По гордыне хлещет крапивою!
Плеть обид, в свистопляске, огненно.
И сознанье переспелою сливою,
растеклось, на две части лопнуло.
Остервенело душа плещет,
словно лещ пойманный в сеть.
Злость в беспомощно потом блещет,
попав в железную клеть.
Конвоиры с жирными мордами.
Мерно топают сапоги.
Руки власти, гибкими хордами,
запирают стальные замки.
И зачем теперь имя, фамилия?
Номер на груди полу стёртый.
Переименовали Василия,
в двадцать тысяч пятьсот тридцать четвёртый.
Телогреечка, кожа совести.
Сапоги, как грачи черны.
Вот и начинается повесть,
про гулаговы дни страны.
Он попал туда с утренним звоном.
Щурясь весенней погоде,
вышел из вагонзака в зоне,
похудевший, будто горб верблюжий в дальнем походе.
Шла перекличка…
- Отец Мефодий, - он доложил, - Пятьдесят восьмая -
И было в глазницах его что-то от бога,
И что-то от ожидающего после рая.
Крепкий и жилистый. Борода как лопата.
Волос холодный, годами притушенный.
Руки, два большие стальные ухвата.
Голос густой, но хриплый, простуженный.
Майор из ГБ, Владимир Кумаринов,
начальник Особлага в далёкой Сибири,
задержал на нём взгляд, словно ошпаренный.
Очень уж выделялся космополит,
в запелёнутом колючей проволокой,
окружённом пулемётными вышками, промёрзшем до солнца мире.
- Никаких фамилий, номер такой-то, статья такая-то -
Оборвал лейтенант,
Будто саданула под сердце финка.
А поп стоял на плацу как каменный,
Чуть-чуть заметно улыбаясь,
Одними глазами, будто для снимка.
Фельдшер –
Этот думаю будет тяжеле чем прочие.
Этот с верой во взоре, с душою затворника.
Приговор почитал в пол однострочия -
- Десять лагерей и пять намордника.
Кумаринов –
Надо к нему присмотреться внимательно.
Почему не боится как другие шляпы?
Ведь прошёл же он арест и дознание…
Пересылки и грязный вагон этапа.
Почему не сломался в завшивевшей вечности?
В заскорузлой промежности гнилого барака?
Много во взгляде его беспечности.
Нет тоски, нет боли, нет мрака!
Лейтенант Осокин –
Подселите кум его к уголовникам.
Пусть попробует выжить у них без поклона.
Кумаринов –
Это верно. Только хочется большего
Чтобы злостью воспылал праведник, стоном.
Чтоб хотел он душить и корёжить ближнего.
Издеваться над слабым, преклоняться погонам.
А потом уже пристрелить всевышнего.
Чтоб не смог он больше лыбиться клёнам…
Пятьдесят восьмая, предательский нож в спину!
Пятьдесят восьмая, допросы, искры из глаз!
Розовые дни, как мятую бумазину,
проглотил судьбы унитаз!
Прошла неделя, вторая тянется…
Зовёт кум наседку о новеньком справиться.
Наседка –
Зона разные слухи доносит.
Будто накормил он всех страждущих хлебом.
Будто излечил всех кто его просит.
И будто он посланный небом.
Может он судьбу человека предвидеть.
Тараторит уж больно слитно.
Говорит, что нельзя ни кому никого ненавидеть,
и что богу всех и каждого видно.
Кумаринов –
Чертовщина какая-то, байки и только,
словно сказку бабка проокала.
Ты попробуй узнать, кому он дал на лапу?
Сколько? Чтобы кодла его не трогала?
Наседка –
Говорю Вам начальник, человек он особый.
Даже вертухаи к нему обращаются.
Кумаринов –
А мне сказали, что почти что злобой,
как порожний кувшин водою,
глаза его наливаются.
Наседка –
Говорю Вам начальник, он удивительный.
Глазами наше насквозь, словно нож в масло.
На меня взглянул и сказал наставительно,
что солнце моё в тучах страха погасло.
Предложил обратиться за помощью к богу…
Блатные чифирь заварили в банке…
Потом он Седому лечил ногу.
Что-то сыпал из холщового мешочка в ранку.
Потом он ушел в дальний угол барака
И долго молился, и долго молчал.
А мне прилетело в дышло из мрака.
Валет прошипел, чтобы я не стучал.
