Есть неслабая идея –
что мы все до одного
лишь фигурки на дисплее
в горнем офисе Его.
© С.Сатин
Так невольных и вольных перечитываешь перечень –
это он на тебя проецирует собственный крест,
рассекая спину и вкладывая в разрез
позвоночный столб и поперечину из плечей.
Минус двадцать (градусов или вовсе лет),
мне тринадцать, август, аппендицит,
мне три года, трехколесный велосипед,
минус месяц, аборт, меня наконец-то нет.
Млечный путь – молоко, растворившееся в крови,
распускает корни вошедшая в грудь омела,
исчеркав себя, как неудавшийся черновик,
буду помнить только, как я любить умела:
говорить и петь, ни звука не произнося,
прикасаться словом и целовать глазами.
Раз-два-три, пиф-паф, и песенка вышла вся,
дострелите зайчика и отпустите к маме.
И, с надеждой вглядываясь в чью-то чужую тьму,
в совокупность пикселей, в россыпи битых точек,
я однажды пойму, я однажды совсем пойму:
темнота за гранью равна египетской ночи.
Что щебечешь, ласточка, что тебе, глупая пти-
ца, не хватает мозгов принять аксиомное, прочное?
Ты летишь в темноту из тьмы, ты опять летишь
не в обитель смерти, но в объятья египетской ночи.
И давясь словами, непрожеванными, как хлеб,
и заботы «Электросбыта» пославши на хер,
не торжественно возлечь бы в фамильный склеп,
но растаять и раствориться, как в море сахар –
рафинадный кубик в черном утреннем кофе
в горнем офисе не-на-и-грав-ше-го-ся.
Он оставит доступ для следующего гостя
и почистит твой недозаполненный профиль.