Штрихи к портрету Ван Гога

               
             ИЗ  ПИСЕМ  БРАТУ  ТЕО

Неизменно любить то, что достойно любви:
Я уехал проповедником в Боринаж.
С Богом, Тео! Сколько ещё лобовых
Столкновений? И союз не забудут наш.

Я за рабочих заступник угольных шахт –
Сам без работы, без крыши над головой.
Искусство прекрасно! (А жизнь шарах-
нет – первый пропущенный голевой.)
 
Жаль, пропали рисунки трудной поры.
Я нюхнул твою черноту, уголёк, -
Оттуда к свету и краскам порыв.
За каждую удачу – души клок.

Но кончается и самый страшный сон…
«Я человек одержимый» - он так сказал.
(Мы подвываем веку, как волки, в унисон,
Но люди есть, как Божия гроза.)

«Моя родина – страна картин».
Любовь к картинам – исступленье:
Пусть будет вечен карантин,
Но я не сдамся – это преступленье!

«Родина, отечество – повсюду!»
Нет штанов – сиди и пиши!
На что мне фарфоровую посуду?
В картинах – шик, а остальное – пшик!

Где деньги на университет?
Мной редкий академик уважаем…
Я верю: я, а не неверы те,
Гордиться буду урожаем.

Я кричу: «Верховная сила – любовь!»
Я ещё поднимусь, я возьму карандаш
И начну рисовать и воскресну вновь!
(А мы, всё про какой-то раскирдаж…)

Я размышляю, верю и люблю
И с каждым годом – глубже.
В тисках нужды – я на неё плюю! –
Хотя все обо мне: «Ну и глуп же!»

Ты пишешь мне, что я уже не тот –
Отчаянье, нужда любого свалит…
Но станет жизнь моя – весёлый анекдот
И как цветами, закидают нас словами.

При всём моём неверии я всё-таки фанат…
Мне самое необходимое недостижимо.
Моя мечта, как газовый фонарь
Таверны, брат, со мной нерасторжима.

Доколе, Господи!? – не я один вопил:
Мой огнь души, ужели, никому не нужен?
Но видит большинство дымок, как от опил…
Я знаю: пламя вырвется наружу!

Свои рисунки я меняю на кусок
И мои ноги в кровь опять истёрты,
И поезда мне не привычно колесо,
Но приключений и пешему до чёрта!

Дружба, братство, любовь –
Ключ отверзающий двери.
А быть искусства рабом
Мне сам Господь доверил.

Ткачей, шахтёров рисовать,
Безвестных каторжан презренных –
Никто нигде не будет рисковать:
Я оскорбил натурализмом зренье.

Конечно, перебраться бы в Париж – 
Моё заветное, горячее желанье.
Как не трясу – не су, я умеряю прыть,
Пока я ваш чудак, селяне.

«Стать хозяином своего карандаша,
Угля и кисти». Встретить учителя-ангела;
Вересковой пустошью дышать;
Не бриться, но стричься наголо.

Мой мальчик, под сень родителей не жди,
Ни в Эттен, ни в Гаагу: я – крестьянин).
Я заболел бы от постоянной нужды,
Чёрствого хлеба, картофеля, каштанов…

И первая любовь не крикнет: «Напролом!»
Жаль, истрепалась вся моя одёжка.
Ни для одной не стать мне королём.
Не мне пора златая – молодёжка.

Как можно больше этюдов: они – семена,
Из которых потом вырастают картины.
Пробиваться вперёд, даже метод сменя.
Но никто нам успеха не гарантировал.

(И я всегда слишком много читал – 
Да я себя без книг не представляю!
Как книголюб, я многим не чета.
Вам на черта моя черта – подобье рая?)

Природа и настоящий художник едины.
Для меня и ива существо живое.
«Нет, нет никогда!» - это, Тео, как льдины
И я – как волк одинокий вою…

Как растопить отказа лёд?
Чтоб стать художником, нужна любовь.
Ужель душе так и  не познать полёт?
Нить Ариадны не смотать в клубок.

Я слабовольный и податливый, как воск?
Но от любви не откажусь я ни за что на свете!
Я неуютен, некрасив, нелеп, громозк
И мне нигде не в чём не светит.

Что за великая вещь тон и цвет:
Кто их не чувствует, тот обездолен.
И серость большинства необходима, как цемент;
Куда страшнее тем, кто болен и бездомен.

(Будущая жизнь – это жизнь картин.
С кистями бег – как эстафета.
Зачем Господь талантом наградил,
Который смотрится дефектно, не эффектно?)

«…чрезвычайно жизненно и реально;
Оно и есть мой Бог иль всё равно, что Бог».
(Мало кто живёт так экстремально,
Предпочитая тишь квартир-штабов…)

Не завидуй, Тео, мальчик, мне:
Я неучёный, как многие, я невежда
И доживу ли до ручья монет,
Как до клубники свежей.

Люблю я К. по тысяче причин:
Я наберусь терпенья и не озлоблюсь.
Мои стремленья как никогда прочны,
Мой ясен взор и чёток пульс.

Всемогущий грешника не оттолкнёт –
Единственное, что Бог не в силах.
Лишь нереализованности гнёт
Да нищета меня бесила.

Читая мои письма, Тео, брат,
Ты отделяй муку-то от мякины:
И долю правды только брать,
Всё остальное, Тео, брат, откинуть.

Впервые в жизни в ярости такой:
Не только из-за церкви с папой родным…
Всё! – жребий брошен, Тео дорогой,
Один я на один с житейским морем грозным.

Я попытаюсь выплыть и победить:
Страсть к рисованью, как и к морю…
(Кто спасёт художника от беды?
Рот не разинет от восторга чморик?)

Пусть говорят, что я поздно начал,
Что не художник – подумай о куске…
Мою мечту я, как ребёнка нянчил.
Меня теперь не спутаешь ни с кем.

Пришла натурщица, которую не ждал:
Я протестую, а она: «Есть ли у Вас еда?»
И протянула порцию бобов с картошкой.
Не пропаду я, Тео, точно! Хоть и тошно…

Не мне гоняться за торговцами картин:
Мы снимем урожай богатый, Тео!
Падут пред нами тысячи гордынь!
Мои союзники – мои душа и тело!

Разлад мне горестен с матерью, с отцом…
Но с миром я сражения не проиграю!
Не я паду лицом, торцом
В навоз иль в грязь или на гравий.

Костюм красивый мне как-то не идёт;
На чай меня никто не приглашает:
Лицо урода у меня, но я не идиот,
Я новых истин призван глашатаем.

Вот в вересковой пустоши я свой;
Часами я пропадаю в дюнах…
Моей тоски не слышен волчий вой…
Я – радость в красках вечно юных!

Всегда искать и полностью не находить,
А мне в ответ: «У вас характер злобный!»
Ко мне картины посмотреть не заходить?!
Не эталонный я художник, не салонный…

Не сомневаюсь я в могуществе любви.
Я ради встречи с К. и на зажжённой лампе
Готов ладонь палить! А могли бы вы
Ради любви? Тогда не суйте в душу лапы!

Мучительно и долго, но умерла любовь.
Я заболел. А тут Христина, как спасенье:
Брат Тео, не ломай от удивленья бровь
И помни о клубнике, брат, весенней!

Не приглашали меня дамы пить чаи,
А я нашел беременную голодранку
И сей секрет не долго мне таить:
Она мой голубь – я за неё полезу в драку!

(Эта женщина проклята попами
И ребёнка не от него родит…)
Без неё мои чувства пропали б:
Она – непогашенный мною кредит…

И падшие – чьи-то дочери, сёстры…
И любая любовь Богом освещена…
Только Гогену Бог дарит остров…
Благословенны начинающие с «Отче наш!»

Брат Тео, я рискую головой –
Вся жизнь моя зависит от тебя.
Дорогой дорогой да и по кривой
Тебе в наклад – Христина, я!

Мне требуются деньги и в этом трудность,
Но в богатых домах я извожусь от скуки:
На случай победы я прячу победную крутость:
Все – ко всем чертям! Вот вам кукиш!

Я – труженик. Моё место среди работяг.
Работа моя – постижение сердца народа.
Разве не достоин счастья последний босяк?
Хотя мою судьбу не выдумать нарочно.

«Нужно действовать быстро, решительно –
Крупные линии ложились с быстротою молнии…»
В живописи то же, что и в жизни разрушительно,
И догмы монолитные, и всё – тягомотно.

Мы двое несчастных с моею женою Син
И наше несчастье превратится в счастье.
Как важно, что ты нужен как муж, как сын,
А трудности все – из разряда частных.

Это вечная поэзия рождественской ночи:
С любимой женщиной и ребёнком её –
Последнее и не важно сильно очень,
Многого не понимают дурачьё и хамьё.

Нежно я люблю и так привязан к детям –
Это, брат, и твоя заслуга, правильно пойми.
А я художник: красоты и правды делатель.
Да не иссякнет твоей доброты лимит!

Лучшая моя акварель – ива-великанша:
Мрачный пейзаж, унылый серый денёк…
Какой художник природой не увлекался?
Кого не возносил простой костра дымок?

Работать на продажу – это не по мне.
Искренность художника всё побеждает:
Ценители  найдутся, пусть даже нет примет,
И всё сметут – талантов и бездарных.

Плевать отцу и матери на мою мазню
Да и другим – не строю я иллюзий…
Но счастлив я работой. Себя я не казню,
Что всё, что нажил, уместится в узел.

В живописи есть нечто бесконечное –
Не могу, как следует объяснить:
К ней намертво, конечно, я
Пришит – надёжна Ариадны нить.

Тут плюнули мне из окошка порцию табаку –
Народ простой, как на рынке картошка.
Я, брат Тео, нас на бессмертье обреку:
Я так стараюсь и так дотошно.

Вот не дали прекрасный этюд каштанов дорисовать,
А это всё чревато переделками крупными:
Жаль, что вид мой на фоне красот резковат,
Жаль, люди бывают очень нахальными, грубыми.

Пакет из дома с двумя зимними пальто:
Мужским и женским и парой тёплых брюк – 
Как меня это тронуло до глубины, браток!
(А слава делала свой страшный крюк…)

Как утро в понедельник – трезвость англичан:
Больше б сердечности, весёлости, живости.
(Мало кто из тех времён до нас докричал.)
Не до музыки большинству, не до живописи.

Пишу крестьянина – пусть будет крестьянин,
Пусть шлюха орёт с полотна: «Я – шлюха!»
(Он жизнь воспел, а не жистянку,
А дуракам – подробности про мочку уха.)

Художник часовой на забытом посту –
Возможность погибнуть не исключена.
Не в пустоту – мою новую простоту:
Жизнь за неё – не ваша, люди, цена?

Дешёвые рисунки для рабочих и крестьян.
Кто против литографий для народа?
Да будет доступной для всех красота –
Не только для публики благородной!

Единственная радость: работа удалась
И с каждым разом я рисую лучше.
А придаёт устойчивость балласт.
Лишь бы не гас мой путеводный лучик.

Делать нечто серьёзное, свежее,
Нечто такое в чём есть душа.
Судьба тебе камень на шею вешает,
Брат Тео, меня! – необходимость внуша.

Неудачливость живо и болезненно
Меня  буквально превращает в старика:
Моих поползновений бесполезность
И даже жизнь совсем не дорога. 

Конечно же, я верю в настоящую любовь.
Моей Христине не до книг, не до искусства.
(В России для народа был лубок,
Потом – плакат, но это скучно…)

Как станет очень плохо – дело начинай.
«Зимой я так же мёрзну как озимые».
Нет у народа почтения к чинам:
Все истины народные – земные.

Бывает иногда я сказочно богат
Тем, что я своей работою надыбал:
Так хочется с тобою поделиться, брат!
А без тебя, мой Тео, мне погибель.

Христину мне не переделать, брат
И родственники тянут её в яму.
В её головушке такой бардак!
Чуть за меня не вышла замуж.

Не угадать, не угодить на чей-то вкус,
А выразить  искреннее человеческое чувство.
Неведомою силой я, брат, влекусь
Вперёд: в мир красок, в цвета буйство.

Ходить по людям: предлагать купить
И уговаривать, но это путь в хандру –
Искусство в собирании крупиц,
Но золотых, сие по мне, мой брат и друг!

Плохое впечатление я, брат, произвожу:
Вот и Христина от меня уходит,
Характер – на попавшую под хвост вожжу
Мой так похож: негодник, неугодник.

Я мог бы посмеяться над собой,
Но мне, мой брат, порою не до смеха:
В любой работе бывает сбой,
Но тяжело без минимального успеха.

Сомнения: а художник я? – не избежать,
Но мне пример – крестьянская работа:
Вспахать, посеять, сжать –
Сколько на это надо сил и пота?

Эх, стал бы ты художником, мой брат,
Да мы с тобой  такое б замутили!
Мы закрутили бы такой бы многократ:
К нам в очередь бы на портреты! А модели!?

Одна десятая, что попадает в руки знатоков
Картин: форма вложения капитала.
Мир ценит спекулянтов, не нас, простаков.
И мода, выгода торговлю пропитала.

Моим уделом станет нищета –
Не отрекусь я от собачьей жизни!
Моих падений никому не сосчитать.
А слава? – нет ничего её капризней!

Одиночество – нечто вроде тюрьмы,
До чего доведёт – это вопрос вопросов.
Картина всегда возникает из тьмы –
Это до предела просто.

Продай меня хотя б кому за пять,
Чем десять отрывать от сердца:
В терпенье упражнения опять,
Но тут и ангел, брат, рассердится.

Стать твоим протеже? Нет, Тео, уволь:
Я и так на твоей шее, как жернов!
Конечно, я пашу, как настоящий вол,
Да что-то в тарелке совсем не жирно.

«И всё-таки я тоже любила» - эти слова её
Чуть не стали эпитафией на могиле,
Её любовь в меня силы вольёт:
Сейчас на ногах у меня горя гири.

Она сказала: «Хорошо бы умереть сейчас»
Жаль не встретилась на десяток раньше:
Не здоровьем, не сытостью сочась
Для себя не нашёл бы краше.

Боится художник пустого холста:
«Ты ничего не умеешь!» -- он плюёт вам в рожу:
Не трусь и кистью не прижимай хвоста –
Он, сукин сын, хороший!

Не бунтуют мои ткачи…
Поотчаяннее углекопы.
И занозой во мне торчит
Нереализованный опыт.

Я крестьянский художник, дорогой мой брат,
Мой девиз: работать больше, тратить меньше.
Я ещё заставлю всех мои картины брать!
Удел новатора – терпение! – на этом я помешан.

Крестьянская картина «Картофеля едоки»
Хорошеет на фоне золота иль бронзы,
Пахнет салом, дымком е-е-едким
И нет сильней поэзии и пользы, чем от этой прозы!

Мои фигуры неправильны, но они живут:
Я изменяю действительность в угоду правде!
Пусть прилипает к моей спине живот.
Работящие люди главные на моём параде.

А, брат, старые голландцы работали быстро,
Без поправок, с ходу, не сглаживая, на один манер.
Для меня безденежье, как самоубийство,
Оно мой вечно обнажённый нерв.

Мир красок, мир звуков чужд большинству –
Какой слабак посмеет подражать Гераклу?
Не для искусства делёж по старшинству.
(Не даром и поэта уподобили оракулу.)

«Три дуба» я не смог и не хотел продать, и подарил.
«Чертовски хороша!» -- так заценил знакомый.
Солдаты, грузчики и мы – богатыри!
И быт наш скромный и стол скоромный.

Понятно жаль, что молодость не удержать,
Но в живописи, брат мой Тео, счастье:
Срубить портретами бы толику деньжат –
Покрыть долги, хотя бы частью.

Сотни тысяч на стройку музеев гульденов,
А художники, тем временем, подыхают с голода:
Страшно тяжела наша жизнь-паскудина
И тянет убежать из большого города.

«Бездействие прямо-таки душит меня».
«Разменял последний пятифранковик».
Устал помочь мне умолять –
Какой букет в одном флаконе!

Подвернулась модель из кафешантана…
Хорошие кисти, дорогие краски где?
На свежем воздухе от голода шатало…
Я на балы (для народа) на весёлых людей…

Рембрандт, Курбе, Мане – вершины вершин!
И у меня, чёрт побери, амбиций ворох!
Я много из задуманного не совершил,
Но я чужого чуда никогда не стану вором.

«Сейчас я кладу краски ещё тяжеловато…»
Я долго ищу – безжизненный результат.
(Так никогда не скажет лже-новатор,
Не скажет серенький искусств зольдат!)

Я жёсткий, жестокий, как будто сидел,
Теряю зубы, испортил желудок…
Обидно, коль мой пропадёт задел
Иль отрекусь от себя, как новый Иуда.

Я сдохну, брат, иль в идиота превращусь:
Курю без меры, чтоб не сосал желудок.
50-60 прожить бы без кощунств…
И без моих страстей живут же люди!

Без женщин чего бы стоило искусство? – 
И сама жизнь и всё теряет смысл.
И гипсы рисовать мне, брат мой, скучно.
Без трубки и стакана – какая мысль?

Теряю охоту жениться, иметь детей.
И нет во мне тщеславия ни грана.
И в 35 не тянет в царствие теней.
В конце пути не видится награда.

Стал тяжким бременем я, Тео, для тебя:
Серьёзные успехи всё круто б изменили –
Не для меня фанфары, брат, трубят!
Слезами захлебнётся слава на моей могиле!

Союз художников мечтал я сколотить:
Дега, Моне, Сислей и Писсарро, и Ренуар
Могли бы скинуться во имя молодых:
Налить спасительный резервуар.

Всё обновить: рисунок, цвет – как прекрасно!
Картины писать из жизни народа.
Цветущие сады – в чудовищных красках! –
Мою палитру не придумаешь нарочно.

Я трачу кучу красок и холста.
Жаль, что желудок я винцом испортил,
Здоровье потерял, нищ, холостяк,
Понятья не имею ни о диете, ни о спорте.

Человек – вот корень всех вещей:
Сменял бы живопись я на создание детей,
Я проклял бы её, забыл бы вообще
И в детскую дуду бы, хохоча, дудел.

«Я на стене повешу кой-каких японцев»
И буду ждать, когда заявится Гоген.
(Винсент не ожидал от Поля понта,
Что он другого мира суперагент.)

С плохой наследственностью сложно жить:
Хорошая еда, поменьше дам и длинный сон.
Невиданный же колорист всё положит-
ельно решит: не я предтеча, всё знает Мопассан.

Изобилие сюжетов – это высший класс,
Настоящую б цену за мои полотна!
Оценит мир ещё и кисть мою, и глаз,
И книги обо мне с другими лягут плотно.

Счастливых обладателей надорванных сердец
Спасёт распущенность – не пост и не диета.
Необходим, мой брат, во всём златой наш середец, 
Который на меня, как малахай надетый.

Моим портретам, автопортретам нет цены!
Бессмертный я пример людского оптимизма!
Я из могилы крикну: «Дерзайте, пацаны!»
Я не доживу до торжества  импрессионизма.

Жизнь настоящая – недостижимый идеал.
На солнечном лугу лошади резвятся –
В конюшнях мы, с кучищами дерьма.
Коро пред смертью зрел небо розоватым…

Сердечная надорванность в несвободе, брат,
В нашей прикованности к жизненной телеге:
Не то, что убежать – не смеем и брыкать,
Мы, как в навозе, вязнем в интеллекте.

За всё мы платим дорогой ценой:
Здоровье, молодость, любовь, рассудок,
Соблазн не поднятою целиной
И творческим не проходящим зудом.

