(черкесская аристократия во время
Кавказской войны 1817 - 1864)
АБАТ БЕСЛЕНЕЙ
Сощурив светлые глаза
и не смутясь нимало,
он пил. Как горная роса
вода сияла на усах,
по бороде стекала.
Он пил горстями из Невы.
Цедил неторопливо
под небом бледной синевы.
И глянец бритой головы
сиял стальным отливом.
Отображенный гладью вод.
дремал великий город.
Лишенный видимых забот
праздногуляющий народ
загадывал, как скоро
верблюжью жажду утолит
курьезный инородец.
Еще не старец, но мастит.
Густой кавказский колорит
во всей его природе.
Папаха – ворон с сединой,
Черкеска с газырями.
Взгляд немигающий, сквозной,
как будто в жизни неземной
он говорил с богами
и разгадал пути судьбы
сокрытые от прочих.
Мы все неведенья рабы,
рабы сизифовой борьбы
с гранитом междустрочий.
За свой кровавый, буйный век
где только не бывал он,
неугомонный человек.
Он пил из самых разных рек:
великих, средних, малых.
Из дальней и чужой Оки.
Из голубого Дона.
Из Пшиза1 межевой реки,
где встали русские штыки
внушительным заслоном.
Из малых речек: Туапсе,
Бзиюка, Адагума,
Шепси, Буу и Макапсе.
В-аллах! И кто сочтет их все,
когда пора подумать
о смерти – долге старика
перед своим народом.
Судьбы капризная река
К лиманам грез издалека
Уж докатила воды.
Россия мощный великан
неодолимой силы.
Лишь попытался гордый пан
поднять мятежный ятаган,
она его сломила.
Отдельный горский эскадрон
в числе российских ратей
не посрамил своих знамен,
бросаясь с гиком нарожон.
Под музыку проклятий
и дикий стон: «Аллах-акбар!»
их словно ветром гнало,
как демонов страны Тартар.
Варшава со времен татар
такого не видала.
И он когда-то был горяч,
любимых жен капризней.
Его не трогал бабий плач.
Он был изысканный палач
своей и чуждых жизней.
Увы, кровавые труды
судьба лишила смысла.
А вот и старости плоды,
уже не пригубить воды
из покоренной Вислы.
Там поит молодость коней
ретива и беспечна
в кругу бывалых узденей.
Гуляйте, пойте веселей,
веселье быстротечно.
Не для веселия века,
для мудрости нетленной.
Мудрец – гора под облака.
Дурак – вертлявая река
мутна, шумлива, пена.
Кавказ. Там разный есть народ.
и горы есть и реки.
К примеру, братец – сумасброд.
Чего ему недостает?
Где мера в человеке?
Достаток… Дом…
Богатство… Власть…
и уваженье рода.
Он жил, наездничая всласть.
И что же?..
Так нелепо пасть
в глазах всего народа.
Прискорбен духом и умом.
Забыл заветы веры.
Прельстившись денежным мешком,
он стал корыстным кунаком
урусских офицеров.
И… согласился провести
лазутчика неверных
по тропам тайного пути,
там, где потом могли пройти
войска. И что прескверно,
неверный принял ложный вид
ревнителя ислама.
И этот ряженый «суннит»
стал той обидой из обид,
что косвенно и прямо
(Как ни суди святой Сольман.)
задела честь народа.
И шариат, и Ал-Коран
карают смертью мусульман
за грех такого рода.
А между тем Абат Убых,2
так величали брата,
держался помыслов иных
и ни Аллаха, ни святых,
ни мудрость шариата
не чтил, потворствуя иным
языческим кумирам.
Хотим мы или не хотим,
един над нами и над ним
Аллах владыка мира.
Хотим мы или не хотим,
отец семьи владыка.
Еще ребенком лет пяти
его велели отвезти
к убыху – аталыку.3
В Соаче мальчик подрастал,
меняя пух на перья,
лесную мудрость постигал
и там же навсегда впитал
догматы суеверья.
Убыхи люди снежных гор,
сырых и непролазных
лесов, речушек, волчьих нор.
О них отдельный разговор
пока еще заглазно.
* * *
Строптивый маленький народ
упрямей светлой стали.
