Я касаюсь стены несуразными, длинными руками,
Не узнавая бледных и тонких пальцев.
В зеркалах сереет лицо, обласканное чужими щеками,
И сквозь кожу прорезаются вены, как десятки тоннелей, канальцев.
Не свои непослушные волновые мысли кружат голову,
А хрупкие больные колени дрожат от усталости
Или, может, от едкой и приторной гадости-
Её навязанно "привычка" или "тоска" зову...
И она довольно часто навещает меня:
Говорит со мною вслух и пытается компилировать,
Но совсем скоро её снова принимает опустевшая передняя,
И я думаю, эту гадость боле не стоит переименовывать.
Превозмогая себя, по трещащему масляному паркету перехожу в новую пустую комнату-
Кажется, воздух пропитался ушедшим гостем и лаской чужих щёк.
Я научилась любить январскую вечернюю синеву и настенную наготу-
Так же мог бы любить ушедшего гостя теплую пару следов мой порог.
И так же нежится под жгучестью чернил помятый разлинованный листок,
И так же сладко освещен советский переплет под желтой лампой,
Да и довольно так же душу рвет своей колючей лапой
Мне шоколадный толстый кот.
Но нет мне ни квадрата в ста квадратах с распростертыми просящими руками.
Мне нет успокоенья в почерневшей синеве.
И неприязни больше к гадости - к той проклятой "тоске".
Ушедший гость, согрей остывшее лицо твоими чуждыми щеками.
И дай мне ласки лестной в зальном холоде чужих объятий,
Своей ладонью чуждой возведи застывший пульс в былую частоту,
И с голосом чужим ушедшим гостем будь в передней в марте,
Чтоб бормотать у стен привычную молву.