцвели цветы»), адресованное жене, в котором словно слова прощания звучат строки: «Онытылмаслык булып калсын ист; // С;еп туймас яшьлек к;нн;ре;, // К;р;се;ме, // Безне котлап, ачык т;р;з;д;н // Ал ч;ч;кл;р болгый г;лл;рен» (в пер. Б. Дубровина: «Пусть навеки запомнится вечер, // Полный счастья, любви, красоты, // Серебром – лепестками – навстречу // Нам приветливо машут цветы»).
А из письма от 3 января 1945 г. мы узнаём, что Ф. Карим «опять на фронте, опять началась жизнь в землянке, в траншеях». Здесь на протяжении нескольких дней он создаёт одни из последних своих стихотворений, вошедших в сокровищницу татарской поэзии: «Биз;кле ал яулыгы;» («Твой узорчатый алый платок»), «К;;ел кошым» («Птица души моей»), «Ай а;лады, сизде болытлар» (в пер. Я. Смелякова – «Луна услыхала…»). Говоря об этих стихах, лучше всего обратиться к словам Г. Кашшафа из его творческой характеристики Ф. Карима, данной 8 января 1945-го: «Особенно ярко показал себя поэт в дни Великой Отечественной войны. Рядовой воин, переживший суровые военные невзгоды, он нашёл очень тёплые, лирически мягкие краски для своих окопных, солдатских песен…». Действительно, эти проникновенные произведения стали настоящей «лебединой песнью» поэта.
17 января Ф. Карим определяется в часть, где ему предстояло прослужить всего лишь чуть больше месяца, но какой был этот месяц – последний в жизни поэта. Номер полевой почты этой военной части – 08644. Это первоначально был военно-полевой адрес 310 сапёрного батальона, переформированного 20.06.1943 г. в 226-й отдельный сапёрный батальон, который с 01.07.1944 г. до конца боевых действий на западе находился в подчинении 144-й стрелковой дивизии 65-го стрелкового корпуса 5-я армии 3-го Белорусского фронта. О первых днях пребывания поэта здесь сохранилось воспоминание его однополчанина А. Кафиятуллина:
«…я узнал, что к нам прибыл известный поэт из Казани Фатых Карим. Помню, как поспешно выскочил от майора Лагуна, который сообщил мне об этом, чтобы бежать туда, где поселился земляк. Была зима, и стояла такая тишина – трудно было представить, что в четырёхстах метрах от нас лежит вражеский снайпер, готовый подстрелить каждого, кто высунется из окопа.
Петляя окопами, дошёл до пятой землянки, вошёл. На тумбе сидел человек, накинув на плечи офицерскую шинель. Тёмные волосы ёжиком, ясные карие глаза. Особенно запомнился взгляд – внимательный и слегка удивлённый: мой вид и выражение лица, видимо, немного озадачили его в первую минуту.
– Фатых-абый! – выдавил я в волнении.
Ему, верно, было приятно услышать родную речь, он улыбнулся, поднялся с места на встречу.
– Я знаю Ваши стихи, Фатых-абый, хотите прочту?
И, не ожидая разрешения, залпом выпалил несколько строк из стихотворения, которое выучил ещё в школе. Он подошёл, обнял, усадил рядом, стал расспрашивать. Узнав, что я вырос в ауле, сказал: "Если захочешь учиться дальше, приезжай ко мне в Казань, помогу поступить в техникум или в институт". За один вечер он стал мне близким, дорогим человеком (на фронте люди быстро сближались).
Младший лейтенант Фатых Валеевич Каримов стал у нас, сапёров, командиром взвода <…> Наш командир был настоящим сапёром. Бойцы любили его и уважали безмерно. Он постоянно изучал расположение инженерных сооружений противника, проявлял удивительную изобретательность в их расшифровке».
