«Тот, кто не помнит своего прошлого,
осуждён на то, чтобы пережить его вновь».
Д.Сантаяна
* * *
Исчезли очевидцы,
Историки мудрят…
Пытаюсь я пробиться
Сквозь толщу лет назад.
Чихал архивной пылью,
На сайтах ночевал,
Меж небылью и былью
Искомое искал.
Казалось – факты дерни,
Поглубже в суть копни,
И обнажатся корни.
Но вижу только пни,
Где кольца годовые,
Старайся — не прочтешь,
Их горький ветер выел,
И смыл кровавый дождь.
Так кто же мы такие,
Откуда и куда
Шагаем по России,
Надолго ль, навсегда?!
Вопросы без ответов,
Без дерева листва,
Нет хуже быть на свете
Иваном без родства.
Однажды старца встретил,
Лицо его, что вязь.
Он долго был в запрете,
В глухих лесах таясь.
Мы сели на просторе,
В полях озимой ржи.
Вопросу ветер вторил:
«О жизни расскажи!»
Нахмурился он вязью-
Морщинами в ответ,
Спросил: « Не жил ты разве
Все тридцать с лишним лет?
Молчишь…»И мне поведал
Седой старик Пахом
О бедах и победах,
О времени лихом.
I.
На Рождество Христово
Белее белый свет,
Над городом Ростовом
Кружился белый снег.
Ложился он несмело
Под сапоги господ.
Последним станет «белым»
Двадцатый новый год.
Их будут гнать до Крыма,
И гнать до ноября,
Чтоб там волной накрыло,
Срывая якоря.
Затем сметёт к Босфору
Под выстрелы вослед,
И запестрят заборы:
«Буржуев больше нет!»
Всё это будет позже,
Ну а пока Ростов
В надежде будто ожил
От ненадежных слов.
Все местные газеты
Печатали тогда:
«Угрозы красной нету,
Спокойно, господа!..»
Кружился снег спокойно,
Ложился снег, устав,
Стихают даже войны
На Рождество Христа.
Все лавки торговали
В кредит и за рубли,
И полные трамваи
Людей в тепло везли.
К столам, где за обедом
Бывалый генерал
За скорую победу
Всё тосты поднимал.
Он речи вёл помпезно,
А выпив – сгоряча,
Уже почти у бездны,
Не веря тем речам.
Всё было, как обычно –
Обычный светский шарм…
Меж тем в степях набыченный
Томился командарм.
Под локоть карту дёрнул,
Исчёркал тьму листов –
Готовился Будённый
К удару на Ростов.
II.
Его кавалеристы-
Его душа и плоть
Обрушились неистовой
Лавиною, вперед!
Дивизия шестая
По городу неслась,
И снег под ними таял,
И превращался в грязь.
И таяли под ними
Надежды.… Свой бокал
Поднял бы – не поднимет
Бывалый генерал.
Он всматривался в окна,
Он в ужасе застыл –
Там отражались блёкло
Погоны и кресты.
Кресты за честь и верность
Былой России, что ж,
Её уже, наверно,
Былую не вернёшь…
А новая Россия –
Чужая, не своя,
Обманом и насильем
Ильич её ваял.
Ваял штыком два года,
Сумев рабов зажечь
Декретами свободы,
С брони толкая речь.
Он по живому резал
На свой манер и вкус,
У крови вкус железа —
Железной станет Русь.
Железной, но кровавой,
Похлеще тех времен,
Когда до Николая
С народом шел Гапон.
И вот они в Ростове,
Неслись по мостовой,
И каждый был настроен
На свой последний бой.
Их только кровь утешит,
И смерть врага уймет.
По окнам запотевшим
Прошелся пулемет.
Прошил свинцовый веер
Портьеру и затих…
Они входили в двери,
И было много их.
Буденовские звезды,
Слепили всем глаза.
И содрогая воздух,
Один из них сказал:
«Стоять! Стоять на месте,
Оружие на стол!
Налейте грамм по двести
За красный, за Ростов.
Пущай буржуи платят
Натурой нам оброк» —
Рвались на дамах платья
И вдоль, и поперёк…
Ничто не было свято,
Смешалось всё в одно:
И красные солдаты,
И белое вино.
И генерал без веры,
Не чуя ватных ног,
Под дулом револьвера
Запнулся за порог…
III.