Его охраняют, ему подчиняются…
Кумаринов –
А может гипнозом владеет поп.
И зекам внушает что ему нравится.
Мыслью стреляет точно в лоб.
Словно из пистолета системы Макарова,
дающему свободу дарову,
сотням заключённых в остроги.
Наседка –
Вам виднее, а мне так боязно
Не знаю что делать дальше?
Кумаринов –
Иди и слушай всё что проронено
Доложишь потом без фальши
Наседка сгинул…
…а Кумаринов вынул дело в архивной корочке
и натянул на нос очки в серой стольной оборочке.
Там узнал Кумаринов многое.
Например, что Отец Мефодий,
был священник, к тому же опасный,
всё твердил о высшей свободе,
человека над мракобесием.
Будто Сталин адово семя.
Правит бал Вальпургиевой сессии…
Но придёт и другое время.
Время веры и благоденствия.
Светлой истины и свободы.
Христианского совершенства.
Когда выдут из мрака народы.
На тетрадном листе в полосочку,
добровольное объяснение.
На тетрадном листе в полосочку,
откровения, откровения…
« Новое евангелие от Мефодия, писано собственноручно»
…В семнадцатом годе века двадцатого на землю, имя которой Русь явился ангел тьмы и привёл с собою человека. Имя тому человеку было Ленин и была страшная война в которой погибало всё светлое. И смотрел на то Господь со слезами на глазах, но делать ничего не хотел, ибо решил ещё раз подвергнуть испытанию род людской. И кровь текла нескончаемой рекой междоусобной войны, где брат убивал брата, а сын проклинал отца. А потом на землю русскую навалилась тьма великая. И пришёл людьми править сатана. И имя ему было Сталин. Флаги красные и мысли чёрные поселились в каждом и всяком. И не было места Господу в душах людских. И были гонения жуткие на служителей Господа и самою веру. Глас Божий, колокольный перестал раздаваться в миру. И сказал Бог – «Опомнитесь, что вы делаете!» Но не услышали его люди, потому что страх мешал им услышать Господа нашего. И было тогда мне, Мефодию, знамение. Сошёл на землю сын божий Иисус Христос и заговорил со мною. Будь праведник, - сказал он мне – Апостолом бога на земле. И очами , и ушами, и устами его, пока не рассеются тучи зла над миром. Рассказывай людям о царстве праведном и вечном как сама жизнь и прими за Господа нашего страдания. И возрадовался я сему приказанию, ибо записано в писании было – «Возлюби Господа своего и прими за него страдания, а если нужно и смерть.» Стал я тогда истолковывать людям как нужно жить и ощутил в себе силы неимоверные. И смог лечить любого хромого да убогого, понял я, что силы эти мне даёт Господь. Но пришли ко мне слуги сатанинские и сказали – «Отрекися Мефодий и преклонись перед нашим…» но сказал я – «Бог един, ибо он создал землю, и явил на ней человека по образу своему и подобию. А что сделал ваш? Убивал, грабил, калечил и корёжил души человеческие? Истинно говорю, Бог един и всем нам должно верить только ему. Но главный из этих ассасинов закричал, - « Заткните ему глотку!» И чёрные люди затолкали мне в рот окровавленную тряпку и отступили от меня. И вспомнил я притчу про немого. В одну тёмную ночь только немой не спал в доме и увидел он что загорелась ветошь на чердаке. И начал он будить всех пытаясь поведать о пожаре стуча в двери. Но не открыли ему безразличные и сгорели в ярком пламени. Не открыли ему ленивые и тоже погибли. А открыли только добрые, ибо думали что ему, немому, помощь нужна. И вознаградил их Господь и спас добрых. Ибо чтобы спастись нужно только прислушаться к ближнему своему во имя Господне…Но заперты на тяжёлые засовы двери ваших душ люди и не хотите вы открыть их и спастись от великого пожара сатанинского…
Кумаринов вытащил папиросу Казбек
Размял её грубо, строго.
И подумал, а что, если этот зек,
этот псих, есть посланец бога.
И опять просочилась простая мысль,
как чёрные, на излёте апреля, талые воды.
Может правда пристрелить блаженного,
во имя и за веру народа.
Это просто, это успеется.
Если может он делать чудо,
нужно будет попа использовать.
Применить, так сказать, повсюду.
У жены третий год одышка.
Астмой страдает зараза.