В январе 1945 г. Ф. Карим оказался в самом пекле сражений. Об этом есть свидетельства в его письмах этого периода: «Не обижайся, что кратко пишу. Я пишу эти строки в минутный перерыв под непроглядным огнём. С жестокими атаками гоним врага по его земле. На минуту прервав наше продвижение вперёд, наши воздушные беркуты бьют по его огневым точкам» (письмо жене от 18 января; пер. с татар.); «В эти дни идут очень крепкие бои <…> Ломаем врагу коренной зуб на его земле. Некрасивая, безрадостная земля. Чужая земля» (письмо Г. Кашшафу от 19 января; пер. с татар.). Что касается вражеской земли, похожие мысли и чувства переданы и в последних стихах поэта – «Немец ;иренд;» («На немецкой земле») и «Оясында» («В его гнезде»).
Чтобы яснее представить себе характер и ход сражений, в которых принимал участие Ф. Карим, обратимся к документальным источникам. Известно, что с января 1945 г. «войска 3-го Белорусского фронта участвовали в Восточно-Прусской стратегической операции, в ходе которой 13–21 января провели Инстербургско-Кёнигсбергскую операцию. Во взаимодействии со 2-м Белорусским фронтом они прорвали глубоко эшелонированную оборону, продвинулись на глубину 70-130 км, вышли на подступы к Кёнигсбергу (Калининград) и блокировали восточно-прусскую группировку противника». Отсюда можно почерпнуть и более подробную информацию о ходе Инстербургско-Кёнигсбергской операции, где есть упоминание о 5-й армии, в подчинение которой находился 226-й сапёрный батальон, участвовавший в самых ожесточённых боях.
Враг, хорошо укреплённый в Кёнигсбергской цитадели, понимая, что находится на последних чертах обороны, сражался с небывалым зверством. Нашим бойцам приходилось проявлять не только героическое мужество и выдержку, но и находчивость. Примеры умения быстро находить выход из затруднительного положения, сообразительности командира взвода Ф. Карима находим в тех же воспоминаниях А. Кафиятуллина:
«Приведу случай, о котором в батальоне говорил каждый.
Однажды группа сапёров во главе с Каримовым отправилась на выполнение боевого задания. Предстояло сделать проходы в минном поле и проволочных заграждениях противника. Выполнив задание, мы поползли обратно. И тут, на ничейной земле, командир различил какой-то еле слышимый шорох. Осмотрелись – кругом вроде пусто. Откуда же шорох? Фатых Валеевич решил проверить сам (всегда старался вникнуть во всё сам, точен и аккуратен в выполнении заданий был предельно). Приказав бойцам ползти к своим, Каримов направился к месту, откуда слышался непонятный звук, и обнаружил там тщательно замаскированный немецкий дзот. Хорошенько осмотрев его со всех сторон, командир определил, что он соединяется с передней траншеей противника. Из этого дзота немцы вели наблюдение за нашими передовыми позициями и могли в любой момент открыть огонь… Дзот был уничтожен в тот же день.
Или ещё пример. При разминировании сапёрам нередко приходилось работать на открытом месте, в поле, под носом у врага. Заметит немец, накроет огнём – пиши пропало. Командир взвода предложил: не вытаскивать вражескую мину целиком, а лишь отвёртывать взрыватель. Получалось здорово: быстро, без шума. И главное, вражеский наблюдатель посмотрит – мины на месте, беспокоиться нечего. А мины-то уже обезврежены…».
«За отличные боевые действия при прорыве долговременной глубоко эшелонированной обороны немцев в Восточной Пруссии» (из благодарности Фатиху Кариму от 21.01.1945 г.) поэт в конце января – в феврале отмечен командованием рядом благодарностей и наград: за овладение г. Инстербург 22 января, за отличные действия при овладении г. Фридланд 1 февраля и др. По некоторым из них можно судить, за какие конкретные дела поэт их удостаивался:
«Командуя взводом сапёр<ов>, отличился при строительстве моста через р. Писса в р-не Гервишкемен 29.01.1945 г. и устройство переправы через реку Алле севернее гор. Алленбург, когда он под сильным огнём пр-ка обеспечил досрочное устройство переправы и моста, содействуя тем самым успешному действию танков, артиллерии и стрелковым подразделениям <…> Достоин награждения орденом "Красная Звезда" (из наградного листа от 3 февраля; приказ о присвоении Ордена Красной Звезды был издан 6 февраля).
