Рассказ.
Волки.
Однажды, в конце марта ехал я через лесистые просторы приуралья. С трудом
доставал я лошадей, но моя повозка неуклонно несла меня по белым снегам к цели.
На одном из постоялых дворов мать смотрителя прислуживала мне за столом.
Сначала она внесла толстобокий ведерный самовар и поставила его на широкий стол.
Потом принесла горшок со щами, превосходную малосольную селёдку под луком,
картофельные пироги, именуемые здесь шанешками, и графинчик зелёненькой.
Я выпил, весьма плотно закусил и от этого быстро согрелся.
- Любезная, - обратился я к старухе, убиравшей со стола, - узнай у сына, когда
даст мне лошадь?
Я расплатился рублём.
- Спаси Христос, батюшка! – Ответила старуха, спрятала рубль в глубокий карман
необъятной юбки и прибавила, - нельзя тебе в ночь ехать, обождал бы до утра!
- Отчего же нельзя, объясни, пожалуйста? – Спросил я.
- А оттого нельзя, батюшка, что волков много развелось! - Ответила она.
- Я фаталист, любезная, - несколько бравируя, сказал я, - вот наудачу, если
смотритель даст мне лошадь, поеду, если не даст, то останусь!
Смотритель дал мне коня. Тогда я был молод, поэтому так легко решился искушать
судьбу, но на всякий случай, всё же, зарядил пистолеты.
Ямщик мне попал суровый, большого росту, заросший по самые глаза чёрной бородой.
Он усадил меня в повозку, поставил в ноги печку с углями, укутал медвежьей шубой
и плотно закрыл за мной дверцу. Наконец, мы тронулись, повозка понеслась.
В окно я видел, как бледное солнце клонится к горизонту. Визжали полозья,
слышался глухой стук копыт да изредка хриплый кашель возницы. Я пригрелся и стал
дремать.
Когда я проснулся, за окном было темно. Повозка стояла. Я прислушался. Ямщик
покашливал и негромко разговаривал с конём. Далеко-далеко послышался тонкий
волчий вой. Я выглянул наружу и увидел моего возницу, который возился с упряжью.
- Что стоим, - спросил я, - слышишь, волки воют?
- Слышу, барин! – Отозвался ямщик, - сейчас постромки подтяну и поедем!
Я сел и плотнее закрылся шубой. Мы тут же тронулись. Повозку слегка бросало и
покачивало. Я опять задремал. Мне приснился страшный сон, будто огромные волки
гнались за нами и выли, брызгая слюной. Я вздрогнул и проснулся. Повозка стояла.
- Что опять стоим? – Крикнул я, но ответа не было.
Я вышел из кибитки и посмотрел вперёд. Ужасающее открытие ждало меня. Ни
возницы, ни коня не было, упряжь валялась на снегу рядом с оглоблями.
Внезапно несколько сбоку и спереди послышался протяжный и очень близкий вой.
Эти леденящие душу звуки так подхлестнули меня, что я мгновенно оказался в
кибитке, закрыл дверь и запер её.
Напрягая слух, я отчаянно пытался уловить хоть малейшее движение снаружи.
Волчий вой отдалился. Послышался ещё какой-то звук, то ли крик, то ли ржание, а
может быть, это свистел ветер.
Только теперь я понял всю отчаянность моего положения. «Возница бросил меня!»
- Вспыхивало в мозгу.
Моё сердце сжал страх. Постепенно он перерос в ощущение надвигающейся со всех
сторон опасности.
Затаив дыхание, я продолжал прислушиваться. Снаружи не доносилось ни звука.
Долгое время я боялся даже пошевелиться. Застыв в напряжённой позе, я сжимал
пистолеты в руках.
Но двигаться мне всё-таки пришлось, потому что у меня занемели ноги. Я
приподнялся и посмотрел во все окна по очереди. Небо было тёмным, а снег серым.
Нигде не увидел я никакого движения. Того острого ужаса уже не было во мне, и я
имел возможность немного поразмыслить.
«Как долго я смогу сидеть здесь?.. Доскакал ли возница до Тормашевки?..