Снаряд ли, вьюга ль воет –
Тревожно на Дону.
В сыром подвале двое
Делили ночь одну.
По-своему делили:
Вопросом в лоб, за ним —
Скупым ответом, или
Молчанием тугим.
Под светом тусклой лампы
Мелькала тень руки –
Один другого лапал
Небрежно за грудки.
Второго в дрожь кидало,
Едва держался он
За табурет, недаром
Вмурованный в бетон.
А звёзды вниз глядели
И гасли по одной,
Стыдясь большой идеи
Планеты небольшой.
Но значит, было надо
Чтоб встретились они:
Чекист, товарищ Чадов,
И генерал Роднин.
«Ну что же вы застыли,
Высокоблагородь?..
Погоны золотые
Извольте отпороть.
К чему погоны здесь то? —
Тут шкуру бы спасти.
Для мнимой вашей чести,
Что нынче не в чести?
Здесь холодно и сыро,
На то и Губчека,
Чтоб было не до жиру,
А живу быть пока.
Пока, а значит: между,
На время, налегке…
Без всяческой надежды
Висеть на волоске.
И я в былое время
Над пропастью висел,
Но волю дало племя,
Незримое досель.
Они пришли, как гунны,
Шумливою гурьбой,
Октябрьской ночью лунной
Ко мне, но за тобой.
За вами, да за всеми
Жирующими всласть,
Чтоб пеплом вас рассеять
И дать иную власть.
Доступную кухаркам,
Скоблившим вашу грязь,
И тем, кто кровью харкал,
На каторге томясь.
Рабочим, что по суткам
Горбатились за грош,
И даже проституткам
(Перекуются всё ж…)
Стоявшим на коленях
Пред вами сотни лет
Поведал правду Ленин
О том, что бога нет.
И нет, выходит тоже
По логике вещей,
Помазанников божьих,
Властителей – царей.
Религией – обманом
Дурили вы умы.
Ну, кто такой Романов?! —
Такой же, как и мы!
Из крови да из плоти,
И как любой – с дерьмом.
Мы – живы, он – напротив,
Расстрелян был потом.
Убит, как смерд, и что же:
Не рухнул белый свет,
А посему итожу:
Над вами нимба нет.
Но есть земля под вами,
Горящая земля,
И камеры в подвале,
Где сдохнете зазря.
Вы падалью смердите,
Мешаете давно!
Мой табачок сердитый
И то полезней, но
Признаюсь я, пожалуй,
Из тёмного вчера
Немного уважаю
Великого Петра.
Его хулили, дескать,
Крушил святую старь,
Пускай он был и деспот,
Однако же – бунтарь.
Бунтарь, как мы сегодня
(Он – сверху, мы – с низов),
Россию дыбом поднял
С похода на Азов.
А после только дрёма
И паутина лжи,
В династиях царёвых
Перевелись мужи!
Но богохульством, чую,
Пронять вас нелегко,
Ну что же, растолкую
Библейским языком:
Условно признавая
Всевышнего, для вас
От бога власть любая.
А значит, нашу власть
Признайте и терпите,
Как претерпел Христос!
Иного город Питер
Мессию превознёс.
Зажёг сердца и лица
Он праведным огнём.
Скупились вы делиться —
Мы силой всё возьмём…
Пускай же вечно бьются
Отважные сердца
Народной революции,
Которой нет конца!
Однако ж мы гуманны,
Покаешься – простим,
Но ждать небесной манны
Не стоит, и учти:
Кругом разруха, голод,
Злорадствуют враги…
А ты довольно молод,
Желаешь – помоги!»
Снаряд ли, вьюга ль воет –
Тревожно на Дону.
В сыром подвале двое
Делили ночь одну.
По-своему делили:
Вопросом в лоб, за ним
Скупым ответом или
Молчанием тугим.
Знобило на рассвете
От тяжких передряг,
Роднин ему ответил,
Ответил, да не так:
«Люблю родную землю,
Но, честно говоря,
Советы не приемлю,
Как впрочем, и царя.
Пускай бурлит Европа,
Но нам принять нельзя,
Что вылезли холопы
Из грязи да в князья.
У вас и пули ржавы,
И лаптем жрёте щи,
Обидно за державу!
