Стыла в утреннем холоде земля, измятая людьми и скотом, залитая осенними дождями. Из печных труб жидкий синеватый дымок едва успевал вывалиться и сразу же падал вниз, стекая по крышам и расстилаясь по грязи.
Епифан Савельи Тучин лежал в постели. Поджал к животу коленки и нежился на согревшемся пуховике под толстым стёганым одеялом. Спать уже не хотелось ему, не хотелось и вставать. Было хорошо, уютно... Он шевелил пальцами рук и ног, и даже изредка покрякивал от пущего удовольствия, как маленький, когда его укутывают тёплой пелёнкой.
За тонкой дверью в кухне жарко горели в печи сухие берёзовые дрова, шумя и потрескивая. Анна чистила картошку - слышалось под ножом сочное хрустенье. уже несколько раз она говорила в горрницу: "Иди-ка, мужик мой! Иди, скотина не поЁнастоит!"
Мужик слышал, но не слушал, не понимал, о чём говорит жена, - в его ушах всё ещё стоял шум покрова, престольного праздника, который в нынешнем году справляли по-старинному. Ибо все были пьяные! По улице толпой ходили крупные парни, задрав на затылок картузы, играла гармоно, свистели, ухали, били в ладоши и дико, дико взвизгивали. Визг гармошек летел почти из каждого дома. Жители с гостями ревели песни, ударяя по столам кулаками.
К Епифану Савельичу полнаехали родственники из дальних и ближних деревень. Столы были накрыты вязанными скатерьтями с кисточками до самого пола. Мочёные арбузы и яблоки, солёные грибы и прочая охлаждающая снедь вносолись из погреба и поедались три дня подряд. Дом пропал водкою и тобачным дымом, непривычные к этому баба стонали и блевали.
КУМ
Одно не хорошо: прежних своих дружков не видит Василий, потому что он в Сибири, а они в-о-о-о-он где: в Пензенской области. Сначала Василию очень скучно и тошно было на чужой стороне. Посылал письма родным: приезжайте сроднички мои, пожалуйста, вас прошу, тоскливо нам тут с Маланьей Павловной! Никто не хочет ехать в далёкие края. Маланья говорила, вздыхая:
В последний день праздника Епифан Савельич плясал под гармошку. Поблёскивали лакированные сапожки с короткими твёрдыми голенищами, а он припевал-приговаривал:
Загуляли голыши,
А богаты - не дыши!
Ему легко было называть себя голышом, так как все хорошо знали, что он не голыш. Но свояк его принял это на свой счёт и рассердился.
-Одевайся! - крикнул он на жену свою и бросил ей поддевку.
Шум затих, гармошка и та заглохла, всё остановилось. Запахло скандалом. Небывалым скандалом!
-Что ты, что ты, Никодим?! - подскочила к нему Анна. Никак домой?! Самое-пресамое веселье началось, а вы - уходить?!
Поняв, в чём дело, Епифан брезгливо фыркнул.
-Скатертью дорога! Анна, пусти его! В избе светлей будет-то! Играй, Тимофей!
Опять затрынкала гармошка, и нарушенный ход праздника был восстановлен.
Хозяин плясал до пота. Ворот у белой ночной рубахи распахнул, клок волос взлетал и падал, бил по глазам, Епифан ловко пощёлкивал носком одного сапога о каблук другого,