И уже после гибели, 20 февраля, поэт отмечен наградным листом, в котором говорится: «Мл. л-нт Каримов особенно отличился при строительстве моста 11 февраля 1945 года через р. Пасмар <…> командуя взводом сапёр<ов>, под сильным артиллерийским обстрелом пр-ка, работал в ледяной воде реки, установил опоры для моста, этим самым способствовал действию артиллерии <…> Достоин посмертного награждения орденом "Отечественной войны I степени"» (приказ о награждении орденом будет издан 12 марта 1945 г.).
Находясь в таких условиях, почти за неделю до своей гибели, поэт находит время отправить письмо семье, из которого можно узнать, что даже в такой ситуации он всем сердцем с ней, пытается хоть как-то облегчить её заботы: «Сегодня почтой отправил около двух тысяч (1910 рулей) денег и небольшую посылку <…> Если сможешь их получить, я был бы очень рад» (пер. с татар.). Это строки из последнего из дошедших в Казань писем Ф. Карима. Датировано оно 13 февраля.
Документальным свидетельством о последнем бое поэта и его героической гибели служит письмо заместителя командира по политчасти майора Лагуна, отправленное им на имя председателя правления Союза советских писателей Татарии:
«Каримову Ф. В. была поставлена задача – выбить немцев с высоты 37,8 и закрепиться на этой высоте. Выполнение этой задачи решало исход боя части. Мл. лейтенант Каримов знал, что он решает главную боевую задачу, со своим взводом ринулся на врага, несмотря на превосходство в силах противника. Взвод, которым командовал Каримов, сломил сопротивление врага и овладел высотой. Фашистские бандиты пять раз пытались выбить горстку советских смельчаков во главе с Каримовым, но, понеся потери, немцы откатывались назад. Так за сутки боёв с 18.II–45 по 19.II–45 было убито немецих солдат и офицеров более 45 человек и взято в плен 120 человек.
19.II–45 г. в 13 часов Каримов был убит пулей вражеского снайпера. Бойцы его взвода поклялись над телом своего любимого командира отомстить <…> и эту клятву выполнили с честью.
Каримов был скромным, не умел много говорить, любил точно выполнять приказания и требовал от своих подчинённых правдивости и точности выполнения приказания.
На коротких передышках Каримов любил поговорить с каждым солдатом о его семье, получает ли письма из дома, какие впечатления <от> проведённого боя и в заключении Каримов всегда говорил: "Скоро разобьём немцев, поедем домой, и как любезно будут встречать жена, дети, сестра, отец и мать".
Мл. лейтенант Каримов у нас в части награждён орденом "Отечественная война 1-ой степени". Орден буден выслан жене Каримова Ф. В.
При этом направляю рукописи Каримова Ф. В., два блокнота, два письма и четыре фотокарточки, принадлежащих Каримову Ф. В., воспоминания о боевых делах Каримова».
Поэта похоронили в братской могиле у деревни Каверне. Фронтовые товарищи, в полной мере сознавая значимость личности поэта Ф. Карима, сняли с его тела для отправки в Казань пробитую пулями шинель и солдатские кирзовые сапоги, выставленные сейчас в качестве ценнейших экспонатов в Национальном музее Республики Татарстан.
Спустя два месяца после смерти Ф. Карима, 20 апреля Кадрие Гайнетдиновне будет выдано извещение о его гибели.
Обзор боевого пути Ф. Карима позволяет увидеть, сколь мировоззренчески, духовно и творчески зрелой личностью проявил он себя во время войны. Высшие гуманистические идеалы Родины, семьи, любви, дружбы, долга, чести, утверждаемые в творчестве, были оправданы судьбой поэта.