Если у меня когда-то и было имя — оно потерялось:
Разложилось на облепиховый мёд и запах трав,
Высушенных к этой поре — холодной и пряной —
Высушенных насквозь, смертию смерть не поправ.
Не спрашивай, кто я — окромя Его, тебе никто не ответит:
У меня — метель, гроздья снега и горькой рябины;
За мной — покореженные ветви и ветер;
Во мне — мемориалы — надгробные плиты.
Помолчи, успокойся. Видишь? — вокруг тёмный лес и холод,
Тишь, небеса бросают осколки облачных льдин —
Мягких, колючих. Не загублю мором,
Не заморожу насмерть — просто, прошу, усни.
Я спрячу тебя от полчища предноволунных волков —
В эти часы они — кровью гонимые твари.
Пусть мой голос сух и булавочно колк —
Я — предсмертно поющая колыбель Матерь.
Ты ещё чувствуешь колкость моих леденелых ресниц,
Покрытых рябиновым холодом и корицей.
Если есть спокойствие в мире — это лететь вниз,
Не вороча под ноги свои большие глазницы.
Не вороти. Послушай, ты уже точно не выживешь:
Сердце чуть бьётся, веки срослись морозной нитью.
Я тебе весь простор покажу с полёта птичьего —
Только усни. Я рядом. С тобой. Совсем близко.
— Выдох. —