Обидно – не взыщи…»
Затем сложил три пальца,
Перекрестился и
Сказал: «Хорош трепаться,
Веди. Туда веди,
Где встречу милых самых,
Детей моих, жену,
Которых комиссары
Угробили в плену».
Звенел машинкой Чадов,
Звенел туда – сюда,
Он приговор печатал
Без всякого суда…
IV.
В войне и те, и эти
Правы и неправы,
Неугомонный ветер
На всю округу выл.
Протяжно выл собакой
В предчувствии беды,
Он изморосью плакал
На смертников ряды.
Они стояли босы,
Все в белом, как один.
Погоны кто — то бросил,
И это был Роднин.
Он крикнул: «Нет, не надо!
Пожить ещё хочу!..»
В ответ – смеялся Чадов
И хлопал по плечу:
«Погоны золотые,
Судьбу не обмануть…»
Стреляли всех в затылок,
Ему попали в грудь.
Ещё дымились дула,
Винтовки взведены,
А в хуторе Федулов
Сгрудились пацаны.
Пахомка тоже вышел:
«Стреляют у реки!
Опять, наверно, бывших,
Айдате напрямки!»
Они богаче стали
Бычками папирос,
Нательными крестами
Да гильзами вразброс…
Судьбинушка, судьбина,
Пахомка – из сирот,
Забрал отца у сына
Четырнадцатый год.
В семнадцатом на месяц
В крестах явился весь,
Но саблю вновь повесил
И навсегда исчез.
И где ж теперь батяня?
Не знамо никому.
Пахомка время тянет –
Остаться одному.
Не безделушек ради
Он бегал на расстрел,
Он в лица мёртвых дядек
С надеждою смотрел.
Отцу найтись бы впору,
Уже который год
Зияет раной прорубь,
И липнет красный лёд.
Казнят и те и эти,
Уйдут, опять придут.
Неуправляем ветер –
Ужасен русский бунт.
Кровавая рубашка,
Знакомые черты,
Кричал Пахомка — Пашка:
«Батяня, это ты!?»
Желаемое сами
Действительностью мним –
Положен был на сани
Ещё живой Роднин.
Овчинкою накрыли
От посторонних глаз,
Летел пацан на крыльях
За лошадью, вприпляс.
Единственному сыну
Поддакивала мать,
Но загодя просила
На хуторе молчать.
Знахарка баба Дуня,
Молчала и она,
Со снадобьем колдуя
Над телом Роднина…
Он выжил – бог не выдал,
Не съела и свинья,
Пускай хоть инвалидом
Пополнилась семья.
Спаслись они молчаньем,
При случае – враньём.
Роднин души не чаял
В спасителе своём.
Он сердцем чуял – нужен,
Не веря, что спасён.
Отцом он стал и мужем,
Благодаря за всё…
В нужде, да не в обиде,
Полгода пронеслось,
Но в будущем не видел
Себя случайный гость.
Да — гость, а не хозяин,
Несносно быть вторым,
И он, пока не взяли,
Решил податься в Крым.
Её обнял, малому
Сказал: «Казак, терпи!
Даю мужское слово –
Гульнём ещё в степи…»
Судьба – не стоит злиться,
Пора сбираться в путь.
И ладанку с землицей
Повесил он на грудь.
В ответ Пахомка замер,
Не находя ответ,
Хрустальными глазами
Смотрел ему вослед.
Мгновенья эти – вечность,
Нельзя вернуть назад,
Тонул неспешно в речке
Малиновый закат…
Он пробирался через,
Он прорывался сквозь,
Трещал в сомненьях череп,
В ногах ломило кость.
Радушно встретил Врангель,
По праву Роднина
Восстановили в ранге,
Вернули ордена.
В нужде военной острой
Держался, сколько мог,
Мятежный полуостров,
Но, видно, вышел срок.
И лопнуло подбрюшье
Империи былой.
В портах метались души
Пред тёмною водой.
Рвались к судам на рейде,
По головам вперёд.
Барон приказом бредил,
И это был исход…
Волной смело к Босфору
Под выстрелы вослед,
Пестрели все заборы:
«Буржуев больше нет!»
V.
Прошли лихие годы,
Гражданская война
Ушла с концами в воду…
Воспрянула страна,
Она могучей стала
Под трудовой мажор,
Почил на лаврах Сталин,
И буйствовал Ежов.
