На шум громких разговоров и смеха вышла из спальни сестра. Окинула всю компанию взглядом и плюхнулась ко мне в кресло, в котором, кроме нас обеих, поместились еще три подушки. Шорена обняла самую большую из них, прижала к животу и подтянула ноги - так уютнее. Я уселась на подлокотник и просунула замерзшие пальцы стоп сестре под попу в надежде согреться. Она недовольно вскрикнула и попыталась меня отодвинуть, а мами бросила на меня привычно неодобрительный взгляд, мол "оденься!". Брат продолжал громко хохотать, растянувшись на диване, и повторял в перерывах между очередными заходами безудержного смеха ключевые фразы шуток.
- Тот самый, мам, Топышко, который тебя зайкой называл, - голос Шота стал на целый тон выше из-за еле сдерживаемого им смеха.
Я слышала эту историю впервые - очевидно, она произошла до того, как моя память стала формировать хоть какие-то детские воспоминания, поэтому удивилась и потребовала подробностей.
- Кстати, да, мам! - Шоре рядом знала, о чем речь, но у той на лице уже блестели слезы от смеха. Я поняла, что сейчас ни брат, ни сестра не в состоянии нормально поведать мне о всей этой истории, так что я приняла решение просто смеяться вместе с ними, что было совсем не сложно, так как меня очень веселили звуки, которые издавал мой брат. Вроде как они подразумевали смешки, но сложно быть в этом точно уверенным. Сестра же напротив смеялась беззвучно. Она всегда начинала плакать, стоило ей только рассмеяться. Ее друг Женя (он стоматолог и, скорее всего, ему приходилось изучать подобные аномалии в мед.университете) говорит, что у Шорены неправильно расположены рецепторы в организме. "However" - думаю я, потому что это не единственная и далеко не главная ее странность.
Мами старается сдержать смех и подавляет улыбку, но выглядеть строгой и серьезной у нее сейчас плохо получается. В конце концов, она сдается и вымученно протягивает:
- Вы долго собираетесь мне об этом напоминать?
Мы смеемся, и теперь уже очередь Шорены рассказывать забавную историю, произошедшую с нами в детстве. Эта - о том, как лучший друг моего брата с напускным умным видом, выглядывая из под очков с диоптриями, рассказывал нам, что не понимает ребят, которые носятся день и ночь по улицам просто из какого-то мифического интереса или, еще хуже, ради удовольствия:
- Ну разве это можно назвать отдыхом - бессмысленно бегать на улице? Вот посидеть дома за книжкой Гарри Поттера - вот это я понимаю, вот это отдых.
И все бы ничего, если бы этот же самый парень неделю спустя не сломал бы ногу во время прыжка с крыши четырнадцатого этажа на крышу одиннадцатого соседнего дома. Вот эту историю я уже помню очень хорошо - тогда мы целую неделю навещали Сережу в больнице.
Далее, одна за другой, следуют все неловкие, смешные и странные истории из нашей жизни - прожитые, а потом покрывшиеся мхом и выученные на зубок в ходе многолетних пересказов за каждым мало-мальски праздничным столом. Мы смеемся над тем, как однажды на дне рождения Шорены я перебрала с шампанским и расплакалась. Вспоминаем, как брат прятал табель от глаз родителей в морозильнике, а сестра, выходя из маршрутного такси, поскользнулась и упала пластом на стоящее рядом авто, которое тут же приветствовало ее гулом сигнализации. Пересказываем в который раз всем хорошо известные истории о промахах папы, младшего брата, мамы и дедушки. Все, над чем когда-то мы печалились и проливали слезы, а теперь хохочем. Впрочем, для Шорены смех и слезу - вещи не существующие отдельно друг от друга. Я только что поняла, что никогда не видела ее плачущей по-настоящему, даже, когда нашей бабушки не стало. Мы все рыдали, а она не проронила ни слезинки, хотя очень страдала внутри себя. Я с любовью глянула на мою хрупкую и одновременно безумно сильную сестренку и подумала, что очень хотела бы, чтобы единственными слезами в ее жизни были слезы радости.
Истории становились все суше и суше, а мы перестали бурно на них реагировать - может быть, мы уже устали смеяться, а может, просто каждый из нас стал думать о своем.
- Который час? Не пора ли нам всем ложиться спать? - спросила мама, потянувшись и зевая. Она бросила подушку Шота на ноги и, положив на нее голову, улеглась поперек дивана. Он слабо возразил, пошевелив ногой, но потом смирился и, чмокнув мамину руку, назвал ее "его сокровищем". Шорена, как обычно, держала телефон неподалеку от себя, так что она включила дисплей, чтобы узнать время и, в свойственной ей одной манере, закричала:
- 23:23! Загадайте желание! - и крепко зажмурилась, что в ходило в ее обычный ритуал загадывания, а мами тем временем с соседнего дивана проделала что-то свое, отдаленно напоминающее молитву. Мне достаточно было просто представить то, чего мне хотелось в этот момент больше всего. Я всегда загадываю желанию на протяжении всей минуты, и в течении этого времени, я напрочь выпадаю из реальности. Шота только повел бровью и окинул нас всех скептическим взглядом, пробубнив что-то вроде: "...свихнусь, живя с этими тремя женщинами". В этом он тоже себе не изменяет.
23:24... Желания загаданы, истории дорассказаны, смех утих. Болит живот, мышцы лица от улыбок, а внутри немного пусто.
- Ты не будешь по мне скучать? - вдруг спрашивает тихо мами, не понятно, к кому из нас конкретно обращаясь. Завтра все разъезжаются, кто - куда, а я остаюсь дома, и, наверное, это - самое тяжелое... Ну, самое грустное - точно. Я вздыхаю и набираю воздуха в легкие, чтобы что-то сказать, но брат перебивает, предчувствуя направление этого разговора, и охлаждает нас всех:
- Так, давайте-ка спать. Нам вставать через пять часов. Я хочу яичницу на завтрак.