Приведёт ли помощь?.. По всему видать, стая ушла за ним! А что, если его
настигли волки?..» - Такие мысли, как пьяные мужики на гулянье, теснились и
толкались в моей голове.
Постепенно я переключился на другое. Припасу у меня было немного, но зато я
прихватил с собой три бутылки французского коньяку, которые я вёз для отставного
прапорщика Рыбчинского, недавно переселившегося на жительство в Тормашевку. Я
намеревался заехать к нему и погостить денёк-другой.
Теперь же, будучи на краю гибели, я порадовался, что прихватил с собой коньяк.
Он позволит мне продержаться до прихода помощи. Как странно устроен человек,
господа! В самые отчаянные минуты своей жизни он ещё способен радоваться какой-
нибудь малости.
- Что же я так волнуюсь, - утешал я сам себя, - кибитка моя довольно надёжна.
Волкам меня не достать. Печка ещё греет. Коньяк у меня есть. Авось, дождусь как-
нибудь людей!
Ту мысль, что волки могли настичь ямщика и растерзать его, я гнал прочь!
Иногда я вспоминал прошлое и невольно прощался с ним. Это резало мне душу.
Так прошло часа три. Чтобы хоть немного унять дрожь, колотившую меня, я
откупорил бутылку. Сделав сразу несколько крупных глотков, я захмелел и
вскоре уснул.
Когда я проснулся, солнце стояло уже высоко. Я тотчас же бросился посмотреть,
не появились ли возле кибитки волки или не подоспела ли помощь.
Чистый и ясный простор открывался глазу. Светлое небо сливалось на горизонте с
белым снегом, являя взору даль и полное отсутствие каких-либо признаков жизни.
Необходимо было выйти и размять затёкшие члены. Я открыл дверь кибитки, ступил
на снег и поскользнулся. За ночь образовалась корка наста.
Я несколько раз обошёл вокруг кибитки, волчьих следов не было. Зато следы
лошадиных копыт очень хорошо отпечатались на снегу.
Я потолкал немного свой возок, желая убедиться, что он не сильно примерз к снегу.
Возок был не слишком тяжёл, и я сдвинул его с места.
Теперь мне пришла в голову мысль тащить его по следам лошади, на которой ускакал
мой ямщик. «Если буду сиднем сидеть, то рискую замёрзнуть!» - Сказал я сам себе
и впрягся в оглобли.
Поначалу я шёл легко, таща за собой свою крепость и спасение, потом стал
заметно уставать. После коньяка болела голова, мучила жажда. Я часто хватал и
сосал снег. Нужно было передохнуть. Отдышавшись, я снова взялся за оглобли и
упрямо пошёл.
Вскоре я снова устал и остановился. Вынув из кармана часы, я посмотрел на
циферблат. Было два часа пополудни.
Меня слегка тошнило и хотелось есть. Я вошёл в свою кибитку, сел и достал
припасы. Там была жареная курочка, солёный огурец и полкаравая белого хлеба.
«Дай Бог здоровья этой старухе, матери смотрителя, что положила всё мне в
дорогу», – подумал я и с аппетитом поел. Я выпил также немного коньяку, и меня
стало клонить в сон.
Не имея больше сил сопротивляться навалившейся на меня усталости, я уснул.
Самым непостижимым образом я вдруг оказался возле дома Куропаткина на Базарной
улице, где я снимал квартиру. Возле подъезда стояли мой друг, сочинитель Ярский
Михаил Гаврилович и мой слуга Ермоген.
- Доложи обо мне барину! – Сказал Михаил Гаврилович Ермогену.
- А барина дома нет! – Ответил мой слуга.
- Где же он? – Спросил Ярский.
- Дык барина же волки съели! – Отчетливо сказал Ермоген, прямо глядя мне в глаза.
Я вздрогнул и мгновенно проснулся. От слов Ермогена волосы шевелились у меня
на затылке. Я осмотрелся. Легла ночь.
В окна был виден светлый снег, кристально чёрное небо со звёздами и ни одной
посторонней тени на снегу. Я прислушался к звенящей тишине и решился выйти
на мороз.