Теперь «враги народа»
Не лезли из щелей,
К сороковому году
Жить стало веселей…
Кидало по чужбине
Бильярдные шары.
В Париже и в Харбине
Осели до поры
Те многие из бывших,
И многие из тех
Всё так же ядом дышат,
Надеясь на успех.
А злоба желчью пучит,
И бывший генерал
Под свастикой паучьей
Безумцу честь отдал…
С югов весной подуло,
За раз сошли снега.
На хуторе Федулов
Не встретили врага
Радушным хлебосольем,
Не встретили в штыки.
Один лишь дед мусолил
Цигарку у реки.
Река донская – Маныч,
В разливе хороша…
Заслышав лязг, Иваныч
Поднялся не спеша.
Рукою хвать за ветки,
Раскинулась ветла,
Глядит – на мост на ветхий
Стальная мощь взошла.
Отколь, какого чёрта?
Иваныч пепел сдул.
Чужие люди в чёрном
Шагали по мосту,
Один из фрицев гаркал
На русском языке…
Обжёгся дед цигаркой,
И скрылся вдалеке.
Чтоб вскоре появиться
Там где, он верно знал,
Обветренные лица
Лишь только ждут сигнал.
VI.
Подрос Пахомка Занин,
Давно Пахомом став,
С отрядом партизанил
В своих родных местах.
Несдобровать кому – то:
Когда закат остыл,
Они вошли на хутор
С заданьем непростым.
Вот здесь они и жили,
Но нынче всё не так:
Здесь властвуют чужие,
У хаты чёрный танк.
Шальным господь поможет,
И в дверь, что было сил,
Вломились: кто – то ложе
С хозяйкою делил.
А дальше, на смех курам:
Метнулся в темноте
К окну бригаденфюрер,
Но там стоят не те!
А как в двадцатом — эти,
Которые — народ,
Роднин теперь в ответе
За сорок первый год.
Пахом зажёг лампаду –
Знакомые черты:
«Не прячь лицо, не надо,
Я вижу – это ты.
А вспомнишь ли о малом?
Я вырос, погляди».
И ладанку сорвал он,
Сорвал с его груди.
«Не надо! – мать кричала –
Сынок, не тронь отца!..»
В рассказе есть начало,
Не будет в нём конца…
* * *
Печально, мир построен
На правде и на лжи…
Он умер на просторе
В полях озимой ржи.
Прощались с ним колосья,
Волной к земле клонясь,
И ветер зёрна сбросил
Слезинками на вязь.
На вязь – морщины старца,
На временную нить,
Я должен был остаться
Его похоронить.
Горстями в лунном свете,
Я землю бередил…
Я ладанку заметил
На старческой груди.
Смешались подо мною
Ростовская земля
С семёновской землёю.
Тот час во все края
Прорвались все преграды,
И я прорваться смог
Туда — к Калининграду
И на Владивосток.
От моря и до моря,
От полюса к югам
Россия триколорит
И верит четвергам,
Обещанным, как прежде,
Иными у руля.
И слух всё так же режет:
Во благо, ради, для…
Пока гламура перхоть
Красуется с витрин,
Пока вещают сверху,
Уже кипит внутри —
Кипит народ и стонет,
Униженный вдвойне
Укусами эстоний
И зеленью у.е.
Не лопнет ли терпенье
Подобием струны,
Не снова ль кровью пени
Заплатят Роднины?
Всегда найдётся Чадов,
Другие иже с ним
Пойдут дорогой к аду
С намереньем благим.
Витком, да по спирали
История гудит
Хлестала не вчера ли
Кровища из груди?!..
Рвалась, да пуповиной,
Меж поколений связь:
Отец наполовину,
Наполовину – мразь.
В живых его оставил
Пахом наверняка.
Задача непростая –
Доставить «языка»,
Покуда мать рыдает
В защиту возле ног.
Ах, ночь ты, ночь седая,
Не смог Пахом, не смог…
За слабость он ответил
Неволей в лагерях,
И долго жил в запрете
В семёновских лесах.
Во снах он видел хутор,
И свой родимый дом,
И речку Маныч, круто
Впадающую в Дон.
А Дон каналом к Волге…
У Керженца – реки
Казался вечер долгим,
И думы нелегки.
И представлялись взору
Уже который год
Зияющая прорубь
И липкий красный лёд.
14.02.-14.05.2007 г.