Голос разбудил ее среди ночи. Она вздрогнула, открыла глаза, но никого, кроме пса рядом не обнаружила. Он смотрел на нее с жадностью выразить свою преданность, не отрывая глаз,- вот так, глаза в глаза. Недоуменно Лора спросила – Ты зачем меня разбудил? - однако сразу же поймала себя на мысли: Странно...Лаки не мог разбудить меня, позвав по имени, но ведь кто-то позвал. Четко и ясно произнес мое имя вот здесь, совсем рядом, у кровати... - Она отвела взгляд от собаки и провела рукой в воздухе, стараясь нащупать что-то невидимое или хотя бы ощутить тепло. Тепло от кого-то... В отличие от превалирующего мнения об ощущении холода при контакте с покойниками, она каким-то шестым чувством, хотя вернее будет назвать это совсем по-собачьи – чутьем, ожидала ощущения тепла, но уж никак не холода. Незаурядность мышления, прозванной в народе просто странностью, однако с годами переросла в болезнь – эгоцентричное неприятие любого мнения. Свою правоту доказывать и тем более навязывать она никому не собиралась из-за соображений сугубо трансцендентальных, ну уж и само собой, этических тоже, но принцип древних «все подвергай сомнению» и «познай самого себя» незаметно для нее стал жизненным кредо. Иногда это было небезболезненно, но принципу этому она не изменяла, доверяясь древним, как более близкому в отличие от современника первоисточнику человеческого бытия и рожденной им мысли.
Доказать существование потустороннего мира она не могла, так как любое доказательство требует проверки фактов опытным путем, а то, что не можешь потрогать, увидеть, запечатлеть называется «туфтой». Обзывать свои чувства таким безобразным словом Лора никому бы не позволила, к тому же она и не стремилась выставить свой жизненный опыт напоказ. У каждого своя правда и она уважала чужое мнение, но только тогда, когда оно было сформировано не коллективным сознанием, как называют отсутствие мыслить социологи, а когда оно построено за счет своего собственного восприятия окружающего видимого и невидимого нам мира, положено в личный опыт и продемонстрированно всеми органами чувств, которые, кстати, никогда не подведут. Это вам незаоблачные теории о.... Впрочем, надо здесь мне язык свой прикусить. Коллективное сознание не нуждается в этих разрушающих его подробностях. Итак, Лора понтамимическими движениями водила рукой перед собой в ожидании почувствовать хоть что-то необычное. Собака смутила ее окончательно. Она сидела неподвижно и по-прежнему не отрывала глаз от хозяйки. Лора опустила руку: Да что с тобой?! Что ты смотришь на меня? – Пес был неподвижен. Лора настороженно отодвинулась назад на своей теплой еще кровати и, глядя псу в глаза, произнесла: Ты пугаешь меня, друг....
Она соскочла с кровати, омрачив ожидания пса, с другой стороны. Без тапочек, босиком, прошлепала в кухню, но пес, как ни странно ей это показалось, был уже там и все так же преданно смотрел на нее, однако уже был подвижен, вилял обрубком хвоста и прыгал вокруг хозяйки.