Мир наш, брат Тео, неудачный этюд:
Сотворил его Бог на скорую руку.
В мире ином, надеюсь, не наш же тю-тюк,
Не бесконечный, бессмысленный бег по кругу.

А жизнь, мой мальчик, такая какая есть.
Должны ли мы готовиться к смерти?
Жить для других? – не высока ли честь?
Уговорить Гогена приехать суметь ли?

Самопожертвование – форменное самоубийство.
Мы не заслуживаем любви Христа!
Недолго и до могилы углубиться
Или нас воскресит невиданная красота?

600 тысяч, где возьмёт Гоген?
Мираж, фантазия нищего больного.
Ещё мы станем с ним героями легенд!
Как о его приезде всех сразила б новость.

Лозунг: художник хозяин искусства –
Утопия! Да и Пол: банкирам – по десять картин!
Денежки – им, а нам остаётся капуста:
Какова их поддержка и какой гарантин?

Если бы заработать кучу денег
И пригласить хороших парней –
Где их взять? Художник – неврастеник:
Один другого пьяней и потней.

Дешевле купить чужое, чем своё нарисовать.
По скорости письма нам не догнать японцев.
А солнце, как у них! (Наш юг не рисоват,)
Яркость света и красок чистота – южное солнце!

Лучше работать? – это, брат Тео, мираж!
Небо, река цвета абсента – сплошные намёки!
И надрывающее сердце охватывает мандраж…
И дам платочки слезою не намокли…

Моих скороспелых 50 холстов…
Брат, тяжело писать без вдохновенья,
Чертовски трудно из хитросплетения цветов
С шедевром выбраться необыкновенным.

Плохо живётся нам, будь ты трижды поэт!
Может за гробом нас поджидает другое?
Должны мы земным, как оспою переболеть
И встретить мир иной, как нечто дорогое?

Мы человеки не от мира сего,
Вроде лунатика, наш брат художник.
Есть вдохновенье – работать легко,
А без него, как в бесконечный дождик…

Смерть от старости, как ходьба пешком,
От болезни – смерть уносит к звёздам,
Но как душа справится с таким прыжком?
Я к своей гонке картинной прогвозден.

«…холера, сифилис, чахотка, рак (…) –
Небесные средства передвиженья…»
Сколько нас земных калек, коряг
Упрямо переносящие лишенья?

Пьянь перед мольбертом или на лесах?!
Курить и пить не только мы умеем.
Пред нашими твореньями в слезах
Род человеческий умнеет!

От перенапряжения спасает алкоголь
И крепкий табачок поддерживает тонус.
Легко нас судит всяческая голь,
Дождётся: я опять рассудком тронусь!

Спешу, пишу я и по шесть картин,
Но я заблаговременно их в голове придумал
И чтобы критик мой не городил,
Не может быть умней меня придурок!

А у людей заботы о насущном, о куске:
На сантиметр к искусству я их не приблизил.
И словом перекинуться бы с кем?
Спасают солнца золотые брызги.

Забавный город, брат, Париж
Где нужно подыхать, чтоб выжить!
Но полудохлым в нём – не мой престиж! –
Дождь золотой, стога в Арле я вижу.

Если б на том свете, на другой планете
С художниками мира снова рисовать?!
Не принято мечтать про это,
Об участи загробной – всякий трусоват.

Хотя и живопись – моя отрада,
Как охота на кроликов для одержимых,
Стремленье пробиться для меня – отрава:
Меня сломали – всё! – жить по режиму.

А ты, мой брат, человек искусства!
Беспутной, больной развалиной
Я становлюсь. Но об этом – скучно:
Я не мечтал о судьбе провальной.

Участник великого возрождения
Я был счастлив благодаря тебе!
Меня убьёт не столько безденежье,
А совокупность бессмысленных бед.

И на сердце моём тоскливо
От предчувствий дурных и дум:
Как будто картину повесили криво,
А я поправить её не иду.

Я говорил: «Я мчусь на всех парах,
Как живописный паровоз».
Казалась жизнь – не крах и прах,
Ведь Поля чёрт принёс.

Гоген приехал, но не спас меня –
Я сам его чуть было не зарезал:
Наш брат, через одного, маньяк!
У каждого в башке своя зараза!

Ты прав считая исчезновение Гогена:
Удар ужасный – отбрасывает назад!
Куда деваться? – это как гангрена!
Жаль, переделать ничего нельзя.

Я чувствую угрызенья совести.
Гоген мечтал попасть в Париж.
Болезнь решила со мной свести
Счета: с её веригами не воспаришь.

«…они исключительно нравились Гогену» -
«Да, это цветы!» Подсолнечники – только моё!
А наши отношения превратятся в легенду.
А критики временны, как комарьё.

Закройте меня в камеру буйно-помешанных
Или дайте работать в меру, конечно, сил.
Нет ученика, более чем я прилежного:
Сколько чудес я в голове и в сердце носил!

Болел и вспоминал я, Тео, детство:
Дом, огород, поля, кладбище, церковь,
Сорочье гнездо на акации. Спрятаться в идиотство –
Я и такой задавался, мой мальчик, целью.


Не поеду я за Гогеном в тропики:
Я слишком стар – не мой конёк.
В искусстве не дороги – тропочки
И что не истинно, то заживо сгниёт.

Я сам удивляюсь, что выздоравливаю –
Пропитан безумьем до мозга костей.
Я относился к Гогену как к равному…
(К полотнам их и не счесть гостей…)

Я буду счастлив, брат мой, ты женись:
Мои картины – плата, свадебный подарок.
Мой добрый брат, я вечный твой должник!
Как жаль, что я такой плохо продажный.

Я приделаю ухо из папье-маше:
Все гении, Тео, немного идиоты!
Вернуться бы в детство к ма-ма-ше:
Каким счастливым был я – отрок!

А я люблю роковое местечко Арль,
Но больше сюда художников не позову.
(Сгорбатится разгадывая, пусть русский карл:
Чего надыбает, российский поползун?)

Быть чьим-то пьедесталом я не хочу:
Пусть роль моя второстепенна…
(Не трать на доказательство хрычу –
И отупенность не сбороть и постепенно.)

Чувство «…какой-то смутной тоски» --
Это предчувствие полного краха.
(Работоспособность до гробовой доски,
Чтобы потомок ленивый ахал.)

Доброта твоя, брат, не пропала даром,
Хоть результаты равны нулю,
Но мы привычны к судьбы ударам,
А я тебя разорил – я не юлю.

Не пить, не курить, к публичным не ходить?
Завербоваться в иностранный легион?
Иль прекратить жизнь холостым?
(Не для него вопрос: не ангел он?)

Я без тебя давно покончил бы с собой:
Я неудачник, я разоритель твой!
Не мученик – шахтёр покинувший забой!
И все мои тропинки зарастут травой!

Но тронутым останусь навсегда:
Мне всё равно, что там со мною будет.
И мне удачу, как коня не оседлать,
Не вырваться мне из обыденности буден.
 
Стрекочут кузнечики на древнем языке…
Всё относительно: добро и зло.
По табели о рангах – я за кем?
Я не единственный кому не повезло.

«Гомер, Шекспир, а в живописи Рембрандт…
Тоскливая нежность человеческого взгляда».
Сверхчеловеческая бесконечность, брат!
Я заглянул в себя: я – вышедший из ада!
 
За год: припадков три, 150 картин,
Попытка отравиться, 100 рисунков, акварели
И в сумасшедшем доме карантин.
(Мне было бы не до творения стихотворений…)

Одна судьба у нас: работа до конца;
Единственное, что меня спасёт – работа.
(Никто на ухо не шепнул фамилию купца
Скупившего для нас, а вовсе не для понта.)

Мечтали мы о южной мастерской,
А я стакан швырнул в Гогена –
Никак не справлюсь я с тоской
Всепоглощающей, гангренной. 

Работа для недуга – громоотвод
И я работаю на пределе сил.
Работать лучше – задача моя, вот
Ужели для работы я только жил?

Вы не забудете мой портрет, автопортрет,
Хотя предела нет для совершенства –
Они живы, свежи! – сквозь прорву лет,
Они и гордость и мои вершинства.

Предвижу, что когда придёт успех,
Известность, я пожалею о потерянных моментах,
Но темперамент мой не для утех,
Не как у тех, кто обречён быть в монументах.

А я в убежище: на хлебе и на супе
Я скоро выдохся, но мой неповторимый путь
В дорогу превратят к открытьям супер.
А мой карман (до смерти) пусть будет пуст.

Побольше рисовать и наработать стиль.
Я трус – возврата приступов боюсь!
Лишь уголёк в душе бы не остыл.
Решётка – это многократный плюс.

Моя затея с живописью разорила нас,
Но в мои годы не сменить мне ремесло.
А мы живём, перед судьбою не склоняясь,
И победим всему и всем назло.

И вдруг хорошая статья и обо мне:
Спасибо автору за редкостный подарок –
Я разомлел и от восторга обомлел.
(Припадки же его – не моя подагра…)

Бесконечная благодарность за твою доброту:
Тебе, жене, ребёнку счастья и здоровья!
Статей не надо обо мне – я всё продул! –
Третьестепенному, кто ровня?
   
А я работаю: легко летят мазки,
Вагон идей, жаль, не с кем поделиться!
Беда, мой брат, враздрай мои мозги!
Одни монашки и не одной девицы…

Раздавлен скукой и печалью,
Я жажду перемены мест:
Не ведая куда причалить,
Но это временно – по-ка-мест.

В Париж к тебе и в Овер-на-Уазе
И по уши в работу, и плевать на всё!
В болезнь сорваться, вдруг, не угораздит,
Но мысль одна сверлит висок…

Я напишу портреты: твой, Ио и малыша.
Найдутся охотники и на мои полотна.
(И цены на них кого-то ума лишат…)
Не даром Гаше меня кормит плотно!

Неслыханные цены – вдруг! – на Милле.
Инстинктивно воздерживаюсь от предсказаний…
Работать для меня всего милей:
Мне безработица страшнее наказанья.

Я за работу жизнью заплатил,
Потерей половинною рассудка.
Свинцовую пилюлю я позолотил.
Но что поделаешь? (Вроде рисунка…)
 
Дерзайте! Всё зачтётся: нервы, пот.
Возможно, повезёт кому-то…
(Выигрывают – не у нас? – джек-пот.)
Да здравствует художников коммуна!


 
   КОММЕНТАРИЙ  ДИЛЕТАНТА

«Моя живопись станет лучше».
(Так заценят не поверишь, Ван Гог!
Это из ряда вон единственный случай –
Скуп на подарки, даже Бог.)

«Чтобы не сидеть у тебя на шее».
(Как не старался – не смог Ван Гог:
Одни проблемы – не миллион нашедший:
Большая тележка и маленький вагон.)

(Из писем брату) «…ты упомянул о пустоте…»
(Жизнь вымывает карстовые пустоты.
Вот Пастернак о немыслимой простоте
Пусть не мне рассказывает, а дяде и тёте.)

«…на нас смотрят, как на сумасшедших».
(Сколько квадратных км. картин?
Ван Гога тираж мощнецкий
Мир с опозданием, но проглотил.)

(Почти всё уходит в гнильё…
Чьи слёзы отольются в чугун?)
«У меня ведь кроме неё
Ничего нет». (Вот так, кукун!)

«Слишком мало знаем японское искусство».
(Мы пришельцы с разных планет:
Четыре урожая даёт кукуруза!
Лишь у Бога полётный планшет.)

«…художник калечит себе характер»
(Без семьи, без любви, без детей…
И всякий критик картин – каратель
И для защиты талантов нет статей.)

(Господь ему послал такого Брата!
И без него не состоялся бы Ван Гог.
Бессмертие картин – хорошая плата
И испепеление всяческих врагов.)

«Одинокая жизнь в деревне отупляет».
(Раскрасить её мог бы Гоген.
Но только за столом хорош приятель –
Под выпивку и закусь любой – интеллигент.)

«Дают мне почувствовать бесконечность
Фигуры волнующие до глубины души».
(Его натурщики не ню, конечно,
И запах пота их – свечи тушил…)

«Обходится без родины и без семьи…
Бредёт куда глядят без всякой цели».
(Пахал Винсент за семерых:
Такую каторгу Господь и ценит.)

«…цели скитаний не существует вовсе».
(И Ван Гогу сомнения застили свет
Так, что не рвите в отчаянье волосы
Живите страстями – это и его совет.)

«В Париже так мало портретов в сабо!»
(Его крестьянин не повредил бы Лотреку.
Но правду жизни запечатлеть слабо
Искусству: как перейти без брода реку?)

«Нет вкуса к суровой грубости», (у парижан)
«…к равнинам пахнущим полынью».
(А мир простой кого так сильно поражал?
Немного чудаков таких, друг, и поныне.)

«Импрессионисты скоро начнут ругать
Мою работу». (Но пройдёт немного время
И все находки приберут к рукам,
И цены вознесут – до неба! – на его творенья.)

«Я использую цвет более произвольно,
Чтобы наиболее полно выразить себя».
(Его стиль – его гения производное.
Он неуживчивый, из вечных забияк.)

«Я становлюсь необузданным колористом»,
(Чтобы выразить любовь, выплеснуть восторг.
Он территорий картин – колонистом:
Это из-за них споры, свары и торг.)

«Я просто представил этого страшного человека
В полуденном пекле жатвы…» Оранжевые мазки,
Как раскалённое железо, необыкновенны…
(Сносило крышу, сворачивало мозги!)

«Дорогой мой брат, добрые люди увидят
В таком преувеличении только карикатуру».
(Этот парень – болт, а не скромный винтик
И не режет глаз этот крик натуры.)

(Дорогое искусство – главный изъян:
Холст и краски, натурщиков найм.
Нас – озолотил, но Брата разорял –
Хлеба и зрелищ! – не до сочувствия нам.)



«У меня один выбор – стать хорошим,
Либо никудышным художником» (брат мой Тео).
5-6 франков в день – смешные гроши,
Но без них умрёт ненасытное тело.

Живопись – «…слишком дорогая любовница:
С ней ничего не сделаешь без денег».
(Мало кто такой скромностью запомнится
И устыдится перед ним не один бездельник.)

«…я всё равно буду гнуть своё».
(Вот и меня жизнь в дугу согнула:
Уж не смеюсь, а хрюкаю свиньёй…
Не соблазняйте живописью сынулек!)

Могло бы общество содержать творцов?
«…нас ведь никто не заставляет работать».
(Скворечники строят только для скворцов?
Даже с гнездом, не окажись за бортом…)

«Находят силы курить и пропустить стаканчик…»
(И мне без рюмочки-другой не обойтись:
Я недобитый тараканчик-стариканчик,
Я предал вас, бессмертные бойцы!)

(Напоследок не хотелось бы ссориться,
Не омрачать кривоножных прогулок…)
«Кто не верит в здешнее солнце,
Тот сущий богохульник!»

«Выясняется, что я был не прав»
«…но и всё остальное было только сном».
(Смотрю я на ворота, как тот баран…
Не лотерейный билет ли, геном?)

Делает нашу жизнь похожей на
Простую поездку по железной дороге:
Кусок хлеба, крыша, жена –
Это ли в жизни всего дороже?

Что я такое в глазах большинства? – 
Ноль, чудак, неприятный человек.
(Мы не найдём страшнее божества,
Чем Винсент, всего-то через век!)



               РЕЗЮМЕ

У него не будет положенья в обществе,
Словом, ничтожество из ничтожеств.
Тихая и чистая гармония творчества? –
Не о нём и не скоро всё подытожится.

Взаимная холодность, отчуждённость это
Вполне привычно для творческих кругов
И нетерпимость – она в крови поэта:
Полно в искусстве разных игроков.

И редкий гений не похож на дурачка,
Досталось и народному художнику Ван Гогу.
Абсент же без картошечки и окорочка
И богатыря любого доведёт до гроба.

Работал, экономил – не избежал долгов.
Был верен женщине, но вынужден покинуть.
Не плёл интриг – пред всеми бестолков.
Его удача – недостижимою богиней.

Чем брат его задел, я что-то не пойму?
«Ты слишком равнодушен – не пора ль расстаться?»
Любой кумир местами дрянь и баламут –
На баррикадах не уместно штатским.

Тургенев, Толстой, какие-то русские лица:
Совсем немного он знал о нас.
Но книга о нём у нас не пылится.
Здесь всё плывёт, опасно кренясь…

Знал о России по книгам Винсент.
Знал, что Гоген в живописи – Наполеон.
Свои полотна, как дорога по весне:
На ней уместно всё: навоз и плевок.

Отрезать мочку уха и послать в подарок –
Такое мог придумать лишь Ван Гог.
Не повторить мне, писарю с подагрой,
Коллекционеру всяческих врагов.

«Красные виноградники» -- единственная продажа,
Да и жить оставалось совсем ничего.
Грандиозна картин Гогена пропажа.
Вечность малюют вдвоём в эмпиреях Его. 

Не ищите в провинции знатоков,
Их в столичных не густо музеях.
Ты и в моде на время – закон таков
И всегда найдётся, кто тебя мазнее.

Если с бритвой шутки шутить,
Если споры вести закидонные…
Мы на подмостках жизни – шуты:
Всех бездонней души бездомные.

Кто поймёт: что клубится в башке
Невезуна и поклонника всякой клубнички?
Это потом: о бессмертном броске…
(С умолчаньем о всём неприличном.)

В искусстве важен только результат
И, разумеется, число полотен –
Цена его чудовищных затрат.
(Творец, он неприятен, если потен.)
 
Гоген – гигант. Чуть живой – Винсент
И не придумать более не совместимых.
В истории, в музеях рядом им висеть.
(А что в публичных? – умолчу ли о постыдных?)

Совет: будь поразборчивей в друзьях –
В конце концов, и друг разочарует.
Нельзя, мой друг, соратника дразня
Не знать про сук: на чём сидят и рубят.

И поучая безапелляционным тоном –
Как метр, как властелин холста,
Не слыша ущемленья стонов
Словами бедолагу бедного хлестал.

Гог возбуждался быстро, без умолку говорил:
Он – абсентист, питух голландский.
Гогена шутки – оводы, не комары,
А он истосковался по любви и ласке.

Есть и у нас подобье «Арльских дам» --
Гогена возбуждают арлезианки!
А взгляды восхищённые кидал
Винсент на Поля – (подробности изнанки.) 

Произвести впечатление на Гогена работой.
Отогнать призраки паутинные.
Жить как монах. Работа – до рвоты.
Раз в две недели – дом терпимости.

Трепетали перед Гогеном дщери (дщели)
И по борделю Поль расхаживал быком…
А наш Винсент клиент Габи (Рашели),
По сути:  абы как, абы на ком…

У Гогена тропики, Винсент, на уме:
Перед ними тускнеют любые краски.
Ладить с людьми Поль не умел.
Кому понравятся чужие какашки?

«…в хилой выжженной природе Прованса…»
Глаз Гогена червячок ненасытный сосал.
Эта дружба-вражда изначально провальна –
Это заметил бы третий гений – Сезанн.

«Ваша правда капитан!» -- восклицал Гоген,
Но гнул, как в рог бараний и Винсента.
И ни один из них не думал о карге.
Никто не подсказал: вам рядышком висеть-то!

А у Гогена слишком низкий лоб –
Не только это Винсента бесило.
Работа шагом перешла в галоп,
Абсент и дамы – залог бессилья.

На спящего глядел Винсент в упор…
Газеты клок, слова: «сбежал убийца»
Последнюю надежду Поль Гоген упёр!
(Хороший художник. Дремучий тупица.)

Призрак безумного художника и земляка
Вернётся после бегства Гогена.
И не найдёт напарника, смельчака
Средь арлезианских аборигенов.
 
Не очень горевал о смерти Поль Гоген:
«Умереть теперь для него большое счастье…».
Бесцеремонный парень и не из богем.
(В борьбе за бессмертие соучастник.)

Устал от гонки бешеной Ван Гог,
От одиночества, безденежья, болезней.
Экс-друг Гоген уже бежит врагом…
День ото дня всё бесполезней…

Заява к мэру, дурдома карантин –
Ударом обуха. А подлецов-то стая.
Кто б знал посмертную судьбу картин?!
У мёртвых перевес – сентенция простая.

Катилась жизнь к закономерному концу:
Его охватывает ужас отвращенья.
А мания величия к лицу лишь гордецу.
(Ни слова о буддийских возвращеньях.)

Страдай, не жалуйся – единственный урок.
Начать с начала, правда, сил не хватит.
А через год мученья оборвёт курок…
Через полгода и бессмертный братик…





     ЦИТАТНИК  ВИНСЕНТА  ВАН  ГОГА

«Выражение существа жизни является искусство;
Не менять убеждений в угоду тех (или) иных людей».
(В учении – трудно, а в работе – скучно,
Но лень гони: паши, как иудей.)

«Я считаю нелепым, когда люди
Хотят казаться не тем, что есть».
Папаша Милле вырыл этот колодец…
Есть истины чистые, вроде невест.

«С помощью чёрного и белого можно создать
Больше 70-ти тонов и оттенков».
(Нам эта химия цвета, как хаки солдат,
Лишь не пустовали б квартиры стены…)

«Есть только три основных цвета:
Красный, жёлтый и синий».
(Как говорят в деревне: пробуй, цведай.
Апельсиновый любят свиньи…)

«Я сам не знаю как я пишу – (каково, браток?) – 
Природа говорит со мной». (А он – стенограф.
Мы воплощаем каждый свой бредок,
Но сам Господь даёт нам установку.)

«Я нарисовал (…) вернее, попытался бы нарисовать,
(но) пробился целое утро над фигурами грузчиков торфа».
(Жизнь творца по ячейкам рассовать? –
Это только у Перрюшо получалось здорово.)

«Целью должно быть действие, а не отвлечённая идея.
Великое не создаётся порывом, а представляет собою цепь,
Постепенно слагающихся малых дел». (Где я? –
Он не задавал вопрос. Искусство мечтало о таком бойце.)

«Великое не приходит случайно, его нужно упорно добиваться».
(Брату) «Ты мог бы стать очень хорошим художником».
(Войдёт в историю это редкостное братство
В котором кто был более дол-жни-ком?)

«…пробиться сквозь невидимую железную стену,
Которая стоит между тем, что ты чувствуешь и тем,
Что ты умеешь». (Сколько нас полегло у стен толстенных
Так и не увидевших сказочный Эдем?)

«Он рисует задницу коня вместо того, чтоб рисовать
Его спереди» -- хорошее замечание, даже понравилось.
Конечно, колорит мой непривычен, резковат,
Но не по мне багеты, рамы, панорамы.

«Невыразимо светоносный и утешающий Рембрандт».
Работа развлекает… лучшее лекарство…
Художник из души, как сотворивший из ребра,
Из росписи пещер, из допотопного дикарства.       

И кто же из людей тогда нормален?
«…не одни же вышибалы из публичных домов?»
(И русская рванина гуляла на «рваный»
И пахло лучше советское дерьмо.)

(Я не Ван Гог, я – талантов толкальщик.
Бездарен не я – бездарна судьба.)
«Я пропускаю лишний стаканчик
И оглушаю себя».

(За десять лет напишет 800 картин.
Всё по чужим да по углам таскался…
Мученья его не Бог же сократил:
Его самоубийство – не святотатство…)

Через полгода Тео, брат, умрёт,
А похоронят рядом через четверть века.
(Тебе, поэт, забьют стихами рот
Два непонятных человека…)

Не всякая картина, как камин.
Винсент наш по природе теплороден.
Перформансы и инстоляции мы не громим. 
Мы с ним: он хоть чудак, но благороден.

А как художнику без роковой любви? –
Не обошла она и юного Винсента
И вечен облик или даже блик:
До дней последних она визитна.

Будет за картину «капусты» кочан!
А сколько холстов бездарно пропало?
О правде жизни Ван Гог кричал,
А это всегда кончается провалом.

Ведь исхитрился пресловутый Хаммер
Слямзить картину Ван Гога у нас:
Мало петрят в искусстве русские хамы,
Соцреализмом пред миром говнясь.

Какой-то чудак производство подделок
Отладил похожих на бесподобье Ван Гога –
Лишь распознал бы фальшивку брательник.
Их большинство – без стыда и без Бога.

Ван Гог не поверил бы в эти цены,
Как Высоцкий – в бесконечье книг.
Не высоки знатоков проценты,
Но все услышали душ этих крик.
               
Мы в «хрущёвки» влезли из трущоб.
Оттепель. Абстрактное искусство.
Заценил круто  *идарасов Хрущёв.
Уехал  Эрнст: с дураками скучно.

Уехал Шемякин и музей сотворил…
Сгорела в Израиле сотня картинищ…
Скульптуры, театр, как для детворы…
От гидроцефалов рот не разинешь?

Обидел нашего Андрея Василёк
И на хрущёвском очконул погроме:
Аксёнову, как фраеру везло.
Сплыл Вознесенский. Есть ли, кроме?

Конечно, в Штатах Евтушенко потеплей…
Но привезут борца со злами на Ваганьку.
Всех пережил и до предельных степеней
Допёр, очаровал, порой, валяя ваньку… 

Хрущёвское надгробье таки шедевр:
Эрнст Неизвестный сильно постарался.
А я бездарной лысиной блестел
И наизусть не помню Пастернака.

А бородавка христопродавца – кнопь:
Нажали на неё и рухнул сесесера!
У нас любой: не команданте – клоп.
У нас на царствии золотая серость.

Из вечных, нуждой изувеченных,
Ван Гог пример борьбы за талант.
А нашим клеили антисоветчину.
Мало до быков вырастает телят.

«Митьки» России. Зверев и Целков.
Моих познаний круг (и ваших?) ограничен.
Наш кто-то церковь расписал им целиком,
Как дедушка Матисс, он крайне органичен.

«Любите живопись, поэты!»
Исполню Заболоцкого указ.
Наши миры, конечно, параллельны:
Их моего торчит, с приветствием, рука!





  КОНСПЕКТ  ЖИЗНИ  ХУДОЖНИКА    
      ( по книге  «МИТТОВ 1932-1971»)

Про картину «Стога» скажет Айги:
«Вот эта могла бы висеть и в Лувре!»
Круто уценили Миттова враги,
Рожая вечнозелёные дубли.

Голосом Ван Гога говорил Миттов
И любимого Милле – Миттова «Сеятель».
И все чуваши скажут всем: мы – то,
Что поэты наши: Иванов, Митта и Сеспель!

Конечно, удивил, сразил Праски Витти.
Хорош, породист богатырь Ан. Силов.
Но скромно, как Миттов войти
И на века – не тем, кто кукурузный силос.

Экзотичен Ван Гог, как абсент или грог,
Не привычен – на Руси всё пиво, самогонка,
Но воскрес в Чувашии (не надолго) Ван Гог
Не в угоду начальству, а как Богу угодно.

Любил поэзию Миттов, дружил с Айги
И сам писал стихи-верлибры,
Оставил след, где не ступало век ноги:
Он сделал свой единственный победный выбор.

«Видели вы синий цвет на полотнах Ван Гога?»
Видели лишь жёлтый сумасшедший цвет…
Признания людей – любви и света кроха! –
При жизни нет, при жизни нет.

«Преследует резкий мазок Репина».
Не у всех художников свой мазок.
Пусть раздражает всех самости нелепина –
Как устаканится, начнут учить с азов.

На выставке я встретил и вдову Миттова.
Заметку и стихи (не очень) ей переслал.
Её книга о муже – пряник медовый!
Вот так затесался в книгу и я вырас(ла).

Ученики Миттова: Ю.Николаев, Ф.Мадуров.
Один в поле воин, а поле – соцреализм.
Противостоять орде мог только герой-придурок
И во всём и везде шишкарят корольки…

Своим путём идут Вл. Агеев, Федоров Ревель…
«Дороги» Миттова безлюдны и в никуда…
«Качели» темнеют и гаснут, а зритель – реветь…
Могильная тьма «Жизни и Смерти» -- предсмертная икота.

Теряя слух, преодолев шум катастрофы,
Недовольство собой изматывающее вконец,
Операции жуткие, хроническое нездоровье,
Душа горящая, но здесь, как в адском огне.

Всё сикось-накось, чемодан фигур вертикальный,
Но хороши «Подруги», великолепна «Нарспи».
Он прожил жизнь, вывод такой вытекальный,
Душу свою, как бокал не расплескав, не разбив.

Совершенны, идеальны миттовские миниатюрки:
Всё смотрел бы, листал бы книгу о нём:
Вот художник, которым гордятся русские тюрки!
И память о нём горит негасимым огнём!

Что для Ван Гога Тео – Олимпиада для Миттова:
Подарок Бога! – лучше не сказать.
Она: жена, хранитель, ангел и мадонна –
Все тайны только с ней он каласать.

И линию свою художник-график гнул.
А надо было гнуть горбину пред начальством?
Но не пристало гениям да на поклон к гавну…
Бессмертней ли искусства родное чванство?

«Линеарная интерпретация мира» Миттовым
Так доктор Воронов, искусствовед, определил.
Парад полотен – сколь километровый?
Дождь золотых монет – он только на Далил…

Сродни Ван Гогу миттовские автопортреты:
Так без прикрас – кто смел? – посмел нарисовать,
Не на потребу, не для поклонниц редких –
Для вечности! Переживать? Им – не парижевать!

Так мужа помянуть, что высекает слёзы!
Её воспоминания начни читать с последних строк!
Для всех обычных памятны только занозы…
А был Миттов не разговорчив, вспыльчив, строг.

Наша Липа для всех всего его спасла
И верила Олимпиада: истина восторжествует,
Но разве удивишь, докажешь что ослам:
Как новое искусство рождествует?

Миттов как и Ван Гог работали без эскизов –
Это заметил поэт беспредельный Айги.
Этим троим было не до капризов
Моды, не до подарков судьбы дорогих.

Председатель местных советских художников
Так заценил Ван Гога, мол, самоучка он,
Но Великий мастер! (Брата и Господа должником
Был, но не из пачки безразмерной пачкун.) 

Жизнь показать с духовной стороны…
Я форму не искал – нашлась сама собою…
Не для себя старался – для родной страны…
Не торговался я, как и Винсент, с судьбою.

Мой чёрно-белый и предсмертный цикл –
Попытка вырваться из земных объятий.
Обычаи и старина, матери, отцы –
Мне покорился ход времён обратный.

«О Ван Гог!» - вот он был для Миттова образцом.
«Теперь я знаю, что мне делать!» - он сказал.
И Пиросмани был никаким борцом…
Нет, гений, словно дождь и очищения гроза.

«Нет сильнее человека в этом мире никого!» -
Слова великого чувашского поэта.
На гениев на всех, как порчу – наговор!
Жаль, после драки говорят про это…

Конечно, из любимых Пикассо, Руссо –
Таможенник, примитивист милейший:
Он всех ценил, лишь с ними – хорошо!
Друг первый – деревенский леший.

«Чисто чувашское содержание моих работ».   
Как и Ван Гогу Рембрандт ему был ближе.
И многих он любил – не чьим не был рабом 
И не метал в чужой он огород булыжник.

Мне тоже мил Анри Руссо Таможенник:
Выписывал листву, почти что нумеруя.
Я самоучка то ж – моих стихов тимошинник
Чужая слава дорогих мне не минует.

От всех он караваев что-то отщипнул…
А Пикассо не брезговал прибрать чужое
И обобрать художническую шпану…
Но не прощает ничего любое жлОбьё…

Он пропустил творенья их через себя:
«человечество не умрёт, брат, от кубизма».
Слабак повесит любых на него собак
И здесь, как на колу – продай-купизма.

Конечно, Боттичелли (тёзка мой)
И «Девушки-подруги» - прелесть, чудо!
И в Третьяковку «Трёх подруг» - домой!
Не ваших 33, брателла, почему-то…

Как Дядя Хем – из русской школы он:
Он всё впитал, он всех познал, всё путное заметил,
Лишь брезговал он человечьим шакальём,
Откормленным на идеологии кромешной.

Бездушие не нравилось Миттову, брат,
Расчёт холодный, хитреца родная.
В крови: не возвращая укса брать
Привычка повсеместная, дрянная.

Я Таллерову про влиятельный …прессионизм:
Вопрос ей не понравился, что меня смутило,
Как будто вляпался в чесночный сионизм
И в русский шовинизм – «дярёвня» и муд(р)ило.

При коммунистах: не пукнуть, не вздохнуть –
Всё – по регламенту, оценки – по Хрущёву,
Всё тот же пряник, всё тот же кнут,
И загоняют страхом, как трещоткой.

А Майя Андреевна искусствовед
Инициатор выставок Миттова.
Души добрее не сыскать вовек!
Организатор всех его итогов.

Избавой от налогов просто соблазнить,
Что не мешало поклоняться Киреметю.
Не в будущее Ариадны нить –
нас в коммунизм, как деток карамелью.

Роднит с Ван Гогом «примитивизм» его,
«неистовая интенсивность выраженья»…
Как Карачарскова, так б понимать легко…
Но ненавистников – кольцо враждебья.

Он всё впитал, он всё соединил,
Он был самим собой Железный Миттов.
Вот так металл выходит из горнил…
Он не для вас слезами не умытых…

Какой художник? – характера, брат, сюк!
И однокашники (не все) сошли с дороги…
Ботинки увела какая-то из сук…
Но помогали и подкармливали други.

А Сеспеля он гением считал
И Иванова Константина осчастливил.
Но душ завистливых неистребима нищета
И сволочь всякую нам не отмыть в заливе.

Агеева хвалили все. И Петров – талант.
Но с первым «экзо» развело навеки…
И «философские пейзажи» пипл отдалят…
Болезнь Олимпиаде чуть не сомкнула веки…

«Кто не нюхал цвет своими руками»,
Как Ван Гог, Сезанн и Пабло Пикассо?
За этнографию по-дружески ругали
И не один поймал он взгляд косой.

«Ты европеец…» - В.Яковлев, авангардист, сказал.
А он мечтал о выставке, не где-нибудь, в Иране:
Париж не нужен был, Варшава и Казань –
Тянуло на восток к истокам ранним.

Натурализма избегал он, трансформат.
Сподобился: зональная «Большая Волга»
На Всероссийскую не взяли – не формат.
Так и остался одиноким волком.

Всё: от лаптей до космогонии чуваш.
Он знал поэтов всех, особенно Китая.
И спор с Миттовым был всегда чреват:
Он вам внушит, через кардан кидая!

На выставки катали с друганом в Москву,
Дремали на скамьях Казанского вокзала.
Смотрели на картины, как на дам в соку.
И дома главное  и новое всё воскресало.

Ты добрым сердцем дело обогрей!
Творец – мыслитель, значит, он художник.
И поиск, сбор материала – твой прогресс! –
Восторга слёзы, пота дождик.

Агеев друг: единая трактовка форм,
Их колоризм – как суть души чувашской.
Идеологический работников откорм
Тогда задачей был архиважной.

Он Липе: на нашу, персональную, в Иран…
Но делать выставки и здесь не разбежались:
Не счесть своими нанесённых ран –
Советская и местная безжалостность…

Они венчались с Липою в Москве.
В испуге Ева Л. – у Толи лопнут вены! –
Его желанье было: мечта и сокровень.
Художника поступки необыкновенны!

Шесть лет учёбы в Ленинграде, чтоб постичь
Глубины мысли Леонардо и других худоков.
Иконописцы соблюдали все посты,
Но и они не обходились без уроков.

Надо живопись молча смотреть –
Это Липа с трудом уяснила.
А в уши Миттова уже дышала смерть,
Как кровь по капле уходила сила…

Боль постоянная вселилась, друг, в него:
Молчаньем злобным одержимый,
Пугал он Липу – не помогало ничего!
Дошла до мозга в год режимный…

Татаркою крещеной была Миттова мать.
А за татарку и мою маму принимали.
За чуваша меня неоднократно принимать
В стране разноплемённой это, брат, нормально.

Знаю: тень от креста, а это – скоро смерть!
Болела Липа очень: думал – умирает…
Как с болью головы 10 лет суметь?!
И требовать смиренья?! Беспредел, миряне!

С попытки третьей Толя поступил –
Нас не свернёшь, коль мы упёрлись!
И сгубит нас безволие тупиц
И дохлая, с рожденья, поросль.

Проведёт руками по грустному лицу
Горько гримасу боли снимая…
Кто в молчанье узрел хитрецу?
Но пытка для Липы – сцена немая.

Как осторожно картины он брал:
По комнатёнке, будто сами летали!
Аккуратист, чистюля  наш собрат…
Всё оборвал конец летальный.

Какая путаница в душах, в головах.
Художник говорил и мыслил просто,
Без выкрутасов, чурался душ-клоак,
Не рассыпал слова, как просо.

Не Толей чтобы звали, а Миттов:
«Всё Толя, Толя, какой для них я Толя?»
Никто не слышал русских матюгов
И болтовни пустой раздолья.

Жёлтый цвет специально для сумасшедших:
Подзабыли мы термин «жёлтый дом».
Неповторим Ван Гога мазок мощнецкий –
Как же к нему привыкали с трудом!

Предтечи Миттова: Спиридонов, Сверчков…
Как он хотел будущее предугадать,
Смотреть на жизнь без шор и очков,
Как Маяк, как Есенин, отринувшие благодать.

Любить народ, как некий идеал,
А во главе угла – язык народа.
По сути: необъятное объял,
А первым быть совсем не просто.

Хотел мелодию он духа нации понять,
Не – где теплей и выгоднее присосаться.
Его шпыняла образованщины шпана:
Теперь – друзья и всё о нём – за счастье…

Названье серий сотворили за него:
Он выражался просто, не так броско…
А будет защищать, друг, вырас – лох Санько,
К лицу которому не трубка – папироска…

«Никто за меня слова не молвил…» -
Сожрала конкуренция коллег?
Гении опасны, типа молний –
Кому мечтается в разряд калек?

Любимый жёлтый цвет Миттова и Ван Гога
И «жёлтый дом» был их последним домом.
Депрессия, как пот кровавый Бога:
Два года – длинное прощание с Миттовым.

Два года минус – это 37:
Такой же путь земной Ван Гога.
Мы даже гениев не берегли совсем –
И выросла вина теперь во сколько?

Погубили Миттова и можно важно,
Всё на власть Советов  свалить…
Какой битой из-за угла уважит
Меня на всю голову инвалид?

Лучше пахнут какашки свои –
Се суть и соль национализма.
И русской не отличить свиньи
От прочих, и в обличии журналиста.

Потом опомнятся: будут хвалить –
Даже гений из гроба не встанет.
Для смелости в меня влить литр –
Подохну я, трусливый хренстианин.

Повторилась в Миттове Ван Гога судьба,
Повторилась буквально во многом.
Но художник лишь Богу слуга.
А у нас апельсины и те из Марокко…

Таланты губит не только страна,
А даже друг, собутыльник и кореш.
Квартирует во всех сатана.
Простая зависть – сладкая горечь.

Наш Миттов – нервов моток.
Но этот шум в ушах бесконечный!
Где этой боли исток?
От недосмотра, конечно…

Что за мать: до слёз довести
Даже взрослого сына может?
Баба-бой – не наше травести:
Тут шею сломал не только Тимошин…

Характер Миттова – жуткая смесь
Да и Ван Гог только нам подарок.
Все тайны – в архиве семей
И у меня – не эстафета подагры…

Трещало за ушами от жратвы
У пожирающего населенья.
Но кончится эпоха всяческой ботвы…
Не красота спасёт и не соленья…

Никто не подсказал: иные времена –
Твои, Миттов! И вскорости нагрянут.
Споёт и вырас: «Эй, вара вармана!».
Не всех героев нагоняют, брат, награды.

Большой молчальник: всё и всё в себе.
Наверно знал: вот-вот беда нагрянет.
Претензий не предъявишь, жаль, судьбе…
И как не подтолкнуть стоящего на грани?

Эта тройка работ могла его понести,
Но не тут-то было, не тут-то было…
Здесь не катит ни страх, ни стыд…
Не могли бы у нас народиться «Битлы».

Помощи нет, в лучшем случае, выпендрон,
Везде стукачей, завистников без счёта…
А тёмную лошадку – на ипподром!
Художника убить желающих до чёрта!

Пусть недругов своих Миттов простил,
Но не прощаем мы – потомки!
И влупим мы обойму слов простых:
Вы – бла-бла, пи-пи, подонки! 

А через три недели: на два года – боль!
Депрессия ужасная и жизни крах!
За кадром этот твой последний бой…
Чем занят ты в неведомых краях?

Наш юный друг, ты искру высекай:
Из искры – усекаешь? – жарче пламя!
Как дети о коровке божьей: «высе кай!»
И будь героем битвы не меж полами.

Пусть жизнь тебя и крепко бла-бла-бла,
Но у любого будет миг удачи,
Чтоб зритель восхищённый: «Это ябала!»
И цокал языком! Держи ударчик!

Конспект судьбы твоей, Миттов.
Конечно, можно написать и больше…
Нас не допустят в мир иной,
Но просим: «Пощади, Миттова, Боже!»

Нигде не говорится, как он заболел…
Текло из уха у двоюродного брата…
Есть русский похренизм и он барьер
И нездоровие детей за это плата.

Наш про хлеба писал поэт Садур:
«…на них прилечь – и вправду удержат».
Богатый урожай – спасибо Бог наш Тур!
Снопы –  в стога! Жару – чтоб сжать!

«А в жизни всё не так»! Плевали в душу:
«Народу не понятно и не нужно!»
«Цена твоей мазне – пятак!»
«Мы людоведы, а тебя – на ужин!»

Он не спешил показывать новьё –
Поэтому такая путаница в датах.
Твоих картин не тронуло ворьё,
Всё обошлось без спонсоров мордатых.

Но есть и лучший друг Айги,
Знаток всего Атнер – сын Хузангая.
В связи с Миттовым мало дорогих:
На грани пониманья всё, за гранью.

Напишет этот: чуть не гений он,
Тот – в классики чуваш изобразива…
Ещё чуть-чуть – в почётный легион!
Бесстыжие не перекосило образины.

«Жизнь ломает всех,-- кто-то там сказал, –
Кто не поддался на излом – жизнь убивает!»
(Здоровья пожелаем бычьего козлам – 
Пусть не мелеет кружка их пивная.)

Он лёжа не читал, листы не загибал,
Слюнявый палец мог бы довести до плача.
(Я с некоторыми поэтами, как каннибал –
У пародиста хватка, брат, палачья.)

Удаче радовался как ребёнок он:
Стреножено вокруг мольберта прыгал!
Жаль, слава за Миттовым – бег вдогон.
Но не досталось ничего барыгам.

Была кликуха донкихотская Сеньёр:
Я больно плохо был похож на работягу.
И под глазами у меня покуда не синё.
Гоню дуром я стихоплётную бодягу.

Моменты восторга запомнил Айги:
Орнаменты эти – иероглифы не Китая?
(Нет ничего прекрасней радуги дуги!
Пусть эта красота людей не покидает.)

Для сборника «Дороги» взял твои Айги,
Там Зверев Анатоль – босым по снегу…
И этот икс поэтовой тамги…
Но вы, авось, малюете по небу?

Вдруг понимаешь: это твой конец,
Что всё проиграно, не жди спасенья
И клин  не вышибет клинец,
Кепсон, оказывается, не по сеньке.

«Эталон национального мировиденья» -
Время работает на тебя, Миттов!
Теперь вселенная – твои владенья!
Ты гений местный, для дураков – «митёк».

Всегда художник был самим собой!
Достиг он высшей внутренней свободы!
(Народов горе, как в программе сбой,
А результат – глобальные аборты…)

Он брата оборвал: «Сам попробуй!» - 
На совет его: «Попробуй по-другому…».
Неведомое, как крещенская прорубь…
Это как схватка или – в пасть к дракону…

Из самоучек, Миттову: «Здравствуй, сеньор!»
Заглазно как? – нетрудно представить…
Поэт – защитник, пижон и резонёр…
В столице чужак – ухмах и крестьянин.

С властями не конфликтовал Миттов –
Князьки достали нашего книг издата
Как черти ладана боимся мы финтов – 
Никто не спас творца от издевата.

Безволия терпеть не мог и двоедушия Миттов.
И зло прощал – царапины здесь не прощают!
Кулак солидный не заменит молоток…
Крут был Давид, но только, брат, с пращою!

«…на земле злых свирепых людей…»
Неуютно художнику и поэту,
Но души их осенних берёз золотей –
Прислушайтесь вы к поэтическому бреду!

Исходил от Миттова душевный покой:
Было с ним хорошо Липе-Олимпиаде!
Смирительной рубашки нехорош покрой…
Теперь века, поклонники, пиарте!

Спасительница, ангел, редкий человек!
Тепло всегда тепло, пусть и тулупье…
Жизнь каждого – без исправлений черновик.
Мало кому досталось меднотрубье!

Только Ургалкина пыталась защитить!
Миттова «Нарспи» выходит после смерти!
Нигде не ценят творческих задир!
Оправдываться, господа, не смейте!

«…полнее выражать народный дух…»
«…творить, но по большому счёту…»
Хватало бы на книги, краски и еду,
А остальное – по боку и к чёрту!

Прославит монография – да не одна! – Миттова.
«У живописи есть (бур!) свой язык»
Кумиру поколенья вечно молодого
Плевать на гурманистов бзык.

«Не ожидал, что сделал столько он!» -
Сказал Айги, их друг бесценный.
Две жизни прожил – каково?!
Нет, не бывает творчество бесцельным!

Пролетели пять лет, как мгновенье одно.
«Когда я умру ты тоже напишешь».
(Меня опустят на могилы дно –
Упокоился, набиватель шишек…)

«Словно (и) сейчас – мы вместе живём:
Да никогда не жили друг без друга!»
Рисует муж снопы, стога, жнивьё…
И вдоль хлебов – в бессмертие дорога…

А «мы всю жизнь стеснялися друг друга»
(Целомудренности не осталося почти…)
Они дожили бы до пары: старик-старуха…
Но без жертв всегда звереют палачи.

Посмертные друзья – подсчётный легион
И все они сыграли роли, оторвали доли.
И вспоминается так кстати Лаокоон…
Любовью матери не воскресить нам Толи.

И большинству на бедного В.Г. плевать.
Его картины понадёжней сейфа…
(Поэт российский наоборот доцент-приват –
До кладбища он не избавится от шлейфа.)

Что поделаешь, если жизнь – шалава,
На которой и ставить негде мет.
Наследство Миттова большущая халява –
Грех великий с неё  что-то не поиметь!

Упёртость наша – кол на башке теши!
Без мастерской и в безремонтной комнатёнке,
Но он творил без суеты, не на заказ, в тиши.
Миниатюр его сражает, красота и тонкость.

Откуда у Миттова  русская, брат, простота?
Здесь и похвалу-халву как деньги ценят…
(Но здесь и я проваливаюсь в пустоту,
Как говорится, немая сцена.)

Маленькая, изящная рука Миттова
С пальцами тонкими, как у еврея рука.
Писал бы чувашек, русских, мордовок –
За героинь кто посмеет ругать?

Без выгоды здесь – напрудить в штанах…
И бомж орёт бомжу: «Привет, полковник!»
У каждого народа свой сатана,
Свой «скорпион под золотой подковой».

Оторвать от хвоста грудинку
Здесь умеют – не надо учить.
За что спасибо Сталину-грузину?
При нём не только власть умели ценить.

«Я одинок и доживаю век свой в нищете» -
Сие удел художников и множества поэтов.
Богатый выбор: со щитом иль на щите,
Но начинающий не думает об этом.

К душе Миттов не допускает никого –
Художник автономен абсолютно.
Не приглашаем он на пиво и кагор.
И не было не разу в честь него салюта.

Скромная улыбка и железный лоб,
Голубые глаза, но лазерный взгляд.
Лучший инструмент, конечно, лом.
И все герои начинались с соколят.

«Рождённая для трона» - это уже про мать:
Тут тронных таких кашни вторая.
Через коленку судьбу переломать?
Бог упаси, я ничего, брат, не втираю!

«Конец ужасный» - (из «кремлёвки» врач),
За три года до агонии Миттова.
Как не крутись, как не варначь,
А у судьбы замашки моветона.

Это в сказках мишенька добрюн
И что мы братья – сталинская сказка.
Какая жаль, что люди мы – до брюк.
И кровь для оси Земшараги смазка.

Даже тронуть нельзя ресницы –
Треск в ушах и страшная боль:
Какие муки перенёс – нам не приснится!
Кто не забит бездарною толпой?

«…рубашка на куртку Пикассо похожа!»
И радовался пустяку король метод.
Как мало в жизни дней погожих!
Не дожил до восклицаний: «О Миттов!»

Еве сказал, мол, брат любвеобильный:
Жить без друзей не может, а поэт – одинок.
Г.А. с критикой дебильной, с нищетой обидной,
Однако схлопотал от Франции орденок.

В городе без работы – на Липины жили;
Сестра умерла – подкосила смерть.
Художники везде вытягивали жилы –
Нормальному упираться так не суметь.

Прощальный приезд, венчание в церкви:
Казалось Еве – сорвёт с головы венец.
(Не отступился в стремлении к цели,
Но покинули силы измученного вконец.)

Для Евы он из благородного металла
И этот мягкий, радостный, редкостный свет.
Как его жизнь беспощадно метала!
Не сдавайтесь, юные, это и мой совет!

Крута Нарспи: «дуя, плюя, суп варит»;
«едет бабка Шабадан из-за моря-окияна…»
Убежит Нарспи от чугунов и от корыт?
Куда скроешься от жизни окаянной?

Очень жаль, что Чувашгиз изданье усложнял
И Нарспи Миттова в девках засиделась…
Везде с потерями, но пробивалась салажня…
А миражи: то шпионаж, то диссиденты…

Ветла на картинах та же, что за окном.
Там деревенский парень не Толя – ТолЯ.
А мы и кирзачи по-модному загнём!
И всяк довольным встанет из-за стола.

Десятки этюдов бюста Маяковского –
Кумира моего и миллионов других.
Читатель, выпьем из стакана маленковского,
Девятиглотошного, за здоровье дорогих.

«Он был постоянно в кого-то влюблён»:
Джотто, Врубель, Пиросмани, Чюрлёнис…
Не эпигон, не коленопреклонённый клон –
Свободный художник, золотой червонец.

«Стань таким, как я хочу» -- напевал Миттов.
Наповал нехороших сражал он взглядом.
На дельтаплане картин – итог и виток! –
Художником, а не картин завскладом.

Амбивалентный образ не копия нас?
И не мы ли рабы момента – варьетеры?
Кто звал по отчеству, как поэтесса Нарс?
Кто – по фамильно! – громоздил барьеры?

Это было его: «сказка, старина, тишина,
Дымка воспоминаний о предках»
Поразившая, поэта из народа, Тимошина,
Но и Ольшевского, москвича приезжего.

Молчальником великим был Миттов –
Поэту мудрено и час прожить в молчаньи.
Но под шампанское татарское ментов
Любой завоёт: «Гражданин начальник!»

Певцом (Миттова) древней старины
И ей поклон скорей – не Киреметю.
Здесь всё своё и ничего со стороны,
Расписано костровой искрометью.

Грусть о прекрасном видел он в глазах –
У большинства всё как-то о насущном:
Всё от хоккея да от книг – в азарт,
Из поколений нос не сующих.

«Как снести муки слабому человеку?»
До кровавого пота молился Христос…
В свой талант сохранил он веру,
В дуб превратил он слабый росток.

Живописный, графический язык
Сродни косноязычию поэта.
Учительский, критический ли бзик – 
Всё смоет Миттова победа.

Черты наивного примитивного искусства –
Не пресловутый народный лубок:
Не настоящее – это когда зрителю скучно.
Конь Миттова, дерево и голубок.

Миттов не слышал как кричат частушки:
Художнику серьёзному не до пустяков.
Пастух и пастушка, простецы и простушки –
Это для таких, как я простаков…

Чувашские цвета: золотисто-жёлтый,
Зелёный, красный. Синий – Миттова цвет.
Намогильный чёрный, траурный, тяжёлый.
Обложка альманаха – мой серый, как цемент.

«Неуклюжесть» миттовских фигур
От трудолюбия чуваш сверх всякой меры.
Он узнаваем и в скопище фактур,
А от серьёзности отскакивали химеры.

«Графический ансамбль (по Айги: «Нарспи»)
Великолепен – мир параллельный!»
Как ваза драгоценная он нами не разбит –
Бессмертный памятник великолепный.

«Любовь-и-трепет» Миттова к Сеспелю, к Айги
И он, по сути, брат родной поэтам!
Не вырвался он из объятий черноты карги…
В межгалактическом турне он по планетам…

Вокруг «Качелей» гаснет, умирает свет:
Уходит жизнь… вот маятник остановился.
Но быть самим собой художника завет.
Спокойно может спать Миттова ненавистник.

«И творческий накал и верность своему пути» -
Вот главное, что друг Айги отметил.
Но жизнь – базар и здесь за всё плати,
Здесь и для гениев нехватка бронзы, меди.

«Как будто подменили – это всё! Конец!
Во власти дьявола!  И прежнего нет Толи…
Понятен Липин за молчанье укорец…
Только она была достойна этой доли…

«В Лувре может висеть, в Лувре!» -
Сказал Айги про картину «Стога».
Моя заметка в книге о нём, о лучшем:
Может, запомнится и моя строка.

Жить творцам желательно подольше,
Но даже Моцарт выдохся под конец,
С натурами творцов желательно бы потоньше
И свято блюсти неприкосновенность границ.

Чувашская народная орнаментолистика
Вызывавшая неподдельный восторг…
Белы, как снег, стихов поэта листики
И с вечностью творец вступает в торг.

«Я теперь знаю, что мне делать, Айги» - 
После выставки Пиросманишвили…
Русских деревень дичающая экологи:
Лишь на ухо скажу чего, сэр, мани шире…

Куда приткну малопонятный экзотизм,
Который стоил для него потери друга?
(Моих сонетов о любви неразделённой «золотизм»
И под псевдонимом пробивался туго…)

Оценка Айги: «Он реалист сущностного, глубоко
Трагически пережитого им…» - о сути Миттова.
Творец, он схож и с рудокопом и с рыбаком
И солнечных батарей картин  вольтовость.

Без книг жить не могли не наш и не Ван Гог
И книги для меня – конвой и свита:
Пусть я с пелёнок до гробешника вонькой
И лучшая моя строка петлёю свита.

«Начальствующие сородичи имя вам легион»
Виват не вам, а тем над кем смеялись!
Как символ в памяти несчастный Лаокоон
Опять возник перепоясанный змеями…
Миттов свой долг перед народом погасил –
Он редкостный судьбы избранник.
О чём просил, не знаем, Бога сил,
Но он героем был на поле брани.

«Через безликость, грубую реальность
Пресловутого периода застоя»
Прорвался Миттов – запретная крайность,
Нарушающая этикет застолья.

«Концепции искусствоведов, аппаратная каста» -
Атнер Хузангай знает что говорить и что горит…
Пивной патриотизм… не лучше – из русского кваса,
Когда наши близкие – из шимпанзе и горилл.

Должность попов совмещали художники и поэты:
Надо путь к коммунизму чем-то и кем-то же освещать.
Грели сердца хлебные корочки – партбилеты
И Ленин был бесподобен – в нетленных мощах.

«Искусства (по Якимовичу) торжествующего,
Парадного, нетерпимого» всем бы хватило, всем.
Нарожала советская дура-вульвища –
Хватило её детородности на десятилетий семь.

Неподкупен, полуголодный, в коммуналке
Творивший – наш «Железный Миттов».
А у нас: работа, водочка, куналки…
А сейчас: денежки – танковый мотор.

И конкурс роковой в пединституте…
А без подробностей читатель не поймёт…
На Западе мы стали страною проституток,
А из средств защиты – словесный пулемёт. 

«Ни жестов эффектных, ни ловкости позы
У Миттова: не театр на картинах – жизнь.
Не поиск вездесущей морали да пользы…
Как мало очумевших от его новизн!

Эту обезоруживающую наивность,
Скромную тайну постиг Атнер.
Это не райских плодов налитость…
Да и сам художник, как обнажённый нерв.

«…понять мелодию духа нации…» - 
Чисто чувашское содержание работ.
Мечту о таком художнике нянчили
Народы веками проливавшие пот.

В прижизненный триумф Миттов не верил.
Не верил Ван Гог в скорый успех.
Купание в славе не вечно, наверное,
И всё, конечно, не бесконечно – зрит и слепец.

Хрупкая темпера обречена осыпаться –
Богатых красок не имел Миттов.
Не знали устали его запястья.
Хороший друг и никакой ментОр.

И до скончания времён нам его картины –
Есть с кого пример потомкам брать!
Жаль, что никто и ничего не гарантировал.
И «Тайная вечеря» Да Винчи осыпается, брат!



        МОНОЛОГИ  ХУДОЖНИКА

Картина «Ван Гог» со стены сорвалась –
Штукатурка дрянная или что-то ещё…
Протекала вода: нехорошо – сыровато…
Дом полной чашей, лишь художник тощёй.

Создать бесконечную галерею портретов,
Осчастливить потомков памятью о себе –
Для этого – минимум! – жизнь потребна…
Но что я знал о будущей судьбе?

Сколько в искусстве ненужного хлама!
А сколько в квартирах пустующих стен?
Галереи, музеи, как заменители храма
И мало у кого из вас кошель толстен.

Малоинтересна подготовительная работа:
Сколько потрачено времени, нервов и сил…
Мой шум в ушах – не жизнь у аэропорта:
Меня любой укол до ужаса бесил!

Не сдержан в выраженьях, резок, груб,
Но свет и радость, восхищенье жизнью.
Талантливых парней я надёжный друг,
Но мало кто рискнул с Фортуною капризной…

Мне говорят: в жизни так не бывает,
Но выразить по-другому идею я не могу.
Не по пути мне с логикой лесоповальной
И как дуб я упёртый и как дуб я могуч.

Всё до копейки я отдаю искусству,
В изношенных ботинках своим путём иду.
Не слушаю в лесу пророчицу-кукушку,
Друзьями были бы мои и плоть и дух.

Прекрасно быть здоровым, богатым и с талантом,
Но больше нас: несчастных, больных и бедолаг.
Счастливее же всех, кому до лампочки, до лампы,
Характера таран сменивших на талант.

Всё больше к подлецам жизнь благосклонна 
Бороться с ними надо, но не хватает сил.
Прекраснее всего в лесу дубовая колонна,
Но в этот храм нет денег на такси.

Без денег никуда, а так бы мне хотелось
Вновь в Эрмитаж бессмертье лицезреть,
Но я душу мечты, как яростный Отелло –
Куда от нищеты? Но не об этом речь…

Искать гармонию внутри, друг, самого себя.
Народ поймёт. Народ всегда всё понимает.
Я славы не дождусь – знать, такова судьба.
А может, и придёт, пусть даже и немая…

Условность и плоскотность – это всё моё.
Цвет как носитель содержания идеи.
Абстракционист! Но окурили вас дымьём,
Как пчёл-трудяг! И не сказать, что лиходеи…

А будущее не разбежалось, друг, ко мне –
Ради него я – Миттов, раб и творец, трудился
И не считал я брошенных в меня камней,
И в черепе моём, друг, роковая дырка.

Всё, чтобы по-моему: я – аккуратист.
Было горько – картины освистали:
Я, к сожаленью, не самбист, не каратист;
Я, если и машу, то только лишь кистями.

Мне яростно хотелось разрушать
Иллюзию, подчёркивать условность…
На загнанного в угол – ледяной ушат! –
Любое отклонение у нас, почти что, уголовно.

Рисуйте вверх ногами, если это нужно:
«Свободу композиции!» - не только я кричал.
А муки творчества – это скрытый ужас:
Чего не натворит художник сгоряча?

Достались мне худые времена:
Рабом политики быть мне не хотелось;
Язычество своё на классику я не менял:
Миттов – железный! Какая мягкотелость?

Наивное искусство всегда у нас в цене:
И на клеёнках лебеди (до ковров) висели.
Моя наивность, как в деревенском пацане,
Как в юном не замаранном Есенине.

В деревне без штук из дерева никак,
А в городе: солонка да доска разделки.
Овраг непредставим без журчи родника.
Лишь от ручья и от костра не устают гляделки.

Скромнее некуда в размерах полотно
«Грачи прилетели» художника Саврасова.
Без блата тяжело, но трижды будь блатной,
А без таланта ты – ноль, ты – одноразовый.

Наивная вера в возвышенное – свята,
Хотя в миру ложь унижает правду.
Повсюду и везде берёт верх сволота:
Всё и всегда здесь побивается парадным.

Не клоны школ чужих, а надобно своё
Отличное от всех, пусть трижды знаменитых,
В коленцах даже различается и соловьё,
А у людишек торжествует заменитель.

И жить зачем, раз правда не нужна?
И даже русские между собой различны.
Милей с годами и не любимая жена
И красота деревни, чуть менее, столичной.

Мы все, как перед Богом, быть должны собой:
Чуваши – чувашами, русские – русскими,
Иначе в Божеской программе сбой
И не для нас вход в рай дверями узкими.

Моя поэтизация фигур, людей, растений –
Высшая правда моего искусства, друг,
Всё в нём целесообразно: и образ и светотени –
Всё из души моей! – мой не напрасен труд!

Да, я открыл секрет чувашской красоты
И он для всех и до окончанья века!
Куда доходней ню и пышные зады –
Меня интересует суть чуваша как человека.

И слава Богу, о национальном мы калас
Начали, но разговор красив делами.
Найдутся всякие, кто изголясь, кто заголясь   
Начнёт колбаситься, подобно пьяной даме.

Вот музыка в картине превратилась в цвет
И «Лебеди» мои пустились в кругосветку.
Жить надо просто. Прост мой совет:
Сюк самобранки – расстели газетку.

Картина в мыслях всегда шедевр –
Удача же, туссем, такая редкость!
Но рыбе хорошо только в своей среде.
Где глубоко – всем хорошо, замечу едко.

Синего, голубого цвета детство моё.
Видели синий цвет на полотнах Ван Гога?
Хоть жёлтый его очень похож на йод…
Где художник, чья судьба не в осколках?

Я собственник, богач, таки банкир –
Моё богатство, тус, во мне самом!
Художник я, я не на час факир,
И никому мой не открыть замок!

Со мной не дружит ветер: паруса
Чужие он купечески пузатит.
Судьба мне подложила порося,
Со мной она перебрала в азарте.

Любой творец – подсолнух семенной.
Вчера увидел я Ладо Гудиашвили –
Какой художник беседовал со мной!
«Не унывай, кацо! Мы славно пошалили!»

«Человек останется человеком – мне сказал Ладо,- 
Хорошо быть человеком, хорошо!» -- сказал.
Картина – дружеская тёплая ладонь.
Мир держится на дураках и на азах.

Пусть контролирует народный нас контроль,
Не дяди-тёти под защитою дипломов,
Чья цель: карать за дерзость – почётнейшая роль!
Талант, как сорванная на стоп-кране пломба.

Стремиться в полюс недоступности – вот цель!
И в меру сил творить спокойно, без надрыва.
Начала и концы всего зреть лишь в Отце,
С молитвой плыть к Нему, как золотая рыба.

Решил вот древо посадить и сына заиметь,
И не навязываться, не избегать соседа.
Невесело хихикает в моём кармане медь…
Сдаётся мне: без дуба проживу и без наследа.

Всё зависит от настроенья выставкома.
Гений – редкость! – не пропусти талант!
Я из ряда вон – не представляли вы такого?
Товарищи мои, не коллективный вы тиран?

Трудно быть Рафаэлем, трудно – Львом Толстым.
Очерствеет, осточертеет всё: мир, любовь и жизнь –
Прижмись лбом к дереву застынь, остынь
Иль невропатологу возьми и покажись.

Наш орган правосудья – выставком
Меня приговорил он к высшей мере.
(Во времена и не вонявшие ещё совком,
И не мечтавшие об Миттове, как о мэтре.)

Я не просил художнический жребий.
Мой шум в ушах совсем не метроном.
Глушил я боль под ржание жеребье...
Найти ступеньку в яме мудрено…

Чувствую я мир в совершенно сером цвете –
Я так устал! Мучениям моим потерян счёт:
Не циник я, не диссидент, не антисоветчик,
Но в чём-то виноват – не разберёт сам чёрт.

Безмолвный мир картин – он говорит,
Но только избранные монологи слышат.
(Орангутангелов и  говорил-горилл
Не слышит допотопный соловьище…)

Молчание картин красноречиво, друг,
Как окна в параллельный мир открыты –
Он не для вас, живой товарищ труп,
И вечный раб прокрустова корыта.

С людьми будь осторожней, будь хитрей…
Я не умею делать хитрый ход,
Но мой талант для всех чечек хитре.
Я – Чаплин, а поэт мой – Дон Кихот.

Наполним чашки, крикнем: «Тав сана!»
Пусть будет урожай, как на моей картине!
Я щедрою рукой разбрасываю семена
Для всех людей, включая вас, кретины.

Ботинки раз украли – я босиком ходил
Когда и снег местами не растаял…
Я и тогда мечтал о выставке картин
Своих. Но трудно жить, когда семья простая.

По лужам бегать в детстве после дождя
И первая картина – радуга, конечно!
И детство – лучшее из всего житья!
И жизнь, казалось, - бесконечность… 

Невидимый я мир нарисовал углём,
Но оживила молния моё творенье:
И кто-то, в страхе, скрылся за углом,
Наверное, поэт с яйцом стихотворенья…

«Ты – бездарный! - обиженный мне говорил, –
Я стал бы Моцартом, но сюк условий!»
До бешенства нас доведут и комары.
Предела нет гордыне баснословной.

Мало кому дано всё тайное изобразить…
Как солнце, Мона Лиза обречена парить
Над бесконечностью булыжных образин…
Эх, на свиданье к ней мне не скатать в Париж!

«Мысль изреченная есть ложь» - суперпарадокс!
То, что в душе по силам только гению озвучить.
Бессильна кисть, как говорят во Франции: пардон,
Удача в творчестве – редчайший случай.

Молчанье – золото: тут я миллионер…
Гнетущее молчание гнобило Липу…
Поэт почти всегда – боец, легионер:
Он где драка, как  предрака – брат полипу.

По силам груз бери – побереги пупок! –
Не счесть не состоявшихся творцов и чемпионов.
Не редок и в искусстве ложный полубог
И мало кто кричит: «Несёт палёным!»

Кто, кто не падок на публики восторг?
«Ой, как же здорово!» - и мне одна кричала…
Средь бела дня восторгов воровство
Фемида строгая не ограничала…

Обидно, если друга юности с годами не узнать:
Как будто подменили – так неузнаваем!
Кто я? Кто он? – советская он знать,
Сравни: я – полустанок, он – узловая.

Дошло: обком и министерство, и правосуд
Так косо на меня и на мои картины зырят.
К моим полётам – нераскрывающийся парашют
И по судьбе моей зачем гнилая сырость?

Художник одеваться должен, как буржуй.
Ношу ботинки я до полного развала…
(Я твой поэт, Миттов, не модный, как бомжуй,
Не на меня толпа фанатов рот разевала…)

Надеяться на завтра, обложки рисовать,
Попасть на выставку, продать музею,
Своими нервами, здоровьем рисковать,
Потратить жизнь на поиски лазеек.

«Что ж ты не женишься, время-то идёт?»
И объясняют: как хорошо – наглядно.
Художник: донкихот, дитя природы, идиот –
Дом содержать, жену, ему накладно.

Люблю грозу, дождь, радугу – до слёз!
Гром грянет – все бабы крестятся от страха!
Воистину, Илья на небесах силён!
Мне весело от молнии и тарараха!

Двоим, друг, плохо, хуже – одному,
Поэтому необходим (почаще) праздник:
И государственный, и всяческие на дому –
На людях усмиряется и безобразник.

Сомнительно, что браки регистрируют на небесах
И половина их похожа на хождение по аду…
Нас, дураков, обвешивают на любых весах.
Я – чемпион, я выиграл свою Олимпиаду.

Салам, любители наживы, блеска,
Хотели одурачить бедного меня? –
Для ловли нас потребна толще леска
И не паромщик через Лету, а маньяк.

Необыкновенного  нет – сожалею! – ничего во мне.
Я вас люблю, но христианскою любовью.
Здоровья всем желаю и жизни – сто вам лет!
И пусть минует всё, что именуют болью.

(И при Советах, со справедливостью был напряжён,
И поиск правды прямо вёл в могилу…
И с пушкинских времён охота шла на жён.
Да и всегда во всё примешивали мякину…)

Друг, кому понадобятся мои мысли,
Мир мой, характер, толкованье жизни?
Я не великий, как радуги коромысло.
Меж прошлым, будущим – мои связизмы.
   
Я счастлив, когда есть ко мне интерес:
Хотелось бы верить, что он не иссякнет.
И живопись не только в рисовании телес,
А поиск истины – я не изменил присяге!

Поэзия как старшая сестра искусств:
Я без неё себя не представляю.
Рот очень рад большущему куску,
Но сколько мук, возни с большим талантом.

В любых делах немного знатоков:
«Импрессионизма повторяете зады, товарищ?»
Вопрос газетной дамы был очень бестолков,
Но разве бисером свиней, друг, отоваришь?

«Ваши силы, умение и знание от Бога!» -
Такой вот комплимент корр. откатала.
(Сподобилась, воспитанная на табуках
И заценила  своеобразие кристалла.)

«Мне жалко Вас…» - (хоть кто-то пожалел!)
А журналистка как смотрела в воду…
Пропал во мне возможный инженер?
И кто мне вынес недоверья вотум?

Мы все когда-то и откуда-то пришли:
(сомнительно – шумеры…) скорее – из Китая.
И я к родным местам, как пуговица пришит –
Так проживу СССР не покидая.

Меня всё больше тянет на Восток:
В Иране с Липой мы выставку устроим?
Миниатюры – зависть и восторг!
Да вот беда – проблемы со здоровьем…

И плакать хочется: вот режут скот,
Барашка режут, лошадь ободрали…
Какай шурпе сто раз едим мы в год:
Мы, люди – хищники, со всеми потрохами.

Без мировой поэзии – кто не понятно я:
Без книг не я, не побратим Ван Гог, не жили.
И биография моя – незапятнанная!
Мы нервы жгли, вытягивали жилы…

Историю болезни от вас я скрыл…
Я в женщину-врача влюбился откровенно:
Она мой ангел, только лишь без крыл…
А как я ревновал! Догадывалась, наверно…

Её взволнованность, переживанье, боль,
Любовь, тревогу в глазах врача увидел…
Но к сердцу этому я не узнал пароль –
Она навек со мной! – мой тайный идол.

Моя картина – парус корабля,
Точнее, маленький кораблик.
(Заценит «критик», (через слово: «бля»)
А я на суше. И родные грабли…)

И душу можно износить до дыр,
И кончить жизнь с разгромным результатом.
На этом празднике: по кругу ковш-алдыр…
Бог разберётся: кто паттар, кто узурпатор.

Моменты счастья у любого есть –
Возвышенно творец страдает:
Пусть раздражает хула и лесть,
Но каждая из них – почти сестра родная.

Мы все боимся нищеты, мук творчества, провалов,
Но без этого мы не откроем свой мир чудес.
Фокусник-зима скрывает под снега покрывалом…
В себе и вне себя, не раз мы переходим через…

При виде красок трепет не унять:
Быть властелином их – это счастье!
Как розовая акварель моя луна!
Художник самый богатейший частник.

Великих живописцев мудрено судить…
Не знаю почему, но мой любимый – синий:
Он радует меня, спасает он меня от суеты,
Мне от него восторг и стимул сильный.

В 17 лет и дьявол сам красив:
Так немцы говорят – мы повторяем.
У нас посмертно: чуть не второй классик,
Но как-то не с руки к родным реалиям…

Увлёкся кистью я и славил жизнь,
А большинство жизнь проклинают, друг мой,
А лозунг большинства: шустри и гоношись…
Сравнится лишь Ван Гог с моей стезёю трудной.

Я мог ли по-другому жизнь прожить?
Судьбу поэт, художник редко выбирает…
Без рук, без ног, но рисовать – всех поразить!
Храм расписать! – ему нет равных.

Работать надо на пределе сил.
Не смейте, други, надрываться!
Их мало, кто под гения косил…
А результат ваш адекватен дарованью?

Как развивается искусство – нам не понять…
Ходок по выставкам был гений наш Пикассо:
Халявщик чуть – сёк где новьё, плевал в баналь!
Как Дон Кихот поэт и потому – прекрасен.

Красоты мира я в душу все собрал:
Я не скопец, я не купец, чужд оскопизма
И рад всему, что сотворил собрат!
А человечество не умрёт, друг, от кубизма!

По капле мысли – бочка мёда.
Вот и картин моих нарисовалось на музей
И это навсегда, и надо мной не властна мода:
На славу, очень жаль, свою не поглазеть.

«Подмога и опора» Ева Лисина – сестра Айги:
Вот ей бы надо памятник отгрохать! –
Она ступала там, где ни одной ноги
Не ставило печать, с времён царя Гороха.

Естественность, друг, в туалете, в остальном – театр.
Без искренности чистосердечной нет искусства.
А нам с поэтом нечего терять:
Истопниками нам и в аду не скучно.

Искусство не должно, друг, потищем,  вонять –
Дарить восторг от Божьего созданья,
Что б был у каждого свой скромный вариант,
А гениев всех обложить посильной данью.

Картинами я крикнул – мой поэт пришёл
И очень много обо мне накаласакал.
На лике он словесности – маленьким прыщём.
Нас заждались поисковики козявок.

В угоду обывателя раз изменил я цвет
И до сих пор стыжусь и проклинаю.
Плюнь на любой, мой друг, совет –
Верь лишь себе и это кардинально.

Заставят думать: ты – ничтожный и чувак:
Другим – нельзя, а о себе, не вслух, друг, можно.
Сказал один поэт: «И плача улыбается чуваш»
Где это выкопал, поэт мой А.Тимошин?

Дошло: кому-то я дорогу перешёл
И что случилось – не было терактом…
У нас не выживет клон Перрюшо…
Друг, моё ухо грохочет, как трактор!

Даже работать кистью с утра и дотемна –
Не ломом и киркой, и не лопатой.
Не счесть тех, кто каторгой истомясь,
На кладбище уже иль пенсионер горбатый.

А быть всегда занятым – это для меня:
Работой мои предки выживали.
Я самого себя фанатик и маньяк,
Хотя в миру – блуждающий в Сахаре.

«Зачем рисуешь, как ребёнок?» – мне говорят,
А это для меня вершина комплиментов!
Никто – соломы мне, тем более, ковра!
Мне страшно не везло, по всем приметам.

Петлёй я побоялся конец свой закруглить…
А сколько нас ушло и всё – вперёд ногами?
Гнобили контролёры нас да куркули –
Они не помнят главного – в начале. 

На всё три мненья – все истинны они:
Здесь, чтобы доказать, потребен гений…
Несокрушим египетский гранит.
Юману-дубу не вывернуть коренья.

О пределе страданий я задал вопрос…
Бог вас спаси от моих страданий!
И о самоубийстве думать брось –
Нет ничего страшнее матери рыданий.
 
Два раза песнь одну не стоит петь…
А жить два раза? – чудаки индийцы!
Изобретать не стоит и велосипед.
И лучше не обслуживать политики идейки.

Вредить друг другу и завидовать нехорошо –
Всё и давно в людских сердцах перемешалось,
А если протестуешь – сотрут, друг, в порошок!
И днём с огнём здесь не найдёшь ты жалость.

Мои глаза зеленовато-голубые, друг,
Они всё видят, что другим не видно.
И внутренний свой мир – всем вам дарю:
Мой дар – бесплодным и фригидным.

Хотели мы с Ван Гогом мир залатать –
Одеть в картины! Не мы, а мир прекрасен!
Была когда-то редкая спецура – золотарь…
Мы в золото и синь всё перекрасим!

Победы не дождавшись взять и умереть…
Что сделать мог самбистик, но слабистик?
Хорошие всё люди – не один не мироед.
Лишь только мы, творцы, задиры и садисты.

«А мне не нравится!» -- не смертный приговор,
Последствие: мать кузькина Н.С.Хрущёва.
Я пред начальством не топтал ковёр.
Не опускался до похвал грошовых.

Есть и у меня подобье неплохих стихов:
Не как Айги, но ты, мой друг, не Пушкин.
(Не счесть числа словесных шустряков:
Сосайтников пирушки, Интернета побирушки.)

Величие мира с застывшим лицом;
Любовь неземную; удел одиноких
Приемлю. Друг, вдруг встреча с подлецом:
Они сильнее – делай ноги!

Не вышел из меня могильщик-землекоп –
Я из крестьян, но из другого теста.
Стакан гранёный окрестил тов. Маленков,
Но больно пьяному не интересно.

Любил Ван Гог (не я) с натуры рисовать:
Жизнь не позирует, ей некогда, несётся.
А наше дело: своим здоровьем рисковать
Да максимально – о насущном.

Что правильно иль нет – в искусстве всё не так:
Тут важен результат – что это выражает?
Изыскам, выкрутасам цень – ломаный пятак.
Любой творец, как женщина рожает.

«Миттов мне сложен. Он весь из воз-духа!» -
Московский Яковлев меня так осчастливил:
Талантлив и удачлив мой друган,
Как котофей не слизывал он сливок.

Предтечею кубизма – комплекс пирамид:
Всё повторяется, всё повторимо!
Как золотоносный не перемыт –
И перемывка золотом благодарима.

Я одинок, друг, и никем нелюбим,
Доживаю свой век в нищете.
Никто ко мне не применил лоббизм:
В историю – на картинах я, как на щите.

За тайну искусства я жизнью заплатил
Сполна – потомки, друг, оценят мою жертву.
Я столько для вас намыл золотин! –
А мне бы для книг кто б дал этажерку?

Для них не существует художник Миттов.
Но всех напоить – уксяток не хватит!
Спасибо: железный я, как молоток –
Покоя мне нет и на железной кровати.

Тупая старуха-нужда,
Костлявые руки страданья.
Что, кроме смерти, ждать –
Края не салтаньи?

И слава сыпанёт, друг, золотым дождём –
Я не дождусь, умру, обидно, право…
Триумф мы у печи с поэтом переждём –
Поздравит нас чертей орава.

Нет, не дано судьбу переиграть.
Что если б не болезнь, как наказанье?
А сколько сил угробил штурм преград?
Успех прижизненный – в одно касанье.

Мир без картин, картиночек непредставим:
Искусство – детское, по сути, назначенью,
Рассчитано на всех, включая простофиль,
А результат? – он дружеский, ничейный.

Искусство в подчинении: спрос-товар –
Не нужен твой товар и ты не нужен!
Жизнь, друг, безжалостная тварь,
И кончится, то ли в обед, то ль в ужин.

Просветлённый вернусь в глубину я веков,
Где тени предков творят приношенье богам:
Их много и разные, есть похожие на волков
И я среди них, от жизни в бегах…

Всё в нашей жизни (по Библии) суета сует,
Но суетясь ничего путного не нарисуешь.
Стремится каждый оставить свой след
И верить хочется: есть Вершитель судеб.

Угнетение мозга – это мне приговор.
Коснусь ресниц – треск! боль адская в ушах!
Упасть в траву, как в детстве, но ковёр
Исчез – везде дорог большак…

Иных друзей я не пустил бы в свой музей:
Да им в пивной куда и как уютней.
А мир вокруг из года в год всё злей и злей
И не изжить, похоже, сущности иудней.

И «Творчество» (журнал) – роскошь для меня
Но я его читаю с наслажденьем регулярно…
Начальствующих свору, друзья, клеймя
Почаще, чище протирайте окуляры.

Христос распятый не для слабеньких пример
И его жертва, друг, героям лишь по силам.
Конец ужасный мне предрекал и боли мэтр,
О милости мать моя Господа просила.

Не имеющему ничего, кроме печали, мне
Куда двигаться? Собирать обломки?
Мне, знающему всё… но счастья элемент
Так не открывшего – не простят потомки.

Рисунок – половина успеха, он – мысль:
Абсолютно на всё рисунок влияет.
Я – не Д Артаньян, поэт – не Арамис.
Я к власть предержащим, друг, лоялен.

Каждое утро ждёшь чего-то нового,
Только новое явно к нам не спешит…
Это поэту – с рыбкой Золотою невода!
Мне бы – старого друга! – устал взаперти.

Лучше не ждать и смиренно работать.
Есть у меня Липа – вот она и спасёт!
Разберётся потомок, потомок разборчив,
Тем, кто гробил меня – выдаст вечный позор.

Грусть о прекрасном для творческих натур.
Люд о насущном всё и всё матюгами.
Мой друг поэт, он – антитрубадур,
Но грустен: ему бы книг – тюками.

По небу плавали белые тени, как моя мечта…
Поэты любят облака, я знаю…
Но и мои – совсем мои! – другим, друг, не чета:
Это мысль-стрекоза, считай, озорная.

Если работа клеилась – я бы всех вас обнял
«Стань таким, каким хочу!» -- пел бы любимое.
Прочь гоните из жизни, други, баналь!
Да помогут вам кисти… рябиновые!

Тоска по красителям понятна мало кому…
Творцам из народа успех не просто даётся.
Но детям крестьян родной – работы хомут.
Все ворота узки, а в рай – до идиотства!
Содержанье работ моих чисто чувашское…
Широкоплечьем сминались полотна мои,
Но как тучи уйдут неважные вашские
И проступит моя красота, мои слова немоты.

Я следовал за Истиной своей.
Любил народ свой, язык и землю.
Помощник – жаворонок да соловей
Перекрыли путь к омерзенью.

И будут поносить мои записи, моё имя,
Но это потом, когда я уплыву
Туда где фанфары, молебны и гимны,
Почти фабрика грёз, небес Голливуд. 
 

              ЗОЛОТЫЕ  СЛОВА

(«…новое, неповторимо своеобразное…» -
Это заметила Ургалкина Н. (С.Ч. 1965 г.)
Выйдет «Нарспи» вроде народного праздника,
Только Миттова не будет в весёлой толпе.)

«…хотел всю книгу выполнить от руки»
«…песней во славу незабвенной Нарспи»
Стала она отличной от других дорогих
И никто образ-вазу драгоценную не разбил.

Неуловимый, текучий образ Нарспи,
Разный, как фотографии многих лет,
Как образ любимой, которую разлюбив
Мы носим в душе забывшие о грехе.

«Симфонизм, цветовые раздумья…» (Карачарскова М.)
«…поэтический мир человеческих чувств»
Есть ещё люди в честь которых молебн и хвалебн
Выразить я кривыми словами моими хочу.

«Плоскость листа (…) экран ирреального…
Миттов – светел, прозрачен…» - так сказал Хузангай.
Не поднялся он выше показа регионального,
Но только он заглянул далеко и за край.

«…творчество Миттова, как религиозный долг –
Сказал Хузангай. – В этом он – сродни Ван Гогу»
И путь его к славе посмертной недолг,
Подобен радуге, слепому дождю и грому.

«…творческий порыв удивительно целен
И по-своему завершён» (Хузангай Атнер)
(Взять бы дачной лопаты берёзовый черен – 
В гости к (…)  за дивидендами как акционер.)

«Дал ориентиры духовного пространства» -
Пусть это «…путь развития мировиденья», друг.
А тем, кто гробил дадим мы просраться!
Не зря же Миттов: «Прощаясь, прощенье дарю».

Сил потребовал «…прорыв через безликость,
Через помпезность и ложный (пирен!) оптимизм»,
Чтобы природа на родину не обозлилась,
Он, просветлённый, закрасил нашский темнизм.


                ОСКОЛКИ

«Эх, Ева-а-а-а, ты говоришь про жизнь,
А я приехал завершить последнее дело!»
(Он этой жизнью, как очередью прошит
И жить осталось – год без недели…)

На венчание в храме было страшно смотреть,
Будто в него вселилась нечистая сила:
Может быть, схватились в нём жизнь и смерть,
Так его мука страшно лицо исказила.

Обнять ребёнка своего ему не суждено,
(А вырастить его – сродни искусству.)
Так трогательна смесь детских рук и ног!
Плисецкая вот сказанула: «Мне это скучно!»

Работать с напряжением до крика –
Надолго тебя хватит, дорогой творец?
Поехали на Волгу – нам не до Рима!
В Австралии съедобен даже наш скворец.

По жизни фонтанирует радостью иной.
До старости лентяй и домосед поэт.
Не многих жизнь, друзья, почти кино.
Америку не удивил (наш) Джо Дассен…

«О, Алехандро!» - но Леди Гага не меня зовёт.
Шакира о любви моей так никогда и не узнает.
По ликвидации бумаг я наш игрушечный завод.
Эх, если б миссия моя была бы внеземная!..

Искусства потребленье не сродни жратве – 
Кошмарам сладостным наркомании!
Искусство – это то, что нам даёт ответ,
Как в песенке Ротару о гармонии.

Куда от жизни спрятаться? Понятно, в сон.
Наш вечный сон, авось, не потревожат.
Узнать, что ждёт, хотя бы и не всё –
Тогда бы и поэт расслабил вожжи.

Нельзя шедеврить, как Шилов и Сафронов Ник,
Как Сальвадор Дали, Пикассо (он же, Пабло) –
В создание потоков я что-то плохо вник:
Гребут бабло лопатой, лишь олигархи-падлы.

Без спадов, кризисов, гений Сальвадор Дали
До Третьяковки долго привыкали к «Жатве»
И долго монография маячила вдали…
Но люди есть и в племени не очень кровожадных…

Модный на ТВ Сафронов Никс –
Художник классный, но не гений:
Не Пикассо, не С. Дали, как бы – ремикс…
И как бы, он стесняется  своих произведений.

О большой одарённости на защите ему
В Ленинграде профессора говорили.
А что будут петь Миттову на дому?
Соратники? Ценители? Комары ли?

Все искусства – по законам красоты,
Их тьма или одни и те же?
Но наши времена не для святых –
Их подвигов нам неподъёмна тяжель.

У нас «митьки», наивное искусство.
Я над своими сотками царил,
Чтоб было умирать не скучно.
И лучший друг мой – нитроглицерин.

Мир «виляющего привирающего псевдореализма»…
Но живёт у нас Насекин колясочкин и модернист
И дела ему нет до самозванства, до ролизма –
Путь его и для здоровых чересчур тернист.

Какой-то на Западе рисует говном
И от заказчиков отбоя нету…
Редко кому путь к славе – ковром
И с первых шагов – золотые монеты.

Не закрытые половинные тюбики
Поразили Гогена до мозга костей.
А Ван Гогу плевать на краски трупики
И на плохое качество кистей.

«Любите живопись, поэты!»
Нам Заболоцкий завещал.
(Вся в граффити планета,
Но интересней, что во щах.)

Ван Гог потомственный картинами торговец –
Не одну из своих никому не продал.
«Жестокий упрямый эстет» -- таковец
Гоген: из таких же бомжей и бродяг. 

При рисовании картины «Поле ржи»
В пронзительно-любимых красках,
Где жёлтого тотальный пережим –
Режим полнейший, а глазу классно!

Кто деревенский глину не жевал?
Ел краски Гог и, не впадая в детство,
Он тушу мира, как на бойне свежевал
Но зрелищнее не придумать действо.

От краховой любви до Бога только шаг.
И из скитаний – в карьеру методиста:
Не задалась. А на пустых кишках
Он понял: не в шахте поэту трудиться.

Сколько их загубленных талантов всюду –
Эти потери обществу ничем не оправдать.
И что с того, что мы с тобою не подсудны? –
Друг, не воскреснет упущенная благодать.

Приятель краски водкой разбавлял,
А это для художника смертельно.
И загубил он Божий дар, болван!
Художник одинок. А пьют артельно.

Я за своё сакраментальное: «А то!»
По мне Ван Гог прощее, чем Ватто.
Опять сижу и лысину шлифую:
Мы за колбасонькой попёрлись в ВТО?

И ничего в мозги я не внедрю –
Моя на кладбище дорога.
Как полыхают на ветру
Подсолнухи Ван Гога!

Всё меньше и реже зубам во рту –
Недолго до аудиенции у Бога.
Как в детстве весело цветут
Подсолнухи. Не как у Ван Гога.

«Триумф посредственности» (Эмиль Золя),
А чумовому пиру и конца не видно!
Куда несёмся Господа мы разозля? –
Да к апокалипсису скорее, очевидно…

И детский жест и внутренняя чистота:
Как жизнь не вытравила в нём ребёнка?
За что судьба, как безнадёжная тоталь?
О чём вопит его тоски бездонка?

Ему хватило б и 70-ти руб. –
Так был прожиточный ничтожен.
Мир для художника и скуп и груб,
И всякой нищетой был Миттов уничтожен.

Какая сила роковая бросить не даёт
Работу от продолжения которой – гибель?
Для обывателя герой – последний идиот
Или Сизиф, который нянчит глыбу.

Этот малопонятный мучительный зуд
Бред правдолюбия – твой, поэт, ты – шизоид.
Ждет тебя не народный, а Божий суд!
Только нас окропят поклонниц слезою. 





   ГЕННАДИЙ  АЙГИ  И  ДРУГИЕ

Первая выставка (в музее) авангарда.
Первая встреча с Геннадием Айги.
Всё – от нас и зачем адвоката
Для защиты? – не тронем могил!

Скромен список наших лауреатов:
Нас не любит Нобелевский комитет.
Тенью нашей с их мы героем рядом.
На Россию хронический иммунитет.

Переводами жил отец антологий.
«И бездарного надо бездарно переводить!»
Не подберёшь к нему в поэзии аналогий:
Айги – один!

Как экстрасенсу ему помогает фото:
«С ним веселее идёт перевод!»
Он боец литературного фронта:
Он – первый, он – переворот!

«Знать бы всё о поэте, которого перевожу:
Обязательно фото – пускай наблюдает!
Кто меня не любил – под хвост им вожжу!
Переводы врагов – это пытка лютая!»

«Никого я, Айги, в антологиях не обошёл.
Мой успех тот, что вам, господа, и не снился!
Я ваш, я чуваш, но не бог и не божок!
А врагам – скульптурки моей силища!»

Его мощь детородную хорошо тот усёк:
Гениален и генитален! – звучит и звучит солидно!
Не торговал, не продавал он себя за жирный кусок!
И в глазу он у многих – международной соринкой…

Маяковский, Бодлер, Малевич
И чуваши: Митта и Миттов.
Некого в мире сем мавзолеить!
А безразмерный список – в молитвослов.

По ходу знаменитого дела Пастернака
И Айги перепало и попали стихи за кордон.
А в начале цепи (золотой) были поляки:
Через них в параллельный мир коридор.

Из аудиторий Литинститута не сразу в Париж:
Поляки, немцы, французы – его эстафета,
Хватил от зависти (не известно нам) паралич
Кого из «артистов» -- завсегдатаев буфета.

Горсть земли с могилы Васьлея Митты
Доставил Робель на могилу Бодлера.
Не стремитесь в поэты! – совет молодым:
Здесь завистников нет страшней и подлее.

И здесь его бы до дурдома довели:
(слова Ыхры) – «Любой здесь классик!»
О зависти провинциональный дьяволизм!
Лишь на халяву здесь умеют классно квасить.

«Не простят мне здесь французов медаль…
10 лет я помню без права сюда приезда…»
Гибнет дружба в борьбе за «металл»…
Бог судьбою трудной метит поэта.

Не спросил я про международный расклад:
Есть Айги, Яннис Рицос – абсолютнейшие поэты;
Нешуточные страсти всех раскалят,
Лишь стоит опубликовать про это проекты.

Сидящий больше Айги, чем когда стоит:
«Такие стихи (Пастернака) я читаю стоя!»
Почётный гость солидных столиц…
Жаль, окончилось времечко золотое…

Рукою к сердцу непроизвольный жест:
«Свеча горела на столе…» - он по-чувашски,
Авось пригладит их дыбом шерсть
В их непонимании невражеском…

Не помню точно: на сцене холст –
Зимнее поле с торчками (иль ватман?)…
Позавидовал другу я: он – холост…
Я – не новатор и во всём виноватый…

Премия общества Белого, Батыревского р.к.
За антологию от академии Франции тоже.
Никто здесь не ждал такого кувырка,
Что он Нобелевской всё подытожит.

Не получилось – дали французы медаль.
(Помнят шведы как под Полтавой били!)
Ну, а русским всё – не одна ли *анда ль?
У нас – «Песняры», почти что «Битлы»!

На встречу с Айги пригласил я Петю –
Кузнецова Петра, поэта номер один.
В перепитом, перевитом и перепетом
Он – хозяин, товарищ и господин.

Настоящий поэт большущая редкость:
На 100 тысяч счастливчик только один.
Мы в гостях и посильно корректны:
Мы помалкиваем, впитываем и глядим.

В зале первая выставка постмодерна:
Ватман с отзывами: «Уберите эту *ерню!»
Се – на любителя, мы – советское дерево…
Репортаж рукописный я очень храню.

А с Нобелевской вышел досадный облом,
Даже в том, где сильнее и то мы изгои.
Париж ходатайствовал – не наш обком…
Как тут с досады не глотнуть из горла?

Я газетные книжки просунул к Айги:
Надписал нам с Петей в память о встрече.
Эти строчки в памяти из дорогих…
И о чём-то подобном не может быть речи…

Как град ворвались Сеспель, Атилл,
Как дождь, близкий мне, Педер Эйзин.
Кто бы просо народное не молотил –
Без мировой поэзии труд малополезен.

Всё выходящее из ряда вон раздражает,
Над непонятным некогда череп ломать…
Растолкуйте, хотя бы, супруге дражайшей…
Мы с большим опозданием понимаем и мать…

Сон. Зима. До горизонта снежное поле.
Иероглиф креста. Могила поэта. Вечности сон.
Ничего нет белее савана снега и более боли…
И дневная луна – заледеневшей слезой…

Очень русских иных раздражает
В стихах подобье КНР церемоний:
Говорит иероглифами, как дрожжами?
Наш поэт, как в чае колесо лимона…

У русских проще всё – без выпендро.
С плеча рубить, как Маяковский мы умеем…
«У Беллы класс кружева!» - сказал Петро…
А я любуюсь высотой, воздушным змеем.

Но ветром перемен – знакомство с метром:
Мы не сподобимся на подобное уже,
Мы из народа, не из дворян поместных –
Куда до государственных мужей?

Стучать башкой в московские двери
Ты поленился, драгоценный друг!
Таланта занимать, мой друг, тебе ли?
Но без характера талант твой однорук.

И с порога нигде тебе не хамили,
Никому ты не ставил пол-литр. 
(«Под моей издавайся фамилией,
Но гонорар пополам, из народа пиит!»)

Изначального нету настроя у нас на победу.
Дураков не научит даже Есенин Сергунь…
Ты ходил бы по невскому парапету
И пиратскую тряс золотую серьгу…

Бог не только, Пётр 1, нехорошего метит:
Что-то есть изначально, что удачу сулит…
Что-то в черепе гения надыбал и медик…
На Ихтиандра – козлина Педров Зурит…

И на стольких поэтов напущена порча?
Нас слишком много – куда же нас деть?
В отборе избранных Всевышний разборчив!
Лишь бы не в руки неправедных, Петя, судей…

Кухня, диван, телек – до 70-ти дотянуть!
Пенсионер и поэт, поэт и алкоголик,
Призывавший на помощь, то Бога, то сатану.
Глубоко презиравший церковный кагорчик.

Трёп: о двух высших и трёх языках,
Что в колонне поэтов – он и Серёга Есенин
И какую-то хрень о судах и наколке зека…
А с Тимошиным встреча – единственное из везений.

Да и я от инфаркта чуть было не сдох…
Если я не издам – никому ты, Петя, не нужен!
На песке не оставим, друг мой, следов
И никто, ничего, к сожалению, не обнаружит.

Слова Казаковой: без легенд – не поэт!
О твоём вранье и не мечтала Римма…
Я – правдоруб и хронический апологет!
И всё – в натурке: моё-твоё без грима.

Сам Руцкой (во сне?) по плечику хлопал:
«Кузнецова мы знаем – возвращайся домой!»
И злой укор поэт несметищу холопов,
И бесценен, совесть нации, друг мой!

Редкий поэт без закидонов и тараканов,
Редкий, кто камикадзе и российский герой…
Как комарьём – критиками и дураками:
Бронежилет бы надёжной дубовой корой…

Каждый из нас раздаривал себя миру:
Разве без нас Россия Россией была б? –
Нам она подчинялась – не князю, эмиру!
Жизнь без нас – кабала и Луна – камбала!

Наши до мозга костей: Пушкин, Есенин,
Лермонтов и Некрасов, Маяковский Вован –
С нами всегда: в холода и в цветенье весеньем,
А не те, кто нас облапошил и обворовал.
   
Не забудем Ахматову, Цветаеву, Беллу,
С нами Е. Евтушенко, Р. Рождественский и Андрей!
И другие придут: не кривляки, заумники и бомбелы,
Кто поможет России разруху в умах одолеть.

Мы на лирику, брат мой, потратили жизнь.
В небесах нам, по правде, ничего не светило:
Крах наших судеб и душ разложизм
Да и страсти-мордасти, на проверку, фиктивны.

Еврейскую китайскую стену
И юмором не смог он просверлить,
А мог бы посмешить он скучную страну –
Не вышло! – вашу… (матерный верлибр).

Может, Пушкину Боженька наш и простит,
Только нам (с Маяковским) прощенье не светит.
Путь поэта, мой друг, не бывает простым;
Чужд обязанностям – скучным, семейным.

Пусть злоба к русским объединяет их,
Но эта ненависть Россию не развалит:
Всечеловека Пушкина свободный стих,
Как снег вас охладит, умоет, твари!

Поиск истины, гармонии с миром и красоты:
Вот в чём призвание, долг и право поэта!
Неизбежность (по Достоевскому) и грязнотцы,
И своё отыскать во всём петом и перепетом.

И остаться, в конце-то концов, в дураках
И посмешищем быть для граждан нормальных;
Редкий поэт деградирует в стариках,
Но в проступках пластается сплошь аморальных.

Это Пушкин читал с омерзением жизнь
Да свою, не такого-сякого сатрапа,
От грехов не отмыться, божись не божись,
Как герой Шукшина: «Берут на арапа!»
      
И мозги у поэта всегда набекрень:
Всё не так, как ему, полудурку, хотелось…
Как похмельная боль – не дамок мигрень!
Доброта – не слюнявая мягкотелость.

Плоть от плоти и крови народа поэт,
Только он мог озвучить, что наболело:
Не до картин и расклада звёзд и планет
Призывать к осторожности его бесполезно.
 
Можно на всех положить по-русски с прибором,
На ресторанных салфетках шедевры писать,
Можно мелькать на ТВ обожаемым балаболом
Иль, как Айги над нами орлить в небесах…

Ученик Пастернака – это первый почётный титул,
Но антология шведов, к сожалению, не помогла…
Мне на празднике жизни и съёмках статисту
Главной ролью в мечтах: не Айги, а Миклухо-Маклай.

Мой народ, мол, умрёт – дайте Нобеля премию –
Не усвоил юмор чувашский Нобеля комитет:
Их по пальцам в России настоящих богемных!
У нас раковой опухолью жуткий криминалитет.   

На шикарной бумаге белой, как снег
Он понятное только ему и запишет.
Мир поэзии на понятном коснел
Да и музон прост, как «чижик-пыжик».

«Падали снежинки – иероглифы Бога…» -
Так Айги гениально сказал.
Это, как Че Гевара на футболке.
(Как за кольцами поездом в Казань.)

И музыку для «Идиота» написал Айги –
Поэта сын: так может и стихи его – музЫка.
Я тоже старовер и вышел из тайги:
Я на новьё привык с опаской зыркать.

В музее Маяковского работал Г.Айги,
Более похожего на свалку металлолома.
«Бредовые» печатал (там!) не для деньги,
Он и на родине, пардон, не по талонам.

Прекрасно знал Айги, что вытворяют здесь… 
Провякаешь о жизни, брат, в кроссвордах?
Что натворит у власти при браздах злодей?
И фикция – без денежек – наша свобода.

Сепаратизм по-конски залупился –
Почудилось: отбросит Россия коньки.
Единственный за русских заступился:
Международный поэт, чуваш Айги.

«Мы считали, что мы только люди.
Но себя мы считали гавном» -
Ерофеевский взгляд колючий.
Но про то, что на блюде, надоело давно…

Предтеча Антихриста – главный марксист.
«Народ безмолвствует», мол, какая разница!
«Пипл хавает!» Мракист, маразмист, модернист
Виктюк Ерофеев – маркиз де Сад(ница)

Хреноватый читатель Витя Ёра:
Про «Сопливый фашизм» не слыхал.
С Евтушенко не дал он на Запад дёра.
Лих поэт. И судьбина России лиха.

Хохот Ленина Ерофеев забыл,
Сатанинский хохот товарища Ленина.
И твой язык туда бы забить!
Постмодернизм – проститутов панелина?

Очень талантливый господин:
«Маяковский – самый мёртвый поэт» -
Мёртворождённый, ты не один,
Кто поверит в твой трезвый бред?

Какого чёрта ты приснился, ВиктОр?
И кружку пива выплеснул в божницу,
Но там – паук, как в душах дураков – никто,
Как у тебя: как выгоднее поджениться!

Мешает интеллектуям Господь:
Даёшь анархию вселенского размаха!
Но тянет безнадёгой и тоской
От гениальности твоей, сынок Остапа.

Айги дождался: сестра Ева «Библию» перевела.
(А попытка была, неудачная (Ем.) попытка…)
Будем надеяться, что перевод: первокласс
И золотой – не в смысле прибытка.

Всё кончается прахом – се поэтов удел
И чего я пластался, упрямством своим удивляя?
У меня до сих пор – гора не оконченных дел:
Всё трудней оторваться  от ТВ и дивана.

Портреты газетные выбросил сын:
Кумира-поэта Янниса Рицоса.
Кто сей человек, хотя бы спросил…
Спишу на эпоху кризиса.

Евтушенко редчайший поэтов знаток:
Он Айги и Анищенко сразу заметил.
Но хронически всё у нас через задок
И анархии нашей не до симметрий…

Плохо, чревато, коль с юмором напряжёнка;
«Кирпич истории» -- Горький про анекдот.
Волоснёй из ноздрей поражённым –
Артистичнее нас не сморкнётся никто!

Мир, он вместо пророков поэтов избрал,
Есть у нас конкуренты – господа экстрасенсы.
Не питает доверия к нам российский баран:
Волчареет от наших правд, квинтэссенций. 

Похож на иероглиф человечий скелет –
Не это ли было истоком письма у китайцев?
И взгляда на мир и мышленья секрет?
Остатки людей или пришельцы гадайте…   

Не воины, а пахари и трудолюбцы –
Успел заметить даже не еврей.
Всё – втихаря и как бы, без коррупций…
А без убийств не обходился и европей…

И квартируют в душах Бог и сатана:
В ней достоевская арена битвы.
Об идеалах стоит ли стенать
Как и о тонкости… пореза бритвы?

Написал друг евангелие от Коляна
И от Иуды недавно нашли.
Бесконечностью – покаянье?
К дядьке дьяволу – на шашлык!

Ну ладно, Коля гробанный, прости:
Похоже, наших всех слепили из дерьма.
«Ты умный, но дурак!» Я – из простых:
Меня судьба тебе всучила задарма.

На нем кучею черти сидят:
Все командуют – он исполняет.
Раньше говорили: заела среда,
А он, по правде, пацан слюнявый.

Бывает хуже: петухи и Пётр –
Пропели трижды и готов предатель!
Как тут не вякнешь: етитный потрах!?
И не добавишь, как в фильме «Председатель».

Святая простота: дай разрешенье на контакт
С тем, кто тебя смешал с говном и грязью!?
А дружбы суть – любовь, не деловой контракт.
Не на любовь, людишки, на предательство горазды.

Кто только не мечтал приблизить коммунизм!
Но город Солнца в Казахстане не дадут построить.
Но скот гнобят мошка и пауты, и комары…
Потомки коммунячьей не раскопают Трои.

Поэт, художник без книг непредставим –
Разор, но лучше чем на бутылки тратить.
Теперь и в них слюна и лапы сатаны –
Но не закрыть духовный наркотрафик.

Мы не просили, чтоб родили нас,
Чтоб после с головою в жизни омут.
Здесь каждый получил талант-аванс.
Но здесь царят законы Ома, лома…

«А счастья нет – есть лишь покой и воля».
Недаром быстро гаснет фейерверк.
И редкий выбором своей жены доволен.
И жёнушка всегда возьмёт над мужем верх.

«Ты – райская птица: куда ж полетим?»
В советской стае мне было тепло и сыто,
Жаль, я не Алладин и даже не блондин,
Мне мелочное, хитрое досталось сито.

Поэзия, ты снова воскресишь меня,
В работу втянешь – только в ней спасенье!
Веди меня, фантомами в бескрай маня
Туда где главным за столом Сергей Есенин.

На памятники политикам бы наложить запрет:
Солдатам ставить, матери, коню, корове,
В порядке исключенья, устам твоим, поэт.
«Есть Маяковский, есть и кроме…»
               
Подобен молнии был один поэт
Ударивший в песок, который и расплавил.
Не выигрышный был у него билет
И все дороги перекрыты к славе.


ЕВГЕНИЙ  ЕВТУШЕНКО

Не дружат поэты: Есеня, Маяк,
Брод и Евтух, рифмачо и чмоцарт.
Но распри их дарит нам критик-маньяк.
Что, кроме зависти, злобы он может?

Соломон Волков постелил соломы,
Чтоб в ней зёрна отыскал не петух, а Евтух.
Допотопной дружбы-вражды заломы
И тайны о которых мы: «Етитный дух!»

Засудили Бродского, по советской дури,
За тунеядство – попал наш Ёся в струю.
Не нашлось экстрасенса в прокуратуре,
Чтобы вякнуть про премию в эквиваленте к рублю.

Покрыватель толью средь покрывателей матом
Жил неплохо, курил «Мальборо», а не «Прибой»
И не снились ему тиражи – до небес супермаркет!
Не шмонал его Сталя – дядька страшный, рябой.

Как из ссылки его выручали Италии коммунисты,
Евтушенко Евгений – помянут будь за столом.
А поэты Отечества колоритны, говнисты,
Каждый был – дефицит, как на льготы талон.

А кумиры: Андрей, Белла, Вася, Роб, Окуджава…
«Как Вы к Бродскому? – («Голос…») – «Плохо знаю его».
Стих тогда был в цене и цела была наша держава
И жилось попиваючи, хоть не очень легко.

А что останется? – имя? – 300, 400 строк?
Легенды о спасении Отечества и мира?
Потомок, сволочь, ироничен, умён и строг
И фото Музы откопает – не Мэрилин, а мымра!

А был поэт – необработанный алмаз! –
Так его главная газета США – сильно!
Но упокоила Евг. Евт. не наша Колыма…
Зачем пред Волковым он корчил образину?

Не попомнил добром нобелятор Иосиф –
Стукачём обозвал и кликуху Евтух прицепил.
Но напрасно и он под гения косит –
Лучше им мировую закатить бы, как пир!

До пены в углах рта читал поэт:
Умеет он себя подать конгениально!
От дяди Сэма он привёз за пазухой привет,
А мы в ответ ему салют, но – генитальный!

А он Анищенко М., россияне, спас –
Сие поступок вопиющий о награде!
Всё, всех он заценил! Не Хрюн, не свинопас,
Но наши дураки вечноживучему не рады…

Для антологии он золото намыл,
Которое без Евтушенко б в грязь втоптали.
Но разве доорёшься до глухих, немых? –
В России лень, холод, дураки – тотальны.

Поэт в России больше не поэт,
Не деликатес, а пушечное мясо.
(Икает Евтушен на лучшей из планет…)
Теперь и навсегда мы – поэтомасса.


ПОЭТОМАССА   

«Всего-то надо написать одно стихо,
Но чтоб его, брат, вся страна узнала!» --
Сказал Арапов и эпигонов вмиг стих хор.
На пять минут. И вновь заголосил сначала…

И с чувством превосходства – этим несть числа!
«Да ты – мужик!» - один в глаза мне плюнул.
Что взять мне с образованца, засранца и осла?
Мне в сапогах резиновых – не до походки лунной…

Ты не бойся: ты – русский поэт,
Ты не в форме и без эполет,
Ты падёшь за народ свой в атаке –
Брось рассудка здравого бред.

Как-то малопонятно: как это узбека
Чингиза Айтматова – на Нобеля! – турки!
В список сей не влетишь и с разбега:
Мы для них – талантливые придурки.

Какой алкаш куда швырнул шедевр,
Что Венечка проротозеял так бездарно?
Не вырвало утробную России щедрель:
И листа нет – на развалах базарных.

Мы зависли между землёю и небом
И никогда не вернёмся мы к социализму –
Нажрались мы зрелищ и остались без хлеба.
(И очень бедная рифма к сказке о капитализме.)

Мечтал поэт о справедливости и мире,
Но «чёрные полковники» загнали в лагеря:
Герои Греции там столько лет томились…
О Боже, сколько среди людей зверья!

Всё на месте: талант, голова,
Образованье, семья, лицо и фактура.
Но в 20 лет убит Эварист Галуа!
Даже к гениям беспощадна Фортуна!

Мой друг худой(жник) Петро Водкин:
Он «Оду пьянству» бесподобно написал.
Поэт не виноват, что люди волки
Да и метаться с выбором поздняк.

Не за горами 29-тый год –
Летит в наш огородец камень:
Вышел у Господа лимитец льгот –
Нам в космос скалиться клыками…

И чётками рассыпятся наши черепа:
Мы не вернёмся – это однозначно,
В людей не возродиться нам из черепах
И на просторах Марса злачных…

В память о Маркесе розы цвели,
Жёлтые розы – гениям не живётся:
Всем – конец, будь ты трижды велик
И магический реалист или животный.

Много на свете всякого смойлова,
Но не ваши глаза и профиль, Самойлова…



МАРИНА  ЦВЕТАЕВА

«Я не хочу умереть, я хочу не быть»
Я в паутине эротики запуталась мухой…
О, сколько на веку я повстречала быдл!
Любовищи мои не наркотическою мукой?»

«Первый поэт ХХ века!» - о Марине сказал
Нобелевский лауреат Иосиф Бродский:
Короче не объяснишь упёртым нашим козлам!
Прошлась алмазом по стеклу бороздкой.

Как зеницу ока тетради свои берегла.
С утра – за стол: и курить и работать!
Само имя её победительно без реклам
Для не принявших М.Ц. стихи, как карболка.

Так оценила Марина: «Поэты – жиды!» -
Тогда за это статьи уголовной не знали.
А русским внушали: надейся и жди!
И вот: нас половина на книжном развале.

«Не читаю стихи, которые лучше моих!»
Сказал хитропопый мелкопоэтный…
Не заменят Марину и сотня марин:
Прекратите о ней глупый спор бесполезный!

Для многих Цветаева, скорее, Святаева:
Кто нас таким самородком, когда озолотит,
А в рождении стихов поэту всё тайна
И за неё здоровьем, душой заплатить.

Донжуанский список Марины:
Куча поэтов, почти нет мужиков…
К смерти шла обречённо. Неумолимо
И всё вязалось мёртвым узелком…

«Там не печатали, здесь и писать бы не дали»,
Но останься в Париже – не разбила бы лоб?
Дослужилась бы до литературной медали,
Но вот бессмертие русское её б обошло б.

Вот Марина любила и ощущала братство:
«Я первая после Пушкина! – вся сила во мне!»
В поэзии всегда: то барство, то баранство.
Превыше музыки – всё тот же звон монет.

Марина единственная, как редкий алмаз.
Не Пастернак был ровня ей, а Маяковский…
И сколько на тебе жирует, откормясь?
Я по твоим местам экскурсовод московский…

Народные слова и лаконизм безглагольный,
А стих твой, Марина, как боксёрский бой…
Мы без тебя, как бы в стране безалкогольной
И я, как горнист с изуродованной трубой.

«Мне ближе чёрт и непонятен Бог» -
Теперь под этим чуть не все бы подписались.
Как перед мирозданьем человек убог
И как под прессом он – под небесами.

«Из всех судов предпочитаю самосуд!
Судите моё, как своё!» -- своим трибуналом.
Мы спрятали свой дёготь и мазут,
И кое-что ещё, чтоб гадко не воняло.

«Существо без будущего…» Мать-перемать…
Сестра нашла таки родная оправданье.
Смогла М.Ц. (преступно ли?) так всё переломать
И жить в веках с бессмертной данью…

«Когда вижу её во сне – кудрявую голову
И обмызганное длинное платье…»
Не дожить бы до выбора голого,
Дорогие сёстры и братья…

Тынянов стал на Пушкина похож.
И сколько на Руси цветаевых маринок.
Ковровою дорожкой только ей проход,
Она, как эталон, она всего мерилом.

«На Страшном суде слова я буду оправдана!»
Да пишущие сомневаются: будет такой вот суд?
И шествие присяжных, хода вроде парадного…
Какие силы статью о помиловании внесут?

«Любовь – утысячетерённый человек!» Бис, поэт!
Но что тебе делать с любовью счастливой, Марина?
Не представим без несчастий, без слёз, без бед
Русский поэт… (опущенное – матершина)

Тайна ухода… «Я умею только писать стихи»
И ушла от недолюбленности, но главное успев.
А любимые рябины твои, Марина, как петухи…
И никому не снился твой посмертный успех!

Отрёкся от Нобелевской Пастернак –
Об этом факте не вспоминают.
С белого флага пятен не отстирать,
Хотя на совести его их минимально.

«Получу Нобеля – куплю «Роллс-ройс!»      
Она любила всех: её, как она, никто.
Сейчас её поклонников – еврейский рой
Прессует Евтушенко на Нобеля – не анекдот?

«Мур, твоя мама гений, а я, Эфрон, дерьмо!»
Не приведи нас Бог попасть в такую мясорубку!
Всё, в лучшем случае, кончалося тюрьмой.
Что набивалось в сталинскую трубку?

Двойник Марины по фильму (Тюнина Г.) хороша.
Не стихи люди любят – больше любят Марину.
Жизнь, как танк – всё и всех круша:
Одним – дерьмо, другим – малина.

Так Пушкина любить и ненавидеть Натали?!
«Мой Пушкин, мой! А прочие все отойдите!»
Поэт, на барабан свою ты шкуру натяни!
За Родину умри – не нарушай традиций!

«Биографий гениев лучше не знать!»
Но это не касается  Цветаевой Марины
И смерть ее имела глобальный резонанс –
Её самоубийство отмолили!

Страх и жалость – страсти любого детства…
А каким она была гламурным ребёнком!
Чуть не покончила узнав как теряют девство…
А выросла: гением, матерью, секс-бомбой!

Серебряные кольца, браслеты любила…
«…Орбиты серебряного прискорбья…» -
Из Мандельштама – не для дебилья…
Марина русского рябинового корня!

«Как я люблю огонёк папиросы…»
Был Маяковский чемпионом куряк.
Она знала ответы на все вопросы.
А я позиционирован, как Иван-дурак.

«В кафе поэтов – что за уроды!
Что за убожества! Что за ублюдки!..»
Она не ангел, не дитя природы,
А я плету о ней напраслину и прибаутки.

«Я одеревенела, стараюсь одеревенеть.
Но – самое ужасное – сны.»
А мы ей – рябиновый венец…
Мы – гуттаперчевые сыны…

«Просто не хочу (я) вашей боли, -
Всё беру на себя!»
Поэт в страданиях монополен
И быть поэтом – судьба.

«В чёрном царстве трудовых мозолей –
Ваши восхитительные руки».
Труд любой ей был не позорен,
Но и его не нашлось в Тарусе…

«Никто не ведает – не знает, что я
Год уже (…) ищу глазами крюк».
Что предсмертные муки таят?
Но петлёю замкнулся круг.

«Там, на земле, мне подавали гроши
И жерновов навешали на шею».
Кисти рябин и зимой хороши –
Не понять ей людских лишений.



ПОЭТЫ,  ЧМОЦАРТЫ  И  СОСАЙТНИКИ

Единственный поэт, кто мне помочь пытался:
Он знаменитый переводчик Рильке…
Я для многих пресловутый друг-портянка…
И у кого, скажите, не в пушочке рыльце?

Средний поэт, местно-масштабный Колька,
Предал меня не раз и не два.
Предал, не побрезговав, Петя 1-вый нисколько:
Из грязи в князи, попавши едва.

Амикошонства я не терпел и хлопков по плечу,
Не узрел я в Коленьке ни гения, ни пророка…
Гения убить по плечу: или идиоту, или палачу!
А середняка захвалить, по дружбе, мало прока.

Но друг мой Николай евангелие создал,
На небе звёздном открыл алфавита буквы…
Слезою кого и по ком упала звезда?
И не к столу будь помянуты,  детства испуги…

Увидел Коля на небе алфавит:
Просёк он тайну мирозданья,
Патент бы получил как фаворит,
Да Нобелевских кончилась раздача.

Редкие ответы из редакций есть,
Есть у меня, есть и у Пети:
Не от маститых – непонамки честь!
И что теперь прикажете не пети?

Он смотрел на меня сверху вниз,
Даже лёжачи на диване:
Стал мой друг настолько говнист –
Не подберёшь названий.

Не было знаков мне, свечения, голосов,
А вот Коленьке в явь являлся Есенин…
В творчестве трезвость ума  хорошо б…
Кто там в астрал – без юмора и опасений?

Озвучил голубую мечту поэта Коля
О памятнике в городе любимому ему.
И рюмка водки – комом в горле! –
Броском до раковины – струю мумуеву…

Супрематично расставлю точки
И залягу до подъёма на Страшный суд…
На могиле Пушкина не вянут цветочки…
На мою, в лучшем случае, сучки поссут…

Если к тебе с эстафетой Есенин –
Чтобы не плёл он – не верь.
Даже стило приняв с опасеньем,
Как он исчезнет – выбрось за дверь.

Дурное досталось Есенину время,
А ты, Сергей, чересчур кочевряжил…
Тебя убили не только евреи?
Меня прикончат ворюги, варяги?

Как ты убит прозаик Павел Егоров?
Мне никто, до сих пор, ответа не дал…
Гений лишний, завалил тебя боров?
Иль прошил тебя зависти местный металл?

Не светила удача – есть уйма причин…
Только трое на финише в цене и в почёте!
Не снять ботинок, не задрать штанин…
И нас в московских органах вы не прочтёте.

Ладно хоть в городе будут помнить про нас,
Пока не спишут сборники по библиотекам.
Есть газетный ежемесячный Парнас,
Пока не безразличный и к нашим текстам.

Не вытанцовывается у поэтов дуэт:
Как рыбка на песке по одиночке бьёмся
И вся-то жизнь, как бесконечная дуэль…
Никто не станцует, как Шакира с Бейонсе!

И всюду губы у поэтки –
Сплошное Мориц губ!
Но Анжелины Джоли редки…
Хотя я губошлёпово сугуб…

За всё платить люблями
Поэтка Юнна призывала.
К чертям катитесь вы с рублями
Все прилипалы и приживалы.
И очень многих обошла мужчин
Умом и смелостью поэтка Мориц:
Мельчаем и трусливо мельтешим,
А надо как она и прямо в морды!
Цветы – признанье Бога нам в любви.
А бабочки – то души, догодалась Мориц.
Растёт коллекция ударов лобовых
И вся Земля – почти Содом, Гоморра.

Вот дожился до афинских развалин,
А по-русски точнее: ни кола, ни двора.
Заждались в аду меня раздолбаи:
Грёбанный Шура, долбанный Николай.

Конечно, если утром не стоит –
Не стоит и вставать с постели,
Когда ты муж. А вот, когда старик:
Ты почитай, что Ерофеевы сфиздели.

Представить страшно: от пыток умереть,
В крови, в поту, в моче, в гавне.
На рожу мёртвую наступит мент:
«Заткнулся, мухосрановский Хамлет!»

А в Питере Лермонтову музея нет –
Не только я от этого хренею!
Из гениев он самый распоэт!
Потомки не простят такую ахинею.

Вот начинает голова болеть:
Магнитные бури на Земшаре клятом!
Но, что тебе оценка дураков, поэт:
«Стихи, как роботом каля-малятым!»

По фото видно: человек глухой –
Есть что-то напряжённое во взгляде.
А шельму метит, коли плохой –
Его клеймо не сглазить, не загладить.

Поэт и художник взрослые дети –
Мешают в три горлышка жрать:
Не знают власти куда бы их дети –
Не дружат они, как холод, жара.

Он и отшельник и алхимик и худок,
Вместо восторга – смех. Не продаются…
Безденежье. Бесславие. Худой…
Не на покос спешит с косой старушка…

Есть в музыке божественная тайна:
Ужели музыка суть Господа язык?
И «Лунная соната» - беспредел, предел таланта?
А Моцарт кто? Он выше всех в разы.
               
Гитариста учили правильно играть
И даже, как правильно держать гитару.
Как правильно расти не учат виноград,
Хорошему вину плевать на тару.

Искусство нас спасёт: оно почти как Бог,
Мы без него не люди – кто? – не  понятно.
Жаль, что в душе людей любви с комок.
Успокоительное: и на солнце пятна.

Мой друг, ты открываться не спеши –
Здесь искренность сродни пороку;
Здесь хитрость наподобие парши,
А самый хитрый в должности пророка.

По-моему основа жизни – простота:
Не та, что хуже воровства – это понятно.
Когда на слежке и доносах всё – могилы пустота
И глупость на уме про солнечные пятна…

Блеснуть умом иль красотой жены –
Всё это суета для тех, кто из народа.
Они в быту все до зубов вооружены,
А мы с талантами – Бог одарил нарочно.

Красота и богатство, как правило, не для нас:
Продуктивен творец наш – на пустой желудок.
Мы сами – на своих! Зачем нам дилижанс?
Нам возглас (редко долетающий): «Живут же люди!»

«Мы алконавты со времён татига» –
Я прочитал, как выпил уксус.
Автор «Мечты идиота» (не так книга…)
То ли Туфтус, то ли Дустус.

Приедут москвичи – нас нарисовать.
Курсы переводчиков – одни евреи.
Человек коммунизма – раса вам.
Теперь – глобалюги и европеи.

«Разменял он гений на мелочёвку
Супрематической *ероты
И в 73, а не в 37 концовку.
Среднерусской – Поэт! – широты».

А ведь и я – ковыряющий землю:
Не один десяток древ я посадил.
Хулу огульную я не приемлю –
Пера и лопаты я господин.

Пусть Сальвадор Дали накручивал усы –
Мы из ноздрей, чтоб чистоплюи охренени!
Мы, как в деревне рявкнем: «Накося в узы!»
Заценит юмор наш заморская вся нелюдь.

А ты, Айги, редкостный изгой
И некого рядком с тобой поставить;
В бой с всероссийской мелюзгой
Ты не вступил – не сталинец ты, старец…

И вездесущий Евг. Евт. подсуетился здесь
И как бы ввёл его в бомонд российский
И акция сия была не лучшей из идей:
У нас поэт – кто песняков и голосистей.

Стал раздражать шамана бред:
Камлаем мы под водочку со сковородкой
И здесь не Грузия, там бог – поэт.
Наш поиск формы – со своей бородкой…

Хотя наш мэтр еврейские-то не понимал:
«Я из червей понятливых» - так о себе Е.Евтушенко:
Отпетый он как «АВВА», « Бони М»,
Сам бренд России, как тушёнка.

Не перевелись таланты на Руси.
Пожалейте таланты, олигархи! –
Потряси мошною Россию, потряси!
Подтолкни поэта к полиграфу…

И с юмором в Голландах напряжён:
Не разу, как и Христос, Ван Гог не засмеялся…
Не нам, что игнорировать не баско жён?
Оставь без комментариев миазмы…

Чуть не впервые зарыдал я в голос –
Так поразила надпись, Грибоед!
А над моей могилой – голо…
Всё в пустоту ушло, поэт.   

«Я люблю смотреть, как умирают дети».
«Я плюю в лицо тебе, слуга-народ!»
Страшные слова! – куда их денете?
Маяковский. Делонэ. Поэт не врёт?
 
Не перечитываю я любимых книг:
Не знаю почему, но чудо исчезает,
Куда-то исчезает и картин магнит.
Когда настроя нет – всё через задний…

Малевичанство от холста б отодрать
И мы познали б супрематизма скандалье.
(Мне, дураку, попался мясной квадрат:
Тайну его я только в гробу разгадаю.)

Потомок судит, как Верховный суд…
Могилу вскрыли – кости раскидали…
Убавь, поэт, критический свой зуд!
Жаль, гений Лермонтов так доскандалил…

Что будет с ним, Мартынов мог бы знать:
Возмездие руками деток ПТУ –
Пустил бы в небо гнева он заряд –
Я ночью бы не очконулся, брат, в поту!

Айги и я – на свой! – и «Облако в штанах»,
А это поединок с гигантом, с Маяковским.
Сподвиг на бой нас с ним товарищ сатана?
Вопрос: входил Айги в бомонд московский?

Поэт в России больше не поэт:
Отныне он – обслуга олигарха,
Поэты, в лучшем случае, кардебалет,
Предпочитают ржать и не лягаться.

Не жечь, как Пушкин рукописи нам –
Наши бумаги лишь для туалета.
И хрен цена конкретным пацанам!
Минули, Достоевский, два столетья!

В людишек надо оптимизм вселять,
Но как-то мало поводов для оптимизма.
И не вернуть сбежавших в города селян…
И как избавиться нам от мертвящего темнизма?

Теперь мы не опасны никому:
Куплеты наши – лай собачий.
Уже нам не построить и своих коммун,
А коммунизм – светломечту – тем паче.

Не сидеть мне, друзья, на завалинке.
Никакой из меня филолог.
Но не хочу, чтоб меня называли:
Пивоэнергетик и фуфлолог.

Я из народа никуда не выходил:
Вперёд ногами, на факторию карги
Ещё снесут.  А в памяти останется один:
Международный поэт Айги.

И не стоит поэту жениться –
Поджениться несколько раз.
Какая женщина у Солженицына!
Многовдовьем Айги нас потряс!

Супрематично расставил точки
И не страшен тебе самый Страшный суд.
На твою могилу все положат цветочки,
На мою, в лучшем случае, сучки поссут.




           ВСЯКАЯ  ВСЯЧИНА

Да мало ли чего в башку мою взбредёт?
Облаять жирного, встать вверх ногами.
Китайских церемоний чужд парадокс –
Улыбочку держи! – гнев только в крайнем…

Что нам телятница? – ей рекорды бить!
Простой рабочий – не опора ль государства?
Немного нам осталось сук дорубить –
Жди США ракетами нам благодарства.

А будущему патриарху за правду и в глаза:
«Я думал, что ты умный, а ты дурак, Гундяев!»
Калякать, шпрехать, спикать, каласать,
Но Патриарха проповедь не для негодяев.

О постриженных в схиму ты не вякай, брат,
Есть вещи выше нас, любых голов, головок.
А 200 тысяч кандидатов на до Марса аппарат
В стране, брат, рекордсменке дел уголовных.

Нам в школу космонавтов некого набрать:
Мы стадо идиотов, трусов и баранов?
Мы обнищали на героев, брат
Дорогой, не слишком рано?

Спорт, ребя, мировая мирная война,
Повежливее, спорт – понтов киданье.
Что мы бедны, бледны – правителей вина?
А наше золото, неужто, в США, в Китае?

Воры большие все слиняли…
Кто наверху – как кролики в ботве.
Мы – с христианскими слюнями,
А нам суют ножи в ответ.

А с женщинами у нас куда сложней…
Похоже, тюрки держат дам на цепи
И всё у них в порядке с салажнёй.
А мы, сдаётся, с бабами не спим…

Какие имена не сотрясали твердь?
Какую сволоту не отливали в бронзе?
Где глас пивных, чапков, таверен?
Частушки где? И анекдоты, в прозе?

Жестоковыйность – это не про нас…
Рус бесхребетен – заклеймил нас Белкин.
Без наших гениев мировой Парнас.
Вас к стенке ставили? – спина в побелке!

Они меняют курс, как НЛО:
Живучесть, плодовитость – выше всех,
А наша – на отметке нулевой.
И ХХ1 наш последний век?

Народ наш мелочный: ищет чёрт те что,
И всё не по нему и всё не так как надо…
От нас хренеет перец, лук, чеснок…
Кленовый сахарок бы из Канады…               

Когда-то говорили: не молитесь на народ,
Ведь трусость большинства – всех бед причина.
На смелых сыновей наш вечный недород:
Селекция российская – не тайная пружина…

И то что, якобы, насочинил народ
Имеет авторов, но не открытых.
России трус: не сволочь, не урод,
На кухне смелый – всего на свете критик.

Я видел всякий и не лучший мой народ,
Я знаю: есть куда страшней и хуже.
Лиц миллионы понимающих всё наоборот,
Не отличимых сутью от собак и хрюшек.

Здесь всё на страхе, могильно здесь молчат,
Здесь трусость и наглость в почёте.
Помню я логово: молчанье волчат…
Вы о своей лишь заднице печётесь!

Русские люди, я помню молчанье овец
Как вы меня (и на этом спасибо) предали молча…
Всех нас осудит, рассудит Отец
И засмеются святые, и зарыдают сволочи.

В моём народе столько сволоты,
Убийц, насильников, воров всех категорий.
В моём народе больше всех святых
И милосердней нет в несчастии и горе.

И долго очень книги нам заменяли всё:
Без книг мы были б хуже, глупее, злее –
Без Пушкина и Достоевского, Есенина. С Левшой
И с Тёркиным, с Ходжой  мы смелей, зрелее.

Некрасов, Маяковский, Шолохова «Тихий Дон»…
А Чкалов, Королёв, Гагарин, сонм героев?
Всё это и держало, как фундамент – дом.
И чуть не провалилось – чёрною дырою!

Всё, что полито кровью всех племён
И память о погибших – неприкосновенно!
И если в память эту мы плюём –
Нам лучше и не жить, наверно.

Клич Достоевского: «Смиритесь, гордый человек!»
Но гордость на земле – почётный орден.
«Спок, христиане! Мы вас – чпок!»  Глянь через век:
В Москве – Кавказ невыносимо гордых.(?)

Смех за нами, как за самолётом след:
Он плата (иль расплата?) за непохожесть.
Бойся людей! – полезный, правильный совет.
Людская непробиваемая толстокожесть…

Бог терпел и нам велел. Как без страданий?
Как не хитри настигнет час последний
И надо возрождать обычай стародавний,
Стараться избегать плохих последствий.

Кому-то одному путь – лепестками роз,
Всем остальным – работа до седьмого пота…
Ещё: бессмыслица ругательств и угроз,
Где самое приличное: «етитный потрах».

Русский тюремщик забьёт меня –
Его надрочит чувак,
Квадратнорожий маньяк.
Меня – на прокорм червям…

Уменья оценить у нас не занимать
И ценностей шкала неизменима:
Природа, быт, работа, а над ними – мать,
Родная деревушка, что кем-то знаменита.

Дело любимое мало кому дано;
Народ наш работящий тянет жилы
И лишь начальничек, как правило, дрянной
Свирепствует, куражится, как в жопе шило!

Китайский лидер, конечно же, наш друг...
(Мало эти друзья срали на стол и нам в душу?)
Замкнётся на Китае наш полярный круг –
Подарочек орде наш мир земной, воздушный.

И нет ни одного, кто б не орал: «Распни!»
Народ российский, что ты в самом деле? –
Вонючую ширинку распахни и:
«А член на рыло вы бы не хотели?!»

Все мы воспитаны детдомом социализма,
Поэтому мир дикий рынка нам чужд.
Сейчас нам мила и Сталина клизма!
О, как мы глупы и как падки на чушь!

После вспышек больших на солнце
Нашу землю и людей колбасит…
О как малы наших душ силёнки –
Страшно дуреет любой лобастик!

О Боже, я спокоен, но надолго ль? Не хула,
А робкий ропот на судьбу и невезенье,
И мимо рта похвал – не мне халва!
И нам, поэты,  цепь – не золотые звенья.

Как суп гороховый – для нищеты.
А в Греции кур нашей кормят гречкой.
Хронически к нам власти не щедры –
Потоком бурным только речи.

Не смогут люди аппетит свой обуздать
И вымирать начнут – мир заселят китайцы.
И смехом захлебнётся преисподней супостат!
И станет вся Земля – одним большим Клондайком.

Конечно, человек не может без надежд,
Хотя б с утра, хотя бы в молодые годы.
А смена мод? Переодевание одежд?
Уценки разные и на товары льготы?

60-тые – оттепель, время всеобщего взлёта,
Но в холодную лужу пришлось таки сесть:
Как раковые клетки сталинское зло-то –
Никакой не вытравит партийный съезд.

Какие коробки с цветными карандашами –
Лучшего подарка не припомню я!
Да велосипед – от него неровно дышали!
Марки, этикетки – тут любой маньяк! 

Есть, кто не потопляем, кто на плаву
И доплывёт до острова сокровищ.
«Тех, кто мешает, обкакаю и оплюю,
И не моей я их умою кровью!»

«Зачем повесился Иуда Искариот?
А предал, вроде б, как бы от обиды,
Он всем лжецам, завистникам, как окорот –
Смерть всем лоббизмам, алибям, либидам!»

И даже друг когда-нибудь предаст,
И даже за кусок чего-то пожирнее.
И вечное – не вечно! – это парадокс.
«Дружи, дружок, но с тем, кто посильнее!»

Гнить с головы не только рыб удел;
Не только сивок укатали горки.
Не от диеты только и толстяк худел
И мёдом мазан иногда наш опыт горький.

Настоящий талант не повторим.
На московской сцене – земляк Батишта.
Все дороги в Москву как когда-то в Рим –
Не вернётся назад репер-братишка…

И я когда-то мурлыкал заумь –
Откуда бралась сия ахинея?
Шутка мар – Айги: словесную муть
Европа глотала, от новизны хренея.

Всегдашний картофель (памяти А.М.)
Свиное сало  и  чёрные грибы.
Как ели в деревне с аппетитом поем:
Мы для Макдональдса очень грубы.

«13 лет потребны, чтоб в Ордынии издать»
И 35, чтоб дебютировать мне, придурку.
(…бла-бла, мля-мля, пи-пи, (из дат)…
Для буратишки подыскать бы чурку…)

Чёрт дёрнул родиться в стране дураков
С талантом его и душою поэта…
Но сей разговор заведёт далеко
И лучше заткнуться об этом…

Да, поэт, тебя все предадут,
Кроме, может быть, родной мамы –
Это ты поймёшь только в аду
В кипящем говнище и гаме.

Художник на земле, конечно, не в аду,
Но постоянна невезуха глупая…
Историком семьи в анналы я войду:
Тут всё моё, мои и одиссея и колумбия.

Два года в «Мариинке» Нетребко мыла пол.
Теперь весь мир пред нею ломит шляшу!
Жаль, