Моя поэзия - вместо послесловия

               

Не стану вслед за Толстым утверждать, что «искусство есть - ложь», но приближается-и приблизился уже-тот незримый рубеж за которым я уже не могу, не имею возможности, резервов, сил (а, быть может, желания) воспроизводить, выражать себя посредством поэзии. Впрочем, нет-кривлю душой; возможности, силы, ресурсы, все это конечно есть. Есть определенный опыт, рост и, естественно, как следствие-несомненный прогресс.
Но, вместе с тем, все более тяготит, подспудно разбухая во мне, чувство неудовлетворенности собой, своим делом, своим, не находящим действенного применения, творческим потенциалом.
Увы (или к счастью) человек растет и меняется; меняются его взгляды, увлечения, желания, привычки. Один и тот же сейчас и через год он, в то же время, совершенно разный, совершенно отличный сам от себя в этих двух точках. То, чем удовольствовался вчера-выглядит глупо и нелепо сегодня. То, что считаешь смыслом жизни сегодня - завтрашним днем, вдруг оказывается не «смыслом», а всего лишь одним из средств…
На заре своего творчества (думаю, имею право говорить «своего творчества») я ни секунды не задумывался, зачем и для чего пишу, мысленно уподобляя себя соловью, который поет «просто так», от того, что «не петь» он не может.
Со временем, взгляды мои менялись; я все более и более приходил к выводу, что «просто так» (по крайней мере, у нас, людей, существ разумных и мыслящих) ничего не бывает. Что всякий данный свыше дар (как те десять талантов) должен непременно иметь применение; и применение это, есть-врачевание душ человеческих и прославление Творца (дар сей давшего), что, в сущности, является одним и тем же.
Данного мнения, замечу, придерживаюсь я и теперь. Изменилось лишь одно: поколебалась моя вера. Вера в то, что творчество мое (в частности поэтическое) может принести кому-то вышеуказанную целительную пользу. В то, что «рифмованный опыт сердца» моего, помноженный на живую, пытливую, восприимчивую душу, может иметь тождество с…бесконечностью.
С Творцом. С крохотной, едва различимой богоносной частичкой, способной, подобно Христу, исцелять духовных слепцов и прокаженных.
Точнее, если быть до конца последовательным, поколебалась не вера в само данное «тождество», а вера в его…эффективность.
В его целесообразность. В его смысл. Вера в свою богоизбранность, если угодно!
Но «богоизбранность» (да не кинет в меня камень нетерпеливый критик) не в царственности Давидовой, а в смиренности Иосифовой, не в букве закона, не внешняя, фарисействующая, а богоизбранность в духе благодати, внутренняя, самаритянствующая, «богоизбранность» не как цель, а как средство; средство обретения света горнего…
Выше я рассказывал о незнакомой девушке, написавшей мне самое короткое письмо в моей жизни и подарившей самую драгоценную, наверное, в моей жизни награду. Что было мне все золото мира в сравнении с ней?!
Мысль о том, что стихи мои помогли кому-то - пусть хоть одной больной, заблудшей, мятущейся душе - была настолько драгоценна, что любое сравнение ее с чем бы то ни было, выглядело бы кощунством!
С этим-то чувством, с этими словами, звенящими в ушах, жил я почти двадцать лет, и вера в «нужность», в необходимость кому-то, несла меня как на крыльях, давая и тему, и строку и вдохновение.
Творя, я пытался, в первую очередь, пробудить в читателе его дремлющее «я» (не то, которое эго, а то, которое сопричастность), затронуть скрытые струны его души, заставить их дрожать и вибрировать в унисон с удивительным оркестром мироздания, откликнуться на радость, на боль, на страдание другого живого существа, дерева, камня…
Стать с ним, на миг, одним целым и в сотый, а, быть может, и в первый раз, задать себе вопрос: «кто я? зачем я? для чего я здесь? каково мое предначертание?» (ибо, только в заданности этих вопросов и заключается для нас единственный разумный, логичный и искомый ответ).
И, видит Бог, у меня это получалось.
И зерно росло и набухало. И давало росток. И росток давал колос, а колос – зерно.
Но «всякое зерно не прорастет, пока не умрет», говорит Иисус. Вот так и я, в попытке прорасти из своей тесной скорлупы, принимая поэзию всего лишь, как необходимый этап в своем духовном развитии, должен умереть. Умереть для поэзии; чтобы вновь, по весне, пробиться ростком из- под снега и воскреснуть уже в иной ипостаси.
В какой? Не ведаю. А и зачем? Одно знаю: кем бы ни родился я, обновленный, какому поприщу был бы не предназначен, на все неисповедимая воля Его…

Мы начинали свой жизненный путь с погремушек. Потом перешли к азбуке и букварю. Далее, от них, к математике, рисованию, письму. Оттуда – к алгебре, геометрии, физике, черчению, все дальше и дальше, на пути своем, видоизменяя и пополняя багаж своих знаний.
Говорю о материальных, эмпирических знаниях, подразумевая знания духовные, а точнее («знание «не подходящее слово здесь!) духовный опыт.
Это словно две степени молитвенные: деятельная (словесная) и созерцательная (мысленная). И вторая, по утверждению св. Исаака Сирина, выше первой «в какой совершенный человек выше несовершенного отрока».
Говоря все это, вовсе не делаю попытки утверждать, что писание стихов-дурное и бесцельное занятие. Ни в коей мере! Занятие это нужное, важное и созидательное (да и от нас самих, от «хотения» нашего мало весьма зависящее, как известно). Мыслю лишь о том, что всякому делу - свое время, свой срок и свой час. То, что необходимо нам на начальном этапе нашего духовного созревания, по истечению своего срока, как оболочка от зерна, отшелушивается в процессе роста: слой за слоем, покров за покровом – до тех пор, пока, став абсолютно голым, не прорастет зерно ростком вечной жизни.
А к этому все мы, только дорогами разными (смею надеяться!) и стремимся.
На сем, пожалуй, и закончу. Добавлю лишь (предвидя возможные недоумения или язвительность), что все написанное выше является не призывом к полемике о «дураках и умниках», а лишь попыткой донести свои скромные размышления и внутренние поиски до читателя, поделиться тем, к чему (пожалуй, достаточно неожиданно, но – не сомневаюсь-закономерно) пришел на почти полувековом рубеже своей (смею надеяться, все-таки не напрасной) жизни.