Байка на чае
Закончил я в Воронеже десятилетку, уже бритый налысо, в армию собрался, просто горел своей любимой Родине послужить десантником, и тут отсрочка. Что делать? Весна, тянет куда-то. Завербовался я на таёжную лесопилку. Тогда, в 1969-м году, пункты вербовки при райкомах комсомола были. Направление отъезжающим давали и подъёмные – двести рублей. Уволился с вагоноремонтного завода, где в слесарном цехе в подручных работал. Для себя-то я решил ехать в Иркутск, а почему вовремя не стал оформляться – убей, не вспомню. Утром прихожу на вербовочный пункт бумажки подписывать и слышу в очереди, что отъезд сегодня, и набранная группа уже на вокзале. Махнул рукой я на формальности всякие и бегом туда, да только и увидел зад состава вдали.
Упорный я или упрямый – по сей день не разберусь, но взял я тогда на свои деньги билет и следующим поездом отправился в Сибирь-матушку, в достопочтенный город Иркутск, что на реке Енисей стоит. Прикатил, нашёл контору, куда вербовался, а меня не берут: направления нет и прописка не местная, воронежская. В кармане последние пять рублей. Тоска. Возвратился я на вокзал, пустой чай пью в буфете. Тут бич к столику подвалил, Костей назвался. Разговорились. Поведал он, что в Новосибирске в одну шарашку на работу без прописки берут – сам туда собирается. Сутки мы тащились товарняком - запрыгнули на тормозную площадку теплушки уже в сумерках. Задубели невозможно. Какое там спать! Да ещё впереди угольный вагон оказался. Аж глаза режет. Скакали всю дорогу. Выжили. Дотянули до цели. Рожи чёрные, как у шахтёров после забоя. На почтовом терминале помылись кое-как из колонки и пошли жратву искать.
Потом новый мой товарищ привёл меня в институт «Сибгидротранс» к начальнику партии, Щетинину Михаилу Ивановичу. Смуглый дядька лет сорока. Тот меня спрашивает: «Делать, наверно, ничего не умеешь? Рабочими пойдёшь? Работа в поле. А деньги есть?» Дал тридцать рублей. Такого-то числа ехать поездом в Иркутск. Оттуда летели самолётом до Улан-Удэ. Затем - через Байкал кукурузником в Верхне-Ангарск. Там посадили нас на баркас-дору и - вверх по Верхней Ангаре за посёлок Кумора, около ста километров.
Вот и лагерь базовый. Палатки. Мешки. Вездеход. Вся экспедиция – человек тридцать. Так я попал в Бурятскую республику. Рыли шурфы - били, говоря профессиональным языком. Скоро доставили нам две канатно-ударные буровые, и закрепили меня за геодезистом. Научился копать лопатой землю для пробы грунта на глубине пять метров. Чистая шара. Делаются два выгреба - от одного до другого пятьдесят метров. Туда электроды вставляются. Пускается ток, замеряется прибором удельное сопротивление и по специальной таблице определяется тип грунта. Два километра за месяц прошли.
У Кости хороший знакомый рядом жил, в Уояне, охотник-промысловик Михаил Ахдердеев. И так бичара прелестно расписал мне жизнь на заимке в глухой тайге, что, стыдно сказать, подвели мы с ним Щетинина, работодателя нашего. Дюже на охоту захотелось походить. Правда, расчёт не взяли, так дёрнули. И лопухнулись. Встретил нас дядя Миша и руками развёл: открытие сезона в ноябре, а во дворе-то – август ещё. Повёл к председателю. Дядька - без церемоний: «Езжайте на покос». Ну и поплыли мы вниз по Ангаре на заготовку сена на зиму. В сентябре ондатру ловили втихую. Нерпу пытались запулить. Она за нерестовым омулем следует. Далеко по реке поднимается в азарте. Как-то сохатый на луговину вышел. Здоровый! Рога с пол-каюты - пуда на три. У Кости винтовка всегда под рукой была. Слышу, затвор взвёл. Целил в шею, как учили, чтоб наповал. Ранил его. А я стою с бруском для заточки косы, боюсь шевельнуться. Прянул бы лось в мою сторону, затоптал. Ввечеру дяде Мише сказали. Утром пытался он с собакой след взять, да всю кровь ночным дождём смыло.
