Год сорок второй. Лихое время.
Я катаюсь, с горем пополам,
Мимо фирмы бывшего Ферейна
По своим ремесленным делам.
До предела шаток и разгончив,
Словно сатана на помеле,
Был трамвай – единственный вагончик на однолинейной колее.
Если надо – он себя покажет.
Спрыгнуть с рельсов – невеликий грех.
Он сначала ухает в овражек,
А потом выстреливает вверх.
Тут на мне повисли (вряд ли кстати):
Женщина, весомая вполне,
А за нею – бравый лейтенантик
С новенькой гармонью на ремне.
Вот вагончик прибыл помаленьку.
Пассажиры – гроздьями. Зато
Я вскочил на первую ступеньку.
Я держусь… Неведомо за что.
Кто-то плачет (Что Москва не верит –
Это адресовано не нам).
То ли дело – бравый офицерик:
– Дайте же доехать пацанам!
Разогнались. Ухнули. Взлетели…
Вскрикнули печально тормоза.
За спиной вдруг легче и светлее.
(Кстати упомянута слеза).
… Мы, ошеломлённые, у трупа.
– Ты куда торопишься? Постой!
Если траур выразится скупо,
Он заплатит злобой и бедой.
С нами укротители трамвая.
Ротозеи (не хватает зла!).
Офицер – фигура чуть живая.
И гармонь дырявая. Жива!