Сегодня умерла бабушка соседка, жившая выше этажом.
Я любил ее. А она, кажется, любила меня. По крайней мере, с радостью хваталась за каждый случай обмолвится при встрече словцом, а нередко выручала и в долг, из скудной своей стариковской пенсии.
А еще она постоянно восхищалась моей страстью обсаживать кустами и деревьями все свободное пространство вокруг дома, говоря, что я и «часа не могу просидеть без дела».
Так, пожалуй, и есть. После сорока, чувство «бесцельно потраченного времени» становится все острее. Начинаешь воспринимать окружающий мир как многообразное, но единое и бесконечно хрупкое живое существо. И себя, такого же хрупкого и не долгого, в нем….
Вот и все. Я положил бабушке Нине (так звали ее) четыре белых розочки в гроб, а потом зашел домой и молился, и плакал. Плакал, как не плакал, кажется, даже за родной бабушкой.
Нет, я любил свою бабушку но, почему-то, именно в то время был не способен на слезы.
В ушедшей же сегодня бабушке соседке я словно нашел для себя вторую бабушку и все то, что не смог, не сумел, не успел сказать или дать своей бабушке, попытался, по мере сил и времени, сказать или дать ей.
И, взрослея, я чувствую все глубже потерю от ухода близкого человека – пусть не родного, чужого почти – в старом, морщинистом лице которого, воплотились для меня черты всех бабушек на свете, человека, для которого я был где-то, быть может, тоже немножко внуком.
Теперь и ее нет. И мир, сжавшись как шагреневая кожа, стал еще чуточку меньше, потому что я, с необыкновенной тоской и отчетливостью, понял вдруг, что у меня нет больше бабушки.
И никогда уже не будет. И я никогда, не для кого на этом свете, не стану больше внуком…
Когда выносили из подъезда гроб, бабушку провожали, кивая, крохотные головки алой вьющейся розы, посаженой мной этой весной, которую она так и не успела увидеть.
Весна 2008