В ноябре пошла охота. Бригада тунгусов с нашим Ахдердеевым во главе – шесть человек, и я с Костей. Брали белку с пуледробового ружья - 32-м калибром. Гнездо у неё шаровой формы, наподобие сорочьего, из прутьев и мха. Чтобы шкурку не попортить, бьёшь, когда из-за ствола дерева только голова торчит. Хороший охотник десять трофеев зараз приносит. Мясо – собаке.
Вот со псиной у меня незадача вышла. Доставшийся мне Волчок по половым признакам оказался сукой. Всё было нормально, пока у неё течка не началась. Кобели - как помешались. Тогда определили меня харч готовить. И чтоб вы думали?! Эти мачо пристрастились сбегать к моей даме с охоты. Народ бунтует. Дядя Миша вердикт вынес – пристрелить, иначе всем домой возвращаться. Жалко мне Волчка стало. Это я сейчас кого хочешь - пристрелю, коли потребуется. Убили сучку невезучую.
Так я сибирского опыта набирался. И понягу таскал. Удобный рюкзак: доска с лямками и брезентовым мешком. Научился ориентироваться в урюпнике, подлеске таёжном. Ставил лабазы – склады подвесные на ветках деревьев, чтоб зверь охочий не добрался. Идёшь по тайге, на ногах ичиги, кожаные сапоги с мягкой подошвой, лёгкие, как пух, - шагов не слышишь. Хорошо! Кукша – сорока красногрудая - верещит. Как дом родной, тайга-то. Однажды изюбря подстрелили. Переплыл подмёрзшую речку и пытался на берег подняться, а лёд ломается, не даёт опоры. Со второго захода свалили. Прибило его к островку посреди русла. Как достать? Соорудили плот из толстых брёвен. Целый день возились, и не зря. И камусы славные сняли – куски шкуры с ног, на унты идут, мех долго не вытирается при носке. И умана насосались, мозга костяного. Необычный мозг – не белый, а розовый, как зреющая брусника. Сказочный деликатес. Наловчился я и костёр всю ночь поддерживать с помощью накладки слег на срубленный кряжистый комель.
Зима пролетела. Отсрочка от армии заканчивается, и мне к весеннему призыву дома надо быть, как штык. Денег нет. Когда ещё за добытую пушнину охотникам отвалят – вопрос открытый. И решил я воротиться в Воронеж «зайцем». Реально – эпопея. Из Улан-Удэ до Новосибирска этажеркой У-2. Проводница-то с пассажирами не летит, только провожает до посадки. Первыми лётчики поднялись. Я заглянул в дверной проём – они спиной ко мне. Ну, я в тюки и сунулся. После взлёта из штурманской кабины пилот вышел народ считать. Должно быть пять седоков, а налицо – шесть. Объяснился я, карманы пустые вывернул. Авиаторы – ребята молодые, махнули рукой: не возвращаться же. В Верхне-Байкальске даже нужду сходил справить. Не высадили.
Вот и Новосибирск. Где ночевать? И прежде чем о поезде думать, трудовую книжку из «Сибгидротранса» нужно забрать. На железнодорожном вокзале пристроился я на скамеечку и в сон провалился. Мент будит: «Ваши документы?». Молодой я был, наивный, паспорт ему сунул, как полагается, а прописка-то у меня воронежская. Бросалось в глаза, оброс сильно, чистый леший. Где там, в тайге, на себя в зеркало смотреть? Он и говорит: «Подозрительный вы товарищ. Нарушаете паспортный режим». В общем, заграбастали меня в КПЗ для выяснения личности. Я возмущаться: мол, по какому праву? завтра трудовую книжку получу и докажу, что я добропорядочный гражданин. Я ведь, тепличный недоросль, какое представление о стражах порядка имел?: «ищут пожарные, ищет милиция», добрый дядя Стёпа в обиду не даст.
Восемнадцать дней меня там продержали. Стричься категорически отказался, так поместили во «вшивник» - колоритная камера, где перед санитарной обработкой и распределением держат. Уголовников, правда, - отдельно. А тут шушара всякая, бомжи, тунеядцы, дебоширы, беспаспортные. Утром – пустой чай. Днём – полбуханки хлеба да баланда: водичка с капустными листьями. Вечером – чай и столовая ложка сахара. Это для молодого-то организма! Голодовку объявил в знак протеста. На третий день сокамерники пожалели и посоветовали бросить затею – здоровье дороже. Мол, если за мною ничего не висит, больше месяца держать не имеют право. Ну и бросил я бесхлебицу. Жить хочу ещё. По утрам докторша и майор со свитой обход по камерам делали. Положено стоя встречать, а я лежу на верхней полке, как бывалый. Начальник кричит: «Встать, сволочь! Сгною!» И минуты две в таком духе, без передышки, держит речь, брызгая слюной мне в лицо. Женщины не стесняясь. Впрочем, может, врач-то вовсе и не женщиной была в душе давно. Наслушался я в КПЗ о нашей верхушке, о строе нашем социалистическом, об армии. То, что сейчас огласке предано, в тюрьмах знали. Откуда? – ума не приложу. С тех пор возненавидел я партию – рулевого нашего и систему её трухлявую, соплями кровавыми да слюнями жадными клееную.И за что воевали?
Выяснили менты личность мою, вернули паспорт и всучили справку, сопроводиловку до места жительства - по ней можно без билета железной дорогой ехать. Вышел я на свободу с дядькой-алканавтом на пару. Обозрел стену с колючей проволокой и кумачовый закат в полнеба. Конец апреля. Мороз страшный. Куда идти? Наличность поёт романсы, а есть хочется до умопомрачения. Бухарик глаголит: «Официантку знаю. Вместе в школе учились. Не откажет». Добрались до столовки. Раздевалка. Ломаные стулья. Привалил я к тумбочке и шесть тарелок борща приговорил, не насытиться никак. Тут бывшая его одноклассница прибегает: «Директор рядом! Уходите!» А я встать не могу. Физически сил нет. Вывел меня дядька через задний ход, посадил на ящик порожний. Полчаса оклёмывался. Думал, кишки полопаются.
Попал на поезд «Киев – Владивосток» с украинской сервисом. Страшное дело. Проводница, хохлушка, вопит: «Билета нет – выметайся! А справка мне – не указ!» Я как начал ей толкать, по фене ботать: мол, на нарах своё оттянул по статье такой-то и имею гражданские права, как все в Союзе ССР! Главное, нагло и уверенно. Так вот и ехал. Тогда я не курил, но в тамбур выходил для разнообразия впечатлений. А чаёк в соседнем вагоне пил, чтобы не возбуждать свою фурию. Однажды погнали меня оттуда и дверь закрыли. И в мой вагон не попасть – на запоре, позаботилась хозяюшка. Вот над сцепкой часа три часа, в костюмчике, на продувном ветру, при минус пятнадцати и балансировал, - пока кто-то не пошёл и блокировку дверей не сняли. Сибирский опыт выручил - всё время шевелился.
Ах, как есть хотелось! На одной станции стоянка длинная была. На выходе из вокзала – ларёк. А на пяточке у него десять копеек вмёрзло в лёд. Это же целое состояние! Полбуханки хлеба! Люди снуют туда-сюда. Крутился я вокруг час, наверное. Присяду, вроде как шнурок завязываю, отковырнуть пытаюсь, а наледь сверху – сантиметр, не меньше. Хоть плачь. Потом плюнул, нашёл обрезок трубы и отбил эти десять копеек, ни на кого не глядя. Купил половинку черняшки да булку французскую – копейки четыре цена - незаметно в кармане унёс. Грешен.
А уж из Воронежа в армию через месяц попал. На призывном пункте меня спрашивают: «Вы хотите служить в армии?» Я отвечаю: «Не хочу». Все в комиссии проснулись даже, оторвались от бумажек, чтобы посмотреть на идиота. А я говорю: «Не достоин ещё. Не дорос. Самосознанием не крепок». Так в стройбате на два года и оказался. Не жалею. Уже не маменькиным сынком был, как новобранцы вокруг. Сибирь побила. Как в раю, жил. И денег девятьсот восемьдесят рублей домой привёз, фантастическую сумму по тем временам.