Который век из года в год
по правде старины живет,
как предки завещали.
Средь диких и замшелых скал,
плющами перевитых,
где меж камней поток журчал,
и ветерок вздыхать устал
ветрами позабытый.
Там за оградою плетней
приземистые сакли
из теса, глины и камней.
Там тейпы славных узденей
с годами не иссякли.
Нет миролюбцев в их роду
а домоседов меньше,
чем гурий в пламенном аду.
Работа в доме и саду
удел рабов и женщин.
Плодами гнутся их сады,
каштаны и чинары.
Вознагражденные труды
лежат запасами еды
в кувшинах и амбарах.
Но если мальчик закричал
при таинстве рожденья,
ему сейчас несут кинжал,
чтоб витязь с молоком всосал
отвагу кровомщенья.
Чтоб не боялся ни своей,
ни чужеверной крови,
с врагом был яростного злей,
с друзьями щедрого щедрей.
мужчиной и героем.
У них достойные вожди
с горячей головою.
Сам Керендук Берзек Хаджи,4
Что никогда не дорожит
собой на поле боя.
А вездесущий Донекей5
хозяин побережья.
Его ватага налегке.
Их пальцы дремлют на курке,
пристыли, хоть отрежь их.
Белады в песнях и стихах
их подвиги воспели.
Им нет позорнее греха,
чем, старость кутая в меха,
преставиться в постели.
Упрямый, жилистый народ,
с рождения абреки.
Им мудрости недостает.
Пропащий, брошенный народ,
ни горы и ни реки,
а так бездумный бурелом
отвагой знаменитый
в наездничестве удалом.
И вероятно поделом
Аллахом позабытый.
Упрямый, каверзный народ,
не просветленный богом,
дворянских прав не признает.
Без родовых князей живет
в своих лесных берлогах.
* * *
Так размышлял старик Абат6
над пепельной Невою.
Виньетки кружевных оград,
порталы каменных палат
застыли над водою.
Адмиралтейская игла
сияла в пол накала.
Толпа по Невскому плыла.
Вечерние колокола
неторопливо, вяло
несли печальный «благовест»
о вечном и высоком.
Бескрайний рукотворный лес,
макушки вскинув до небес,
у пристаней и доков
качался, блоками скрипел
и хлопал прарусами.
Старик прищурившись глядел.
А многоликий мир кипел
перед его глазами.
Да, мир чудесно многолик.
Аллах его строитель.
Высокой мудрости родник.
Да будет славен и велик
всеблагий небожитель.
Он украшает нить «кысмет»7
тугими узелками
мгновений радости и бед.
Тех узелков прочнее нет.
Их не порвать руками.
Он каждому определил
свой бич и меру боли.
Грешил ты или не грешил,
все, что Аллах нам предрешил,
судить в твоей ли воле?
У Шамиля был старший сын
без памяти любимый
по имени Джемал Эддин.
И правоверный властелин
в горах высокочтимый
уже любимца намечал
в приемники по смерти.
Но рок суровый не дремал,
и расставанья час настал
печальнейший на свете.
Аллах чеченцев наказал.
Российские солдаты
прошли по тропкам между скал.
И в Ахульго Шамиль бежал,
и ожидал расплаты.
И был подписан договор.
Он горек был как хина.
Какое горе и позор,
Шамиль в залог покорства гор
отдал родного сына.
В Москву Джемал препровожден,
а там в кибитке цугом
на север путь продолжил он,
где ждали, как волшебный сон,
красоты Петербурга.
Сын Шамиля давно подрос.
прилежен был в занятьях,
Учился жадно и всерьез.
И никогда не вешал нос.
Среди придворной знати
он был со многими знаком.
Не отступал от веры,
но не был скрытен и суров,
имея многих кунаков
гвардейских офицеров.
Вдали от гор, среди долин
нашел судьбу и дружбу.
Теперь он русский паладин
кавалергард Джемал Эддин
полковник русской службы.
Вчера под вечер Бесленей
почтил его визитом.
С ним трое верных узденей,
известных доблестью своей,
его эскорт и свита.
Хозяин ласков был и прост,
учтив и хлебосолен.
Он за Россию поднял тост.
Не пленник.
Нет. Скорее гость.
Гостит по доброй воле.
Россия все ему дала:
приют, образованье.
Она не мстительна, не зла,
его взрастила, подняла,
вошла в его сознанье.
В Европу распахнула дверь
и в мир сопроводила.
Какою хочешь мерой мерь,
но то, что он обрел теперь,
она в него вложила.
Своим поступкам господин,
но подданный России
до гроба, до стальных седин.
За то просил Джемал Эддин,
чтобы его простили.
Подтянут, строен как лоза,
усатый, безбородый.
Большие темные глаза,
как тучи, где живет гроза,
что блещет в непогоду.
Зеленый с золотом мундир
изящного покроя.
А перед ним открытый мир.
Европа вот его кумир.
Все прочее пустое.
Изменник?
Нет. Скорее сын,
покинувший навеки
дом, где родитель властелин,
дом камнепадов и стремнин,
откуда рвутся реки.
Взрывной и диковатый нрав
растратив, обессилев,
от кровомщения устав.
Устав решать кто прав - неправ,
они текут в Россию.
А горы все еще стоят,
выгадывают, мнутся.
Принять решенье не спешат.
Дождутся с севера солдат.
Наверняка дождутся.
Вам не поможет падишах.
Оставьте ваши споры.
Россия вам внушает страх.
Но разве это главный враг?
Где ваша мудрость, горы?
Не видит только идиот
или больной глазами,
как ваш ретивый дерзкий сброд,
тот, что зовет себя народ,
начальствует над вами.
Иссякло время выбирать,
кто прав, а кто правее.
А чей порядок перенять
решим мы, надо полагать,
оборотясь на север.
* * *
1. Пшиз – (адыг.) река Кубань.
2. Абат Убых – брат шапсугского предводителя Аббата
Бесления.
3. Аталык – (адыг.) приемный отец. Буквально означает
выполняющий роль отца.
4. Керендук Берзек Хаджи – убыхский предводитель, руководил
антиколониальной борьбой убыхов, шапсугов, натухайцев,
и абабзехов. «Убыхский Шамиль».
5. Донекей – разбойник из шапсугского клана Дзжи, грабил в
лесах, на побережье и в море.
6. Абат – здесь Беслений Абат.
7. «Кысмет» - (турец.) Судьба.
СЕФЕР БЕЙ ЗАН
Был Гелеспонт лазури голубей,
а небо отраженьем той лазури.
Был ветерок дыхания слабей.
Задумался печальный Сефер- бей,1
он больше не желал жестокой бури..
Окутан, убаюкан тишиной,
он размышлял о многих и о многом.
Тянулся берег каменной стеной,
и милосердный предзакатный зной
уже стоял у ночи на пороге.
По плоскости остекленевших вод
проворно шла турецкая кочерма.2
Порхали весла, ускоряя ход.
Они вонзались в самый небосвод
под хриплый выдох слаженно и мерно.
Ах, как он торопился, как спешил,
коня загнал и плетку измочалил.
И что в итоге?
Жалкие гроши.
Диван присвоил звание паши
и утопил в потоке обещаний.
Все как всегда. «Щербет, халва и мед».
«Базар сочувствий и зиндан3 гарантий».
Он месяцами и за годом год
хлопочет, добивается и ждет.
И что же он имеет в результате?
Его семья: жена и сыновья
бродяги без защиты и приюта.
Его земля – земля уже ничья.
Его давно оставили друзья.
Его холопы затевают смуту.
На побережье русские войска
повсюду от Суджака до Соаче.
Россия необъятно велика.
Она пришла надолго, на века,
как минимум на жизнь и не иначе.
Явился методичный, сильный враг
отнять надежду, веру и свободу.
А знамя правоверных падишах
их щит, да укрепит его Аллах
на радость верноподданных народов,
оставил своей милостью Кавказ
любовь и родину скитальца Сефер- бея
Кавказ сражается и именно сейчас 132
Кавказу нужен прочности запас,
он истекает кровью и слабеет.
Но турки опасаются вступать
в открытую баталию Россией.
Печально, но приходится признать,
они уже не будут помогать
при всем желаньи, сколько б не просили.
Тут есть еще британский интерес,
но Лондон педантично выжидает.
Дельцы не верят в магию чудес.
Там чувствуют российский перевес
и в облаках бездумно не летают.
Английские болячки: Новый Свет,
индийские волнения и смуты.
Черкесии в британском списке нет.
А их авансы – откровенный бред.
Их щедрость – настроение минуты.
Британский лев уже не зарычит.
В ближайшие, по крайней мере, годы.
Посланник Белл поет как азанчи,
но он, его коллеги «трюкачи»,
Увы, уже не сделают погоды.
И, если так, то выбор не велик.
Сражаясь, жить и умереть достойно;
как совесть и религия велит.
Предать ислам как новый прозелит?
Креститься… , обрусеть?
Ну все. Довольно!
А где же завтра будет весь народ:
убыхи, натухайцы и шапсуги?
Какая доля их в России ждет,
когда солдат в обозе привезет
добротное ярмо и бич упругий?
Оставит ли Россия наш уклад,
ислам и наши дедовские земли,
поля и нивы, пастбища для стад?
В горах об этом много говорят.
А месяца сжимаются в недели,
недели в дни. Промедлишь и погиб.
Пришла пора ответственных решений.
Кругом врали и явные враги
и в предпочтеньях ошибиться не моги.
Прислушивайся к голосу сомнений.
Овальное точеное лицо,
украшенное аскетичной грустью.
Тяжелый взгляд, как налитый свинцом.
Пусть никогда он не был мудрецом,
но и ошибки глупой не допустит.
* * *
В тот солнечный, сухой и ясный день
над цитаделью реяли вороны.
Крестьяне из окрестных деревень
пшеницу, кукурузу и ячмень
везли на рынок города Трабзона.
А делегаты от восьми племен,
войдя в ворота местного сераля,
взошли на главный гостевой балкон,
открытый ветеркам со всех сторон,
и время за кальяном коротали.
Их принимал Хасан Чечен-оглу
последний воин крепости Анапа.4
Он пригласил собравшихся к столу.
Они, воздав хозяину хвалу,
расселись как восточные сатрапы.
Тут были темиргойские князья,
шапсуги, натухайские старшины,
убыхи, абадзехи их друзья.
И прочие народы и края
здесь представляли знатные мужчины.
Князь Сефер-бей пока что не паша
был среди них не лишним человеком.
Молчал и скромно прочим не мешал,
на ассамблее бурной восседал
задумчивым иконописным греком.
Убыхский предводитель Керендук
из рода уважаемых Берзеков.
И тот, чья мудрость, как цветущий луг,
украсила достойный род Айтеков,
благоразумный старец Состангул.
И Бесленей, тот самый из Аббатов.
В его изобретательном мозгу
есть уголок и другу, и врагу,
кому награда, а кому расплата.
Тут было много праведных борцов.
Иные перебрались в Сад Джанета.5
Как правило, они без лишних слов,
и не жалея собственных голов,
сражались от рассвета до рассвета.
Кто смеет возвести на них хулу,
они теперь в кунацкой у Аллаха…
А между тем Хасан Чечен-оглу,
морщин прибавив мудрому челу,
сидел как на пиру у падишаха.
Беседу по хозяйски направлял
умело и без видимых усилий.
Сужденья воск, а логика металл,
он спорил, убеждал и отвечал
на все вопросы, что бы не спросили.
Гази-паша Хасан Чечен-оглу
гасил особо яростные споры
и выметал остывшую золу.
Увещевал собравшихся к столу
не возбуждать обиды и раздоры.
И что он смог?!
Да ничего не смог.
Посеял только лишние сомненья.
Запутал безысходности клубок
и преподнес неверия урок,
растратив даром силу убежденья.
Минула ночь. Затеплился рассвет.
Все разошлись.
Все. Кроме Сефер-бея.
С хозяином оставшись тет-а-тет,
сославшись на его авторитет,
не потупляя глаз и не краснея,
князь задал недвусмысленный вопрос
о «качестве» турецких обещаний.
- Да, Турция немыслимый колосс
ушла в былое, князь, в обитель грез.
И это правда…
Посудите сами,
Что может одряхлевшая страна,
истерзанная внутренним раздором.
Болезнь престола каждому видна.
Беда уже пришла и не одна.
Враги уже поют согласным хором.
Египетский паша как острый нож
под сердцем падишаха и народа.
И в Сирии предательство и ложь.
В Аравии захочешь не поймешь,
зачем и от кого у них свобода.
Конечно, князь, собравшись в дальний путь,
ты хочешь знать, кто встретит на распутьи,
и где тебе удобнее свернуть.
Я откровенен, князь, не обессудь.
Аллах и совесть нам с тобою судьи.
Ты, князь, не мальчик, должен понимать,
моя страна стоит перед бедою.
Ее «кысмет» слабеть и увядать.
Надеюсь, тут не надо объяснять,
стыд поражений, что это такое.
Твоя дорога прямиком ведет,
минуя нас, к политикам Европы.
Старушка Вена? …
Та чего-то ждет,
перебирает уж который год.
Парижу снится батальонов топот,
полет орлов, штандартов и знамен
к достатку, уважению и славе.
Он гонором своим вооружен.
Блефует. Но не лезет нарожон.
Бессилие в изысканной оправе.
На Францию надежды мало, князь.
И Пруссия едва ли вам поможет.
И в видах политических, боясь
порвать с Россией дружескую связь,
Берлин, быть может, хочет, но не может.
В проблемы ваши с радостью войдет
и вас поддержит тайно или явно,
тот, кто вас ждал и терпеливо ждет.
Да, Лондон, князь, на все теперь пойдет.
Вас поддержав, он выкопает яму
для русских, обнаглевших там и сям,
империю хватающих за пятки,
за Англией идущих попятам.
«Единорог и лев» помогут вам
вернуть Кавказу прежние порядки.
Как явитесь, почтенный, в Альбион,
не медля, князь, ступайте к Пальмерстону.
Кто враг России до конца времен,
наш покровитель и союзник? … Он.
Вам не найти надежнее патрона…
* * *
Лоснились потом спины у гребцов,
корму лизали струи белой пены.
Пустое небо. Кучка облаков
чуть серебрилась где-то далеко,
на самом горизонте ойкумены.
Там за границей этих облаков
лежит давно забытая Одесса,
где он и капитан Серебряков,6
покинув безопасный отчий кров,
мальчишки и беспечные повесы
они в лицее дюка Ришелье
делили стол, ученье и забавы.
И не было тогда на всей земле
местечка и желанней, и милей.
А как хотелось почестей и славы…
Тому два дня, как русский капитан
и добрый друг отроческих дерзаний,
используя барышников армян,
прислал письмо. И бедный Сефер-Зан
задумался над строчкою в Коране.
Вот человек, семья, народ, война.
Вот выбор между совестью и страхом.
А вот судьба. Она всегда одна.
Всегда послушна выбору она
не твоему, но выбору Аллаха.
Серебряков упорно убеждал,
взывая к чувству их старинной дружбы.
К рассудку, к здравомыслию взывал,
и от лица начальства предлагал
полковничьи погоны русской службы.
«Ты разве не воспитан среди нас
еще тогда… , еще ребенком малым?»
Лицей, Одесса, Турция, Кавказ.
Куда судьба свернет на этот раз?
Князь Сефер-бей понурился устало.
Быть правоверным тяжкая стезя,
а что в финале, знает лишь создатель.
Остановиться, повернуть нельзя.
Бери теперь!... Придется что-то взять.
Назавтра у тебя зиндан гарантий.
* * *
1. Сефер-бей – Сефер-бей Зан черкесский предводитель,
один из вдохновителей освободительного движения черкесов.
2. Кочерма – турецкое одномачтовое каботажное судно.
3. Зиндан – подземная тюрьма.
4. «Последний воин крепости Анапа» - Хасан-паша был
последним турецким комендантом крепости до ее сдачи в
1828 году. Он отличался предприимчивостью и личным
мужеством.
5. Сад Джанета – рай.
6. Капитан Серебряков – Лазарь Серебряков (этнический
армянин ) ( 1792 – 1862 ) будущий адмирал герой Крымской
войны.