Перевод с марийского Владимира Кострова (род. в 1935 г.)
Его, как всех, и в армию не взяли,
и смерть в бою
нельзя принять ему.
Хромой солдат,
задумчив и печален,
себя стыдясь,
сидел в пустом дому.
Но на деревне всполошились бабы,
известен их язвительный язык:
«Пускай ты покалеченный
и слабый,
есть голова –
ведь всё-таки мужик!»
Мастеровой,
он тёс рубанком гладил,
стекло вставлял.
И сколько раз в году
По праздникам над сельсоветом ладил
стеклянную пятиконечную звезду.
И пусть сейчас он
скручен ревматизмом,
и хворь свою
не может одолеть,
но сердцу приказал:
«Назло фашизму
Звезде рубином
над селом гореть!»
Сто раз
больные руки ошибались,
и плакал он,
стекло топтал, ярясь:
лучи пятиконечные ломались
в его руках неточных каждый раз.
Разбитый,
но упрямый непоседа,
в лес уходил.
И позднею порой,
домой вернувшись, угощал соседок
грибами и малиною лесной.
Какой-то вражина
в ту пору стриг колосья
и сеял подозрение средь нас.
Ефимыча вдруг
кто-то из молокососов
поймал.
- А ну, что в кузовке припас?!
Сжимал он пальцы
от стыда и боли…
Когда ж был опрокинут кузовок,
Пунцовая,
как свежие мозоли,
посыпалась калина на песок.
И помню я,
в минуты злые эти
на инвалиде не было лица,
и лютый стыд
ожёг сердца соседей,
поверивших навету подлеца…
Пропал Ефимыч.
Вновь в избе закрылся.
Работал яро,
Злясь от неудач.
По вечерам из дома доносился
То звон стекла,
то исступлённый плач.
И тихо, как и жил,
Осенней ночью серой
Ушёл от нас Ефимыч навсегда…
Но над деревней
Вспыхнула, как сердце,
Его пятиконечная звезда!