Как Лора заметила, странности с любимым псом начались сразу же после, а точнее втечение смерти Лориной мамы. Она предполагала, может так случиться, мама будет искать ее, не успокоится до тех пор, пока не найдет и больше того, захочет быть с ней рядом.......ведь так мало времени было отведено им в жизни быть вместе....Она тосковала по ней, причем раньше думала, что сбежала от всех родственников. Сбежала далеко. Океан перелетела, за которым никто из прошлого не достанет, хотя потом и названивала домой, если можно так назвать «временное убежище» для бесприютной души. Где ее дом? Здесь или там? Планета большая, – совсем потерялась! А впрочем, что ж обманываться? Она хорошо понимала, что дом там, где хочешь остаться, а не откуда хочешь бежать. Конечно, можно насиловать себя всю жизнь и притворяться, что счастлив. Только зачем эта нечестная игра с самим собой? Она не знала, ошибалась ли была ли права насчет дома и Родины ( в школе это слово учили писать с большой буквы, но, видно, разочаровавшись не в самых лучших переменах, люди стали все реже прибегать к заглавной и даже как-то стесняться ее), но знала на текущий момент, что после года пребывания в Америке, она обрела свою Родину только здесь, и она была сейчас в ее душе, которая плакала; плакала от того, что не может быть там, где хочет и только потому, что терпеть унижения нет больше ни сил ни желания. Но как же тосковала она по ней, по этой Родине здесь за океаном, оттого и характер скверный выработался – не от недосыпания или недостатка мужского внимания, как скверно иногда рассуждают люди, а от чувства непристанища, когда вроде и есть дом, а притулиться негде, когда вроде и есть кто-то, а прислониться не к кому, и в этом «вроде» весь ничтожный смысл неуверенности и вечного поиска заключен. Поиск верного пути: к сердцу, к дому, к мечте...к Родине.... Душа страдает, зачарованная этой мечтой но и живет только за счет ее.
Была ранняя весна, летел легкий сухой снег и ложился остроконечными снежинками на лобовое стекло автомобиля, дворникам не надо было даже трудиться сметать их - белые красотки разлетались в разные стороны, ломая лучики, безысходно подчиняясь встречному ветру и превышающей дозоленных пятьдесят милей в час скорости автомобиля.
На переднем пассажирском едва копошилось укутанное в мужскую куртку-пуховик маленькое, обаятельное и очень мягкое существо, дрожащее скорее не от холода, а от ощущения неизвестности, неизбежно порождающего чувство растерянности и чувство страха. Существо ни разу не удосужилось высунуть голову полюбопытствовать, а где оно собственно и зачем. Пухлые объемы куртки спрятали его настолько качественно, что нельзя было и предположить, что там кто-то есть. Куртка была неподвижна и ни одним намеком не выдавала о существовании хоть каких-то признаков жизни внутри нее, как обычно это бывает, если небольшой зверек делает хотя бы редкие телодвижения, стараясь устроиться поудобнее или зарыться от страха поглубже. Здесь же было иначе: существо это было настолько мало, что даже если и надо было бы убедиться в его целости и сохранности, разрыть в огромной куртке и нащупать его одной рукой пока другая держит руль, было практически невозможно; и когда муж Лоры припарковался уже у дома, выйдя из машины, первое, что он сказал, кивнув головой в соответствующую сторону: «Он в куртке. Посмотри живой хоть- ни разу за всю дорогу не пошевелился.» Мгновенно она подпрыгнула к пуховику, сердце уже заранее колотилось от восторга. Сейчас! Сейчас наконец-то увидит его! Обнимет! Расцелует! Она так давно мечтала о спаниэли! Влюбившись в этих милашек после просмотра «Лейди и Бродяга», она была твердо уверена - после семи лаек ей нужен только спаниэль. Когда Лора приоткрыла, а потом и совсем распоковала пуховик, ее радости не было предела: на нее смотрели удивительные глаза с неописуемо длинными красивыми ресницами, загнутыми вверх. Такие удивительные линии можно увидеть только в рисунках детей, когда они старательно пририсовывают усики бабочкам, и еще у симпатяшек на детских открытках «С Днем Рожденья!» Мордочка кокера была настолько милой, что от восторга у Лоры накатились слезы. – Ты чего плачешь?-спросил муж.- Это же чудо! Чудо! Разве бывает такое?.. Такие красивые собаки?! Какие ресницы!!- захлебываясь в восторге и от переполнявшего ее счастья восклицала она,- Я люблю его!Люблю!Люблю!!
Эдвард смотрел на нее удовлетворенный, что не просто удалось угодить жене, но и сделать ее счастливой, хотя искорки неуверенности и ревности уже поблескивали в его взгляде - Ну вот! Теперь пса будут любить больше, чем меня...- и его опасения оправдались.
