СВЕТ ВО ТЬМЕ СВЕТИТ
Поэма нестыковок
с Генрихом Гейне
Валюше в день рожденья
В «Германии», зимней сказке своей,
Творенье кощунственно-спорном,
Ты рассказал, как солнце встаёт
Над городом Падерборном.
Но рассказал не просто так,
В стиле ясном, привычном,
А в том, что с детства усвоил ты, —
Насмешливо-ироничном.
Ты пишешь: «Над Падербороном в тот день
Солнце сощурилось кисло.
И впрямь, освещенье глупой земли —
Занятье, лишённое смысла.
Едва осветило с одной стороны,
К другой несётся поспешно.
Тем временем та успела опять
Покрыться тьмой кромешной.
Сизифу камня не удержать,
А Данаиды напрасно
Льют воду в бочку. И мрак на земле
Рассеять солнце не властно».
Какие смешные рассветы у вас!
Какое бессильное солнце!
У нас в России в солнечный день
Всё вокруг смеётся.
А если где-то от облака тень
На землю порой находит,
Она на кромешную тень, ей-ей,
Ни капли не походит.
И даже на той стороне земли,
Которую ночь облегает,
Тень, лишь завидит солнца восход,
Панически убегает.
Наверно, в вашей стране лучи
Темны, как льняное масло!
У нас ночами от луны
И то бывает ясно.
Но дальше читаем: «Туман исчез,
И в дымке розоватой
У самой дороги возник предо мной
Муж, на кресте распятый.
Мой скорбный родич, мне грустно до слёз
Глядеть на тебя, бедняга!
Грехи людей ты хотел искупить —
Дурак! — для людского блага…»
О ком ты скорбишь? Никак о Христе?
В воду — не зная броду?
Иуда, и тот понимал — Христос
Неумным не был сроду.
И Он грехи не хотел искупить.
Он знал, Он извечно знает,
Что смертью своей весь Адамов род
На вечные веки спасает.
Спасает ушедших. Живших тогда.
Сейчас на земле живущих.
И тех, кто будет жить. Для всех —
Рая грядущие кущи.
И разве в этом Его вина,
Что кто-то злой, нелюдимый
Этих прекрасных вечных мест
Захочет пройти мимо?
Только тот мимо пройдёт,
Кто злобой на Бога пышет.
Но поглядим, что в «Сказке» твоей
Ирония дальше пишет.
«Скверную шутку сыграли с тобой
Влиятельные персоны.
Кой дьявол тянул тебя рассуждать
Про церковь и законы?»
Да! Называть персонами тех,
Кто в Божьем единстве слиты,
Пожалуй, может только тот,
Кто из Деннициной свиты.
Правда, и свите дано было знать,
Что принимала решенье
Троица единосущная о
Всечеловечьем спасенье.
И — кому умирать на кресте,
Род растленный спасая,
Вызвался сам на Голгофу идти,
О муках своих зная.
Никто рассуждать Его не тянул,
Что проповедовать в свете.
Вместе о том обсудили Они
На предвечном совете.
Решила, как людям жить на земле,
Троица, а не персоны.
Церкви станут основой всего
И нравственные законы.
И снова читаем: «Печатный станок
Ещё известен не был.
Ты мог бы толстенную книгу издать
О том, что относится к небу».
Но Богу не нужен печатный станок.
Его оружие — Слово.
О том, что так или не так,
Он скажет снова и снова.
И этот живительный для души
Единственный в мире напиток
Люди, в звонкие фразы вольют,
Внесут в пергаментный свиток.
И свиток с годами не нужен уже.
Он верующему веригой,
Если книгой становится ум
И сердце становится книгой.
А свитки (и толстые книги потом) —
Хранилища Откровений —
Как память о главном для тех, что придёт,
Для новых, других поколений.
Но и у новых, кто в Боге живёт,
Загадкой для иноверца,
Тысячи душеполезных книг
Легко вмещаются в сердце.
Книги нужны для целей других
На Волге или на Рейне —
Чтоб цензор купюры делал в них.
Твои это мысли, Гейне.
«Там всё, касающееся земли,
Подвергнул бы цензор изъятью, —
Цензура бы тебя спасла,
Не дав свершиться распятью».
Цензура — Иуды вредней и черней,
Да что уж там, дьявол с нею.
Цензура не верящих в Бога людей,
Она намного страшнее.
Разные люди схожи в одном —
Нужнее им — Мефистофель.
За истины, что нам оставил Господь,
Его повели к Голгофе.
Твердит Мефистофель: мол, пей и гуляй,
Жизнь только раз даётся.
Но узок и труден путь к тому,
Что Царствием вечным зовётся.
И пьющим-гуляющим невдомёк,
Что смерть для души — развлеченья,
Что в Царствии вечном — только и жизнь,
А то, что не в нём — мученья.
Но, Генрих, ты — закалённый боец,
Нет для тебя различий,
По-прежнему стих твой бритвы острей,
Отточено-ироничен.
«И в проповеди нагорной ты
Разбушевался не в меру,
А мог проявить свой ум и талант,
Не оскорбляя веру».
В Нагорной проповеди Господь,
В пику душевным срывам,
Учил — как благодатным быть,
Праведным и счастливым.
Без этих лучших свойств души
Не дорастёшь до Бога,
И в Царство Божие войдёшь,
Лишь проявляя их строго.
Но ты их, Генрих, осудил
Как веры оскорбленье.
А вот какой — не дал нам знать.
Видать, нашло затменье.
Той, дохристовой, что сочли
Безгрешной фарисеи,
Но формалистикой своей
Ставшей камнем на шее?
Или Христос оскорбил ту,
«Разбушевавшись не в меру»,
Веру, которую людям принёс,
То есть Христову веру?
Но веру Христову ты защищать
В «Сказке» своей и не думал.
Ты все живые основы её
Выставил вроде пугал.
А ведь к народу, к братьям любовь,
Что ты в стихах прославил,
Это из тех же нагорных идей,
Или, точнее, правил!..
Что там осталось еще у тебя
От богоборческой главки?
Одна, завершающая строфа.
Это я так, для справки.
Чтобы читатель наверное знал,
Что главный выпад «Сказки»
Уже ужом подполз, подошёл
К своей кощунской развязке.
«Ростовщиков и торгашей
Из храма прогнал ты с позором,
И вот, мечтатель, висишь на кресте
В отместку фантазёрам».
Ещё оказались распятья виной
Ростовщики с торгашами.
Значит, Гейне, уместен вертеп
В Божьем святом храме?
Видно, уместен… Я вспомнил мысль
Твою о вере ненужной.
О том, что скоро всякий храм
В Германии станет конюшней.
В Германии, слава Богу, не стал.
Но ваш Бонапарт недавний
Пытался в России осуществить
Этот кошмар бесславный.
Вот это, действительно, был фантазёр —
Германское в мире господство!
Такой армадой пошёл на Русь,
Да спохватился поздно.
А фантазёр, сошедший с креста,
Миром по-прежнему правит,
И светоносных Его идей
Жизнь в забытье не оставит…
Над Падерборгом что-то у вас
Тьма Божий свет хоронит.
И восходящее солнце её
Всё никак не разгонит.
Наше солнце заметно сильней.
Это любой отметит.
Но и ночами при вере у нас
Свет во тьме светит.
19.11.15 г.,
Прп. Варлаама Хутынского;
21.11. 15 г.,
Собор Архангела Михаила
и прочих Небесных Сил бесплотных