И послышится детство. Замрёшь, отомрёшь и запишешь:
мама мыла… и вспомнишь: Пиноккио, Пух, Айболит…
Но слова ускользают, становятся глуше и тише,
не закончив строки, постарев, нажимаешь «delete».
Что ж, опять не случилось ни чуда, ни вести, ни действа.
Онемевшая память подобна пустынной зиме.
Незапамятный снег предрождественским призраком детства
сыплет с тёмных небес и приют не найдёт на земле.
Кто нашёптывал жизнь, что за космос в зазор под дверями
начинал проникать, отчего так лепились к окну
ветви древних дерев, и о чём так упрямо по раме
всё скорбели-скребли? Не о том ли, как много лакун
в речи времени – там, где, почуяв черту эпилога,
ищет имя оно, роясь в пухлом талмуде утрат,
отдалявших тебя от любимой, от друга, от Бога,
что возделывал свет – занебесной лозы виноград.
Комом в горле слова встали, мёртвою хваткой сцепившись.
Вся отвага твоя в прошлогодний зарыта сугроб.
Слышишь, как тишина заглушает гвалт пирровых пиршеств,
новогодний бедлам, интернетный развесистый трёп?
Но, качнув небеса, прекратив поножовщину молний
и в довесок подачу холодной войны – по весне,
соскользнув по лучу, прикоснется к раскрытым ладоням
тот, кого ты искал в предрождественском путаном сне.