–Как же назвать его?-спросила Лора вслух, не обращая внимания однако ни на одно предложение со стороны детей и мужа. Восторг этим чудным созданием поглотил ее настолько, что внимать чему-то или кому-то видимому и слышимому не было больше способностей, как это обычно бывает, когда чувства переполняют так, что и слух и зрение притупляются сами собою. Единственное что пришло на ум- это Лаки,-фамилия ее наблюдающего доктора (слово «лечащего» здесь неуместно, так как она посещала доктора довольно редко и даже не по нужде вовсе, а в целях профилактики). –Назову его Лаки- произнесла Лора. –Подходящее имя для пса.-согласился муж и вслед спросил: А почему Лаки? –Так моего доктора зовут и к тому же может он действительно нам удачу принесет (в английском слово «лаки»-lucky значит удачливый, везучий). Муж не стал возражать и с этого момента Лаки полноправно вступил в права члена семьи.
Пару минут щенок робко осматривался вокруг, прятался под стул либо прижимался к дивану, однако убедившись в безопасности нового места, решил наконец-то освоить территорию. Любопытство победило страх, и после нескольких проверочных шагов, Лаки позволил себе изучить каждый метр дома, уткнув нос в пол со всей ответственностью, достойной хорошей породистой собаки.
Щенок оказался чрезвычайно умен, чем нимало удивил. В детстве у Лоры всегда водились собаки. Они сменяли одна другую, причем достаточно быстро, не выдерживая сносного ухода в который входили только сугубо необходимые его компоненты то бишь собачья еда, включая кости, и собачья будка, укрывающая животное от снега и дождя. О прививках, купаниях и прочем тем собакам никогда и не снилось. Два раза в год бродячую живность отстреливали собаколовы и шкуры «беспризорных» лаек пускались на унты. Так маленькая Лора потеряла своего Ярика-подрастающую карельскую лайку, хвост пушистый калачиком. Рыжий с подпалинами еще в нежном возрасте он был достаточно силен для того, чтобы тянуть за собой детские санки с ребенком. Особенно увлекательно было обоим скатываться с ледяной горы-Лора на качественном советском картоне из под гостовского продовольствия, Ярик- на своих черырех за ней, смешно скользя и барахтаясь. Какого же было горе девочки, когда в одно зимнее утро червероногий друг, провожая ее в школу, так и не вернулся домой. На втором уроке ребята услышfли выстрелы, раздающиеся в поселке. Все прекрасно знали, что это означало.- Облава! Никого не предупреждали, когда будут отстреливать, да и отстреливали не местные. Машина шла по мурманской трассе, заезжали в один поселок, затаривались, ехали в другой. Все происходило быстро, искать следы было бесполезно. Бизнесс - дело жестокое, а в то время было еще и крутое. Об этом не разглашалось, об этом умалчивалось, вопросы из-за какого-то животного страха перед людьми с ружьями не задавались и расследованию инциденты не подлежали. Все было шито-крыто, а теневые бизнесмены привозили по зиме собачьи унты, а бывало и шапки на продажу. Стучали в дома и квартиры, предлагая свой кровавый товар. Но были ли это первые, вторые или третьи руки никто не знал, а догадываться было небезопасно. Так Лоре приобрели однажды белую меховую шапку с помпонами на завязках. Удовлетворяя любопытство дочери, родители на ходу сочинили историю про полярного охотника и белого медведя, о том, сколько усилий он приложил, чтобы раздобыть эту шкуру, так что дочь может гордиться, ведь это не оленья и не....собачья шапка! Только у тебя в поселке такая!- родители расчитывали на сентиментальность дочери, как бы ни парадоксально это звучало. Ведь еще недавно Лора сохла по белому плюшевому мишке с голубыми глазами. Это была самая дорогая игрушка на полке, и мать категорично заявила, что они не могут себе этого позволить. Напрасны были убеждения девочки, что после этой игрушки ей никакой другой будет не надо, и в итоге они даже сэкономят деньги. Ответ был которок и категоричен: Нет!