Всё тело ныло, как побитое. Оправившись и поразмявшись на снегу, я запрыгнул в
кибитку, чтобы доесть курицу.
Жуткие мысли лезли в голову, но было понятно лишь одно, ямщик не доехал, и меня
не спохватились. Чтобы заглушить тоску одиночества, я допил коньяк и лёг.
Проснулся я рано и выглянул в окно. На западе всё ещё белел ясный месяц, а на
востоке уже светлело небо. По-прежнему не было ни волков, ни людей.
Мучаясь похмельем, я сосал снег и зябко ёжился. Угли в печке давно прогорели и я
жестоко мёрз. Всё явственнее я понимал, что никто за мной не придёт.
Чтобы согреться, отогнать злые мысли, грызшие душу, и скоротать время, я раскачал
кибитку и снова впрягся в передок.
Я продолжал идти по лошадиным следам, временами останавливаясь, чтобы смахнуть
пот и отдышаться. Впереди показались голые ветки кустов. Подойдя ближе, я увидал
такое, чего не пожелал бы видеть самому заклятому своему врагу.
Это было место, где волчья стая настигла ямщика. По следам, оставшимся на
снегу, я ясно прочёл всю картину. Там была небольшая канавка, присыпанная
снегом, в которую нечаянно угодила лошадь. Она приостановилась и заскользила по
краю, боясь упасть.
Как раз это и решило дальнейшую судьбу беглецов. Останки конской туши лежали у
моих ног. Кругом был окровавленный снег. А несколько впереди было то, что
осталось от бедного моего возницы.
Отводя глаза от растерзанного тела, я протащил свою кибитку мимо и пошёл прямо
вперёд. Ноги невольно несли меня всё быстрее. Если бы не необходимость влачить
за собой своё сокровище, я бы, наверное, припустил бежать, как молодой олень.
Вскоре омерзение и страх уступили место совсем другому чувству. Это была
гаденькая радость, что стая пошла за моим ямщиком, нагнала и съела его, а не
меня! Иначе, если бы было не так, волки вернулись бы за мной! Я обтёр лицо
ладонью и почувствовал, что улыбаюсь.
Боже мой! Боже мой! Это я радовался чужой смерти! Это я ликовал, что чужая
жизнь заслонила собой мою! Это был я, человек, несомненно, добрый и великодушный!
Во всяком случае, я привык считать себя таковым. Как же я устыдился этих своих
мыслей. Я перекрестился трижды и принялся читать вслух «Отче наш».
Задыхаясь, оскальзываясь и, временами падая, я продолжал нести на себе своё
временное пристанище, как тщедушная улитка несёт на себе свой дом.
Стараясь придерживаться направления, заданного ямщиком, без передыху, до самой
темноты уходил я от того проклятого места, где пиршествовали волки.
Солнце совсем закатилось, на небе зажглись первые звёзды. Я бросил оглобли,
постоял немного и, чувствуя, что не в силах больше идти, зашёл в кибитку. Я
снова выпил коньяку. Тяжёлый сон утащил меня в глубокую чёрную яму.
Пробуждение моё было тягучим. Мне примерещилось, будто я у себя дома, в своей
кровати, и что старая Маланья забыла на ночь протопить печь. Меня колотил озноб,
зуб не попадал на зуб.
Я с трудом открыл глаза. Дико болела голова. Солнце смотрело прямо в окно и
слепило меня. Я открыл бутылку и принялся пить коньяк, как воду.
Всё нутро обожгло и ударило в голову. Постепенно жар разлился по телу и мне
почудилось, что я согрелся. Во всяком случае, на душе стало, как будто, легче,
прибавилось сил и, вообще, вся ситуация стала казаться не такой уж безнадёжной.
Наигрывая себе под нос какой-то марш, я вышел из кибитки и чуть не поплатился за
неосторожность. Сбоку прямо на меня саженными скачками нёсся огромный волк.
Взвизгнув по-поросячьи, я развернулся и прыгнул обратно, едва успев захлопнуть за
собой дверцу. За своей спиной я отчётливо услышал, как щёлкнули волчьи зубы.
Я запер дверь и затаился. Слышно было, как он обнюхал дверь, прошёл вокруг
кибитки и затих.
Волк был один. Это был самец очень тёмной масти, сильный и красивый. Мне безумно
захотелось убить его.
Я взял свои пистолеты и поочерёдно выглянул в каждое окно. Волк, опустив морду к
земле, обнюхивал следы. Если я теперь же открою дверь, то он бросится ко мне, и
я выстрелю ему в голову.
Ну, а если осечка? Безоружному мне против такого матёрого волка не выстоять. Пока
я раздумывал, волк отдалился на расстояние, недоступное для прицельного выстрела.
Зверь убежал. По всей видимости, это был разведчик. Скоро он приведёт ко мне всю
стаю. Снова на меня навалилась такая тоска и усталость, что хоть волком вой.
«Спать нельзя, - сказал я сам себе, - моё спасение в движении!» Я осторожно вышел
из кибитки, осмотрелся на все четыре стороны и впрягся в оглобли.
Не скажу, что я останавливался поминутно, потому что останавливался я каждые
десять секунд и осматривал окрестности. Куда я шёл, об этом знал только Бог!
Прошёл час, а волков всё ещё не было! Сейчас пишу эти строки и думаю, как я не
умер за этот час посекундного ужаса?! Как моё сердце не разорвалось от ощущения
приближающейся смерти?!
Видимо, молитвами моей, светлой памяти, добрейшей матушки, которая всегда
говорила мне: «Знай, что я прошу за тебя Бога каждую минуточку!»
Наконец, пьяная удаль повыветрилась, и я благоразумно решил, что рисковать
более не имеет смысла.
Я остановился, зашёл в кибитку, завалился спать и опять проснулся с наступлением
темноты. Помятуя о своей прежней непредусмотрительности, которая чуть не привела
меня к гибели, я сперва выглянул во все окна.
Мои худшие опасения оправдались. Они все были здесь. Семь взрослых волков.
Они расположились совсем близко и на белом снегу виделись очень отчётливо.
Едва только я пошевелился, как они все немедленно поднялись со снега и навострили
уши. Я очень старался не шуметь, но их было не провести.
Теперь я был лишён возможности выйти на волю, потому что смерть моя караулила
меня снаружи. Вот тут на меня накатило такое беспросветное отчаяние, такой ужас
одиночества, что я заплакал.
Мне было жаль себя, жаль своей молодости, своих несбывшихся надежд. Слёзы душили
меня и я зарыдал.
Волки услыхали жалобные звуки и взволнованно забегали. Один молодой волк
поднял морду к небу и тоненько завыл. Другие волки на мгновенье замерли, слушая
его жуткую песню, потом один за другим начали вторить ему.
Эти звери вместе со мной оплакивали мою незавидную судьбу.
«Если мне суждено умереть здесь, на этом самом месте, то уж лучше я умру в
кибитке, а не дамся на съедение зверям!» - Подумал я и от этой мысли немного
успокоился.
Я ещё раз внимательным взглядом осмотрел свой возок. Он был сработан моим
мастеровым Ермилом Кривым, который, хоть и был запойным пьяницей и по этому
делу однажды замёрз возле своего дома, но руки имел золотые.
Никогда он не учился никакому ремеслу и не знал грамоты, однако же, за какую бы
работу не брался, всё у него выходило складно да ладно.
Так было и с этим возком. Ермил однажды увидал возок у одного моего знакомого и сказал:
- Сработаю тебе, барин, такой же! Мне надо сосновые досточки, стекло, чёрные кожи!
- Где же я возьму тебе всё это, ведь на это деньги надобны? – Спросил я у него.
- Не тушуйся, барин, – ответил Ермил, - в сарайчике за дровяником есть!
«Ах, Ермил, Ермил, непутёвая твоя головушка! Скоро, поди, увидимся с тобой!» -
Почти равнодушно подумал я и снова выпил коньяку.
Проснувшись в очередной раз, я поначалу не мог понять, где я, что со мной и
что я делаю в таком неподобающем для отдыха месте.
Я доел сухой хлеб, огурец и запил глотком коньяка. Тупое равнодушие охватило
меня. На душе было противно, в голове пусто. Жить не хотелось. Я опять лёг и
погрузился в непонятное забытьё.
Через некоторое время я проснулся, потом снова уснул, снова проснулся, выпил
коньку, опять уснул. Коньяк у меня закончился, меня мучила сильная жажда, но я
отрешённо терпел. Часы мои остановились. Сколько прошло дней, я не мог, да и не
хотел понимать.
Внезапно ко мне в кибитку пришла моя младшая сестра Аня, которая умерла ещё
маленькой от дифтерита, и сказала:
- Гриша! Ты что же это? Маменька тебя к обеду ждёт, а ты вон как запаздываешь!
Ну-ка, вставай и беги скорее домой!
Я мгновенно проснулся и сел. Никого рядом не было. «Она же в летнем платье, а
на улице зима!» - подумал я, ощущая в сердце такую сильную жалость к сестре и
печаль от разлуки, что обхватил голову руками и завыл.
Вдруг ударила мысль: - «Куда она пошла, там же волки!» Не помня себя, я выбежал
на волю, глотая горькие слёзы. Без всякого страха обошёл я вокруг кибитки,
волков не было.
Порыв ветра принёс запах весны. Он окатил меня волной свежести и вернул огромную
любовь к жизни, и душе моей стало тесно в груди. Я задыхался от радости, от
счастья, от ощущения, что я жив.
Во мне появилась уверенность, да, представьте себе, что я обязательно выйду из
этой передряги живым и невредимым. Я немедленно раскопал наст и взял из-под него
пригоршню крупичатого снега. Я тотчас же съел его, потом ещё и ещё.
«Это Анечка, конечно, она! Она так и сказала, что маменька ждёт меня! Я должен
идти!» - Так думал я, впрягаясь в своё ярмо, и вспомнил слова Христа:
- Иго моё – благо, и бремя моё легко!
Вера в удачный исход ожила в моей душе. На сердце стало легко и спокойно. Я
потащил свой возок, не чувствуя никакой усталости и тени сомнения не было во мне.
Не могу сказать, сколько ещё я шёл, но только увидел, что вышел на высокий берег реки.
На другом пологом берегу стояла деревенька, утопая в снегу. Дымок вился над
крышами, лаяли собаки, бегали ребятишки. Увидев эту мирную картину, я испытал
долгожданное чувство облегчения.
Я подтянул возок к самому краю берега и толкнул вниз. Он сначала поехал, а
потом и покатился кубарем, но не развалился, а упрямо стал на полозья и замер,
как будто ожидая меня.
Вот русский мужик неумытый! Это надо было изловчиться и смастерить экую-такую
вещь, что падает с высоты и не ломается! Это я вспомнил Ермила Кривого,
царствие ему небесное!
Разумеется, я тотчас же последовал за своим возком, потому как положение моё
всё ещё было шаткое.
Ведь нужно пройти всю реку, тем более что бросать свой возок я и не собирался. Я
легко соскользнул с крутизны вниз. Ни под спину, ни под ногу не попалось мне
никакое препятствие, так что спустился я довольно аккуратно.
Только став на ноги, я понял, что тут, на реке, снег гораздо глубже и идти будет
ой как тяжело. Я уж было хотел идти до деревеньки налегке, оставив временно свой
возок на том месте, куда он сам прикатился.
Зачем-то я оглянулся вокруг и посмотрел наверх, на край обрыва, где стоял всего
лишь три минуты назад.
На фоне светлого неба отчетливо увидел я своих преследователей. Они все
смотрели на меня. Потом медленно и осторожно начали спускаться друг за другом,
бороздя лапами снег.
Неужели теперь, когда я почти ушёл от них, мне суждено умереть вблизи
человеческого жилья? Неужели я, такой молодой и полный сил, погибну здесь,
среди равнодушных снегов от волчьих зубов, как мой возница?
- Ну, нет! Пистолеты мои со мной! – Упрямо сказал я, подбежал к возку и рванул
дверь на себя. Её переклинило, и она не желала открываться. Тогда я просто
выломал её, сорвав с петель.
