Однажды, там, на воде, в прозрачном сумраке начала девятнадцатого века,
ты попросил время остановить мгновение. Если бы желания могли рождать больше, чем рыдания,
это было бы моим желанием тебя, мой дорогой, мой ангел. Но здесь,
в этой мрачной гавани правят другие законы, не правда ли? Если она и впрямь такова.
И тогда сам собою стих ветер.
Мы выплыли и увидали, что это и вправду произошло.
Время остановилось недвижно, тревожно. Как смогла замереть капля
на конце шипа, неведомо мне. Как бы я ни был
собран и невозмутим, у меня всё время что-то теряется,
я думаю об Австралии. Подобна ли она хоть в чём-то Канаде?
Играют ли голуби в голубизне? Есть ли там отчуждённость,
такая, чтоб завершить мою отчуждённость?
Или мне надо заново составлять свои каталоги?
Можем ли мы доверять обвинениям тех, кто видит нас только в час пик
и не остановится никогда, чтобы подумать? О, ты меня озарил однажды,
мой кенарь. Теперь мне осталось времени разве что на камыши, принесённые в жертву
в замёрзшем болоте. Дни так сжимаются. Хотя время сошло с круга само.
По крайней мере, так я чувствую.
Я это знаю точно, также, как улицы на плане индустриального города,
того, что я придумал. Но он течёт мимо по своим законам.
Обещанная полнота так и не состоялась;
ты стоял в очереди за чем-то, и грязный свет был неисправим.
Пи́ковый – вот прилагательное, пришедшее на ум,
хотя, несмотря на колебания уровня, я подошёл к тому каналу.
Его время выпало ровно не зиму. Дым из трубок
клубился в кафе, и снаружи огромная пепельная птица
стремилась прочь от исписанных витрин, и ждала
в отдалении. Ещё один шанс. Он так и не стал жестом.
( с английского)
John Ashbery
POEM AT THE NEW YEAR
Once, out on the water in the clear, early nineteenth-century twilight,
you asked time to suspend its flight. If wishes could beget more than sobs,
that would be my wish for you, my darling, my angel. But other
principles prevail in this glum haven, don’t they? If that’s what it is.
Then the wind fell of its own accord.
We went out and saw that it had actually happened.
The season stood motionless, alert. How still the drop was
on the burr I know not. I come all
packaged and serene, yet I keep losing things,
I wonder about Australia. Is it anything like Canada?
Do pigeons flutter? Is there a strangeness there, to complete the one in me?
Or must I relearn my filing system?
Can we trust others to indict us
who see us only in the evening rush hour
and never stop to think? O I was so bright about you,
my song bird, once. Now, cattails immolated
in the frozen swamp are about all I have time for.
The days are so polarized. Yet time itself is off-center.
At least that’s how it feels to me.
I know it as well as all the streets in the map of my imagined industrial city.
But it has its own way of slipping past.
There was never any fullness that was going to be;
you stood in line for things, and the soiled light was impenitent.
Spiky was one adjective that came to mind,
yet for all its raised or lower levels I approach this canal.
Its time was right in winter. There was pipe smoke
in caf;s and outside the great ashen bird
streamed from lettered display-windows, and waited
a little way off. Another chance. It never became a gesture.