- Каждые выходные Лора шла четыре километра пешком до магазина игрушек, совмещенного с парфюмерным, чтобы только увидеть его- белого мишку с голубыми глазами. Она стояла у прилавка и не могла оторвать глаз от белоснежного плюшевого чуда, способного скрасить одиночество ребенка своим мягким нежным прикосновением, с неподвижными глазами, в блестящий пластик которых навеки вложены только доброта и ласка и ничего другого они выразить никогда не смогут. Как же хотелось ей обнять его, прижаться щекой, почувствовать хотя бы мнимое понимание от этого, сделаного руками человека по лучшим локалам добра искусственного существа. Остальные игрушки просто прекращали свое существование на полках, они будто проваливались в сознании Лоры и глаз невольно фокусировался лишь на нем. Грубый голос продавщицы возвращал ее из мира грез в мир грубой, хамской реальности. Тетка спрашивала, будет ли она что брать, при этом вопрос задавался таким брезгливо-невежливым тоном, что любой- и ребенок и взрослый- сразу понимал, что без денег в магазин вход строго воспрещен, а «посмотреть надо ходить в музей». Девочка, краснея от стеснения своей неплатежеспособности, высакакивала из магзина, как ошпаренная, до дома шла, глотая слезы обиды, размышляя о несправедливости жизни и путях ее преодоления. Быть нищей - это так позорно! Это так гадко!- возмущалась ее ущемленная гордость. Фраерство ей досталось в наследство от отца, мама же была по-хозяйски рациональна и смотрела в день завтрашний, подсчитывая потраченное за вчерашний. Наверное, если бы не мама, они никогда бы не выжили в условиях невысокого оклада и постоянного дефицита. Но Лора презирала нищету, не смотря на все выпендривавшиеся на школьных плакатах крылатые выражения о настоящем смысле жизни.
Сердце замерло от страха за него, и холодный пот намочил волокна майки узбекского хлопка.- Только не попадись! Только не попадись! Ты же быстро бегаешь...пожалуйста, беги, беги!-молила Лора про себя, представляя своего запыхавшегося Ярика. Она отгоняла от себя прочь мысли о том, что щенок решил погулять после школы, а не направился прямо домой. Она стала уговаривать саму себя: Ты дома, ты дома. Я знаю. Мама открыла тебе дверь...
Собак отлавливали даже во дворах, когда люди были на работе и не могли быстро запрятать любимца в дом или сарай. Построенные специально будки не помогали-жадные до денег представители «спецслужб» снимали собак даже с цепей, пользуясь отсутствием хозяев дома. Человек, далеко шагнувший от отправной точки - первобытности, сумел защитить себя от холода и обеспечить относительно неголодную жизнь, поставил технический прогресс на службу своему какому-никакому комфорту, но электроны, эти вечные рабы человека, продолжали эксплуатироваться главным образом на добыче света и тепла, и лишь в домах зажиточных эти муравьи упорядоченным строем вползали в телевизионный кабель, выбрызгивающий на экран черно-белое изображение, всегда воспринимавшееся глазом многочисленными оттенками серого в унисон серым дням серой жизни. Хотя какие оттенки серого могут быть- этого самого заурядного и скучного цвета? Это только в Америке могут наслаждаться «Тысячью оттенками серого» в переполненных кинозалах,- ничего удивительного для общества, в котором даже мочалку смогли прославить на весь мир. Самые абсурдные идеи там оказываются самыми успешными. Стационарные телефоны были еще большей роскошью. В поселке знали все населенные пункты, откуда можно было позвонить только по номерам 01, 02 и 03, так как лишь в этих случаях делалось исключение стучащему в дверь. Собственники телефонной линии имели полное основание задирать нос и чувствовать себя чем-то вроде местного божка, от решения которого – открыть дверь или нет, зачастую зависела чья-то жизнь. В таких уловиях по большому счету не жизни, а выживания, реализация самых благородных поступков была не по силам человеку, изможденному сельским трудом и вечной заботой о хлебе насущном, вокруг которой и создавалась вся глазу видимая жизнь. Естественно, что в таких условиях на выручку собак никто не спешил, отдавая приоритет судьбе, а не воле. Воля взрослого человека изнашивалась, истощалась, находя оправдания в вещах по-земному простых, далеких от громогласных лозунгов, и наконец избитая злорадной судьбой, сдавалась, уступая место пассивному созерцанию всего того, что как-то проплывало мимо и не касалось страдальца лично. Человек попадал во власть неряшливого, ленивого течения жизни, превращаясь в подобие хладнокровного пресмыкающегося. Только детское сердце изменить себе не могло. Оно пылало любовью и ненавистью, но холодным не было никогда.
– Добеги, только добеги, миленький! Ты мне так нужен, пушистик! Добеги!-ничуть не слушая учителя, молила Лора, мысленно рисуя образ пса и посылая ему импульсы своего участия, которые, как ей казалось, передавались телепатически не только от человека к человеку, но и от человека животному. На собственном опыте она ни раз убеждалась, что эта мистическая связь работает, причем работает лишь за счет тотальной концентрации на мыслимом объекте. Мозг «выключает» те чувства, которые способны при данной концентрации психической энергии нам помешать. Например, зрение и слух. Вот почему человек погруженный в себя, не слышит окликов и не видит того, что у него перед носом. Реальный мир на время уходит из сознания, его заменяет мир мнимый, доступный созерцанию лишь одного, непосредственно участвующего в нем. Вживание в образ другого, полное погружение в него, его мысленное отслеживание, ведение от и до и есть то, что мы называем телепатией, или дистанционным общением. Именно поэтому сейчас перед Лорой отключилось все, что ее окружало: учитель, ученики, весь класс с его зелеными партами и коричневой доской. Не было даже окна, в которое она так любила смотреть на скучных предметах. Все это провалилось в сознании, и глаза видели только его- предмет детского обожания, существо мягкое, доброе, безобидное. Способное и на искреннюю любовь и на бескорыстную дружбу.
Возвращаясь домой, уже на крыльце Лора обнаружила красные пятна, ведущие к двери. Страх перед страшной догадкой прокатился волной от сердца куда-то вниз живота,- как это бывает с человеком, стремительно летящим на качели сверху вниз. За эффектом качелей последовал другой неприятный симптом волнения, ведущий к срочному очищению кишечника. Затошнило, в воздухе неприятно запахло уксусом. Ноги, словно вылепленные из пластилина, с трудом удерживали прикрепленное к ним тело. И если бы не бдительноя ответственность мозга за все возможные последствия этого близкого к обмороку сосотояния, да не болезненные позывы по-большому, эта часть пластилина давно бы сдалась перед куском большим по массе, и расползлась в направлении согласно давно открытым и доказанным законам физики и механики тела. Лора протяжно, медленно втянула носом струю воздуха и также медленно выдохнула. Кое-как, преодолевая панический страх и абдоминальные рези, докавыляла до двери и ввалившись в траншееподобное пространство корридора, добралась до места скопления самых привычных человеку нужд.
От матери после продолжительной душераздирающей паузы она узнала, что «довела» щенка до дома, но уже раненого. Чудом он дополз до дверей и умер у порога.
Ярило, закатывая красный шар за линию горизонта, успел отдать свой прощальный поклон умирающему тезке- пронырливо воспользовавшись площадным окном, в последний раз блеснул на рыжей шерсти собаки.
Ничто не потрясает так сильно как смерть близких и жестокость людей. Детское сердце, еще неразвращенное идеями выживания не находило оправдания поступкам, однозначно величавшимся Злом. Наверное, жестокость всегда потрясает больше в детстве, а смерть- будучи взрослым. Оттого-ли что к жестокости взрослые привыкают как к неотъемлемой части мира- они ее осознают и порой даже оправдывают как нечто неизбежное, а порой и обязательное всилу сложившихся обстоятельств. Оттого-ли что детское мышление во многом подчинено восприятию, на которое оказывает значительное влияние детская сенситивность. Недаром мы говорим о ранимой детской психике. Жестокость ребенку понятна больше, чем смерть,-он воспринимает ее однозначно, поэтому и оправдания ей не находит.