Я взял в руки пистолеты и выстрелил из обоих в сторону деревни. Затем я вскочил в
возок и прикрылся дверцей. Волки уж были возле возка. Они обнюхивали мои следы,
ставили лапы на дверь, раскачивая возок, который скрипел и трещал, как бы
жалуясь на тяготы жизни.
Я изо всех сил держал дверь и не мог видеть, что со стороны деревни бежали люди
с вилами и кольями, с топорами и дубинами. Звук выстрела докатился до них и
произвёл должное.
Деревня встрепенулась и ощетинилась, дружно встав на пути ошалевших от голода
зверей, уже средь бела дня, ввиду жилья рискнувших напасть на человека. Я понял,
что происходит лишь тогда, когда увидал убегающих волков, и услыхал крики
преследующих их людей.
Скоро к моему возку подбежали крестьяне и пытались вырвать из моих рук дверь, но
я онемевшими пальцами продолжал цепко держать её.
- Барин, отпусти руки-то! – Сказал коренастый мужик с рыжей бородой и добавил:
- Ишь, испужался, не отпущает!
В конце концов, дверь я отпустил, и меня вытащили на Божий свет.
- Идём, идём, милай! – Говорил всё тот же мужик, обнимая меня за плечи. Я
послушно пошёл за ним.
Меня привели в жарко натопленную избу и принялись раздевать. Потом явился
староста и спросил моё имя. Я назвался. Затем принесли мне кислого молока,
сказав, что ничего другого мне пока нельзя.
Вскорости я уже мылся в маленькой деревенской бане, испытывая чувство сладкого
томления, какое бывает у людей, истосковавшихся по благам цивилизации.
Потом я долго спал на мягкой перине, потом брился, пил кислое молоко. Ощущение
детской радости не покидало меня.
Как-то днём сидел я у окна и смотрел на улицу. Вдруг увидел я бегущих людей,
стайку вездесущих мальчишек, пронесшихся вихрем, услышал крики и шум. Я накинул
овчинную доху и вышел посмотреть, что так взбудоражило жителей деревеньки.
Пройдя вперёд ещё немного, я увидал такую процессию. Впереди щуплый мужичонка вёл
под уздцы пегую кобылу, везущую воз. На возу на соломе лежали тела трёх
застреленных волков. Они были огромны, шкуры в крови, страшные пасти оскалены,
а глаза остекленели.
Кобыла чуяла близкий волчий дух, поджимала зад и порывалась бежать, но мужичонка
крепкой рукой сдерживал её. Тут же на возу лежал большой мешок, что-то в нём
шевелилось.
Кто-нибудь из мальчишек, то и дело, подбегал и ударял гибкой хворостиной по
мешку, тогда из него слышался отчаянный визг и лай маленьких волчат.
Мне вдруг припомнилось всё, что ещё так недавно было моей повседневностью. Я
совершенно отчётливо увидел моего растерзанного на снегу возницу, услыхал жуткий
вой и почувствовал запах волчьей шерсти.
Ощутив головокружение, я спешно ушёл к себе в избу и прилёг. Некоторое время
погодя я вновь услышал голоса мальчишек и захотел взглянуть, чем закончилось
дело.
Я опять вышел из избы и увидал, как мальчишки волокут по снегу на верёвках
задушенных волчат, а одного несут за шиворот, видимо, приготовляя ему лютую
расправу.
Я пошёл за ними. Мальчики пришли к проруби, намереваясь утопить щенка, но я сказал:
- Господа мальчишки! Вот вам рубль золотой, покупаю у вас жизнь этого волчонка!
Всё-таки я пострадал от волков больше вашего, и мне пристало решать его судьбу.
Мальчишки, посовещавшись для важности, отдали мне волчонка, и я в корзине для
белья привёз его домой.
С той поры прошло восемь лет, но всё пережитое стоит у меня перед глазами, как
будто было вчера. Я сижу у камина и курю. У моих ног лежит могучий Принц, верный
и строгий друг мой, предки которого чуть было не съели меня во времена оны.
12.11.2011 г.
Вера Зеленова.