А я ей сюрприз. Слышь-ка,
лекаря, богомаза.
Самому нужна операция.
Грыжа, едри её в дышло.
Боль нестерпимо клацает.
Как бы чего не вышло.
А можно даже начальнику,
полковнику из управы,
вылечить геморрой и кишку,
И этим добиться славы.
И вверх по служебной лестнице.
И звёзд прибавится втрое!
И будет шпана окрестная,
видеть во мне героя.
Размечтался, распалился Кумаринов. Сказочные капризы.
Так можно и до столицы. До верху, с самого низу.
До самого верховного. И, премию Сталин вручает.
А староста всенародный жмёт руку и поздравляет.
Так окунулся по уши, в волны моря фантазии,
что, превратился в маршала, командира всея Евразии.
В круг пулемёты с танками, и орудия и солдаты,
на вороном коне, генерал, туда-сюда, принимает парады.
Рядом с ним чёрт, топчет парчу,
вяжет верёвку пеньковую, на шее мужика, которому по плечо
Чтобы вздёрнуть его бедового
Кумаринов крикну, - « Э брат, постой. Зачем же казнить святошу
Он же может ещё натворить чудес. Не спеши, он же хороший
Он мне нужен. Мало ли что. С ним удача станет как водка
Повседневна, доступна, крепка, как секретарша молодка
Чёрт –
Ты командир над стадом
Зачем тебе чудо, ты же сила
Нервная лихорадка даже чёрта от нетерпенья била
-Я тебе дал власть над людьми
Он же только надежду
Я тебе дал эти полки
А ты выбираешь между
Нужно отправить его праотцам
Пусть на небе смеётся
И чёрт натянул верёвку а сам
Смотрит не оторвётся
Кумаринов дрогнул, Кумаринов сник
А чёрт всё тянет сильнее
И вдруг появился седой старик
И прошептал –
Скорее! Помоги ты кум человеку доброму
Или дьявол тебя одолеет
Помоги. Разрежь верёвку холодную
И не дай победить злодею
Кумаринов –
Ты же бог. Почему же сам не спасёшь
Или ручки запачкать боишься
Бог –
Не имею я право в вашем мире вмешиваться и суетиться
Кумаринов –
Да ведь нет тебя. Есть только страх
Дремучий как лес под Калугой
Бог –
Ну нет так нет. Превратишься в прах
Встретимся в бездне упругой
Кумаринов –
Это где?
Бог –
На страшном суде.
Тогда не кричи что знакомый
И он протянул в зажатой руке
Свёрточек невесомый
Тут кум очнулся и не поймёт
Явь это или сказка
А из под пальцев что-то торчит
Он пригляделся, завязка
Вернее верёвочка, шёлковый шнур
С крестиком золочёным
С распятием Иисуса Христа
С детства ему знакомым
В недоумении он долго сидел и смотрел на подарок
Кто же в руку мог сунуть его когда задремал кум
Как ярок свет луны в проёме окна
Будто кто-то разлил серебро
И какая вокруг тишина. Дверь закрыта? Закрыто окно?
Дверь закрыта на грубый замок
И снаружи её не открыть. Окна тоже
Куда же мог просочиться злодей чтоб вложить
Крест нательный в руку его
Неужели сон это быль и он бога видел. Смешно
Рассказать, не поверят. Пыль
Ненормалина скажут и всё. Допился мужик до чертей
А крестик в руке? Ерунда! Но вот же он… Вот! Ей-ей
Володька внушала бабка, когда он детём незрелым
Стрелял голубей из рогатки. Это знамо ли дело
Они же ведь птички божьи
Смотри, покарает Всевышний
Ты же не нехристь какой-то
Ты же богу не лишний
А Володьке нравились войны
Он хотел стать героем
И что говорила бабка
Казалось ему ерундою
В бога он вовсе не верил
Если и есть, то где же
И почему разрешает
Голод, болезни, смерти
Кто-то значит богатый
И бога ему не надо
А мы по крестьянским хатам
Икон понавешали, рады
И просим, просим убого
В надежде что чудо свершиться
И разверзнув небо седое
Вырвется счастья жар-птица
Я против, против и точка
Нету бога, как нету лекарства
Разгоняющего скуку
Но вот он палит точно
раскалённый свинец капнул на руку
Крестик маленьким мостиком
От бога к душе и обратно
Через липнущую коростину
Извивающегося змеёй гада
Кумаринов долго не мог заснуть
Прислушиваясь к себе и к прошлому
Не решаясь свечку память задуть
Что он сделал за гранью хорошего
Накатился рассвет барачным вагоном
Серо, медленно, ниоткуда
И ветра песня и кедра протяжный стон
Стихло всё в ожидании чуда
Прошла почти целая вечность
Вернее часов пять
Солнца голая пятка
Пошла по небу гулять
Задержалась она в бараках
Освящая каждую крошку
И помчалась по косогорам
В облаках расчищая дорожку
Утром кто не проснулся, тот умер
Кто не смог подняться
В расход!
Едва заохает зуммер
Спешит подниматься народ
Еда, баланда и хлебная пайка
А дальше работа, работа, работа…
Не выдерживает самая крепкая в мире пайка
Человек рассыпается превращаясь в копоть
Можно таскать тяжёлые брёвна
Можно уголь в шахте рубить
Нормы везде в потолок, словно
Не работать заставить хотят
А скорее убить
Пятьдесят восьмая не за грош, за понюшку
Превратила в стадо бесправных людей
Чем покорнее, тем быстрей вращается
В руках судьбы закон катушка
Что наматывает сроки лагерей
( разговор зеков в бараке)
Старков –
Ещё немного и мы все сдохнем
Что же делать? Знаешь, скажи!
Мефодий –
Потерпеть. И настанет царство истиной веры
Кулешов –
А когда? Ты вернее бреши.
Костыль –
Царство истиной веры халява и бабы
Прохора и овечий тулуп
Надо бунт поднимать и в лесах прятать
Свой пока ещё дышащий труп
Мефодий –
Но у них винтовки
Костыль –
А мы ножик в спину
Мефодий –
И собаки…
Костыль –
Что ж, лучше так
Или вымрем в карьере швыряя глину
Или станем добычей собак
Громин –
Может будет свобода рваною раной
Может смертью, но только не сном!
Кожа –
Пусть подавятся вохровцы кровью поганой
Бунт и точка! И дело с концом
Накопилось в сердцах у зеков
Распрямилась спина мужика
И лопатой совковой в злости
Посчитала с размахом кости
У охранников из полка
Кровь и глина, мозги и дождик
Всё смешалось с криком «Дави!»
Вырывались из лап конвоя
Озверевшие мужики
Всё бежало…
- Мефодий, ты с нами? -
Махнул рукою Старков
Но тот покачал головою
И перекрестил мужиков…
…он вернулся в лагерь под вечер
двух тяжело раненых конвоиров
неся на своём горбу.
От ноши устали плечи
И спёрло дыханье в зобу
Кум –
Почему не бежал со всеми
Мефодий –
Невиновный я. Вот причина
Потому и бояться нечего
Ни солдат, ни высокого чина
Кум –
Да тебя же растопчут как знавшего
Лучше ночью беги отсюда
Я тебя посажу в карцер
Где решётки прогнили всюду
Мефодий –
Нет не буду. Я невиновный…
И Кумаринов отступил
Понимая, помочь невозможно
И всю ночь потом горькую пил
Особистов волна из центра
Затопила лагерный брег
Все хотели добиться славы
Разгадав хитрых зеков побег
По лесам искали, на реках
Но найти никого не смогли
И до самого белого снега
Спец отряды куда-то ползли
Но видно близость границы
Зеков спасла от расправы
И на Гбшные лица
Не упало ярмо славы
Был свидетель один, Мефодий
Возвратившийся с страшною ношей
Рассказал как солдат убивали
Мужики с задубевшей кожей
И шептал чтобы боли не стало
Чтобы люди были добрей
Их с Кумариновым расстреляли
В один из сентябрьских дней
Мефодия как зачинщика
Дескать он всех и подучил
Кумаринова как всё знавшего
Но что вовремя не доложил
Так судьба отыгралась на дудочке
У растерзанных на поминках
И луна поклонилась ночи
Отражаясь в кровавых слезинках…
Сторона ты моя измождённая
Оскудевшая до «нельзя»
Оголённая, прокажённая
Разворованная земля
Всё богатство берёзки да клёны
Дураки, да зимою снег
Здесь на первое «щи из ветра»
А на сладкое «человек»
Без особой надежды на счастье
Искорёженная борьбой
Сторона ты моя беспутная
Согрешившая, с сатаной.