Однажды я сорвусь, сломаю рёбра
своей же клетки, спроектированной нами,
приду к тебе, ружьём прижав к ограде,
скажу: "Я всё равно летал. Доволен"?
Однажды звёздный шаттл, что разобран,
я снова буду клеить вечерами,
пока мне хватит сил, деталей хватит
собрать подобие себя без ржавой боли.
Однажды я сорвусь, открою панцирь
навстречу солнечному белому зениту
и мои люди не узнают меня светлым,
проскочат мимо, как я прежний миновал их.
А я пойду к огням вечерних станций,
где поезда свечением увиты,
где маякуют огоньками сигареты -
я всё впитаю: свет вещей и свет усталых
полночных путников. Однажды я взвоюю
и дам пощёчину навязчивому мраку,
что приковал меня к спасительным таблеткам
чудесных грёз, едва ли исполнимых.
Я подойду на расстоянье поцелуя
к реальной жизни, с её кризисом, Ираком,
и где-то здесь оставлю свою метку:
поэзия, любовь, мой детский снимок.
Однажды я найду такое сердце,
коему стану донором/хирургом,
и ничего взамен, пусть просто скажет,
как быть с моим, когда оно немеет.
И, что мне толку с внутренних Венеций,
когда я вешаюсь в их узких переулках?
Поэтому... настань моё "однажды" -
сорваться в жизнь.
Я только в смерть пока умею.