Он молча думал: «Где же дом? А у меня он есть?
Конечно...есть...к нему пойду». А о прибытьи весть,
Не разошлась по городу. Все думали: погиб.
Его и не узнал б никто. Родных дорог изгиб
Вдруг скрыл туман, поднявшийся густою пеленой
Из пропасти, где зыбь песка вздымается волной.
Сияло солнце яркое. Меж тем морозец был,
Седой туман весь город-порт от Эноха сокрыл,
Вдали виднелись пастбища, орешник и поля,
Безрадостен пейзаж сей был, неласкова земля
Была к герою моему. На дереве нагом
Малиновка печально так скорбела о былом,
И прелую листву везде холодный ветер гнал...
Вдруг вспыхнул свет – пошёл к нему. «Мой дом», - он это знал.
По длинной тихой улице он крался. Затаил
Он в сердце бед предчувствие, глаза вниз опустил
И так дошёл до дома он, где с Анни счастлив был,
Где был любим женой, детьми... Лишь только ветер выл,
Качал табличку «Продан дом». Сквозь дождь прочтя о том,
Побрёл герой мой тихо прочь, всё думал он потом,
Спускаясь к тесной пристани: «Ужель их нет? А вдруг
Их нет лишь для меня? Тогда напрасен мой испуг».
Знакомую таверну здесь нашёл он без труда:
Старинный сруб, с подпорками, и не смогли года
Его сгубить, зато смогли хозяина забрать,
Лишь Мирьям Лейн, вдова его, чтоб все долги отдать,
Для путников приют ночной держала, небольшой
Доход имела. Мужа паб был жилой золотой:
Любили моряки кутить, все деньги просадить,
Теперь не то... Был редок гость... Да что уж говорить.
Здесь много дней в безмолвии провёл бы Энох, жаль,
Что Мирьям Лейн за болтовню могли бы дать медаль.
Могла ворваться – просто так – историю поведать,
Однажды о его семье (ну, что же тут поделать,
Неузнаваем Энох был – сутулый, загорелый,
Поникший, замкнутый в себе, в движениях несмелый...)
Решила рассказать ему средь многих других басен
(Читатель, я прошу тебя, со мною будь согласен,
Что простота душевная, не злоба завела
Рассказчицу так далеко, как знать она могла,
Что значили слова её для Эноха, увы,
Нектаром кажется нам яд безжалостной молвы).
Об изменениях в семье его, о смерти малыша,
О милосердьи Филиппа: о том, как без гроша
Он не оставил Анни Ли, детей её, как ждал
Её решенья, долго как в томленьи изнывал,
Как согласилась наконец, про брак, про малыша,
Родившегося в этот год. Как будто не дыша,
Прослушал Энох весь рассказ, невозмутим и тих
Он просидел так. Только лишь когда новелл своих
Решила рассказать конец, заметив: «Очень жаль,
Что Энох в том крушении погиб!» В глазах - печаль
Героя моего. Он вдруг за ней пробормотал:
«Что Энох в том крушении погиб!», - затем он встал,
«Погиб!», - как будто в забытьи под нос он прошептал.
There Enoch spoke no word to anyone,
But homeward—home—what home? had he a home?
His home, he walk'd. Bright was that afternoon,
Sunny but chill; till drawn thro' either chasm,
Where either haven open'd on the deeps,
Roll'd a sea-haze and whelm'd the world in gray;
Cut off the length of highway on before,
And left but narrow breadth to left and right
Of wither'd holt or tilth or pasturage.
On the nigh-naked tree the Robin piped
Disconsolate, and thro' the dripping haze
The dead weight of the dead leaf bore it down.
Thicker the drizzle grew, deeper the gloom;
Last, as it seem'd, a great mist-blotted light
Flared on him, and he came upon the place.
Then down the long street having slowly stolen,
His heart foreshadowing all calamity,
His eyes upon the stones, he reach'd the home
Where Annie lived and loved him, and his babes
In those far-off seven happy years were born;
But finding neither light nor murmur there
(A bill of sale gleam'd thro' the drizzle) crept
Still downward thinking 'dead or dead to me!'
Down to the pool and narrow wharf he went,
Seeking a tavern which of old he knew,
A front of timber-crost antiquity,
So propt, worm-eaten, ruinously old,
He thought it must have gone; but he was gone
Who kept it; and his widow, Miriam Lane,
With daily-dwindling profits held the house;
A haunt of brawling seamen once, but now
Stiller, with yet a bed for wandering men.
There Enoch rested silently many days.
But Miriam Lane was good and garrulous,
Nor let him be, but often breaking in,
Told him, with other annals of the port,
Not knowing—Enoch was so brown, so bow'd,
So broken—all the story of his house.
His baby's death, her growing poverty,
How Philip put her little ones to school,
And kept them in it, his long wooing her,
Her slow consent, and marriage, and the birth
Of Philip's child: and o'er his countenance
No shadow past, nor motion: anyone,
Regarding, well had deem'd he felt the tale
Less than the teller: only when she closed
'Enoch, poor man, was cast away and lost'
He, shaking his gray head pathetically,
Repeated muttering 'cast away and lost;'
Again in deeper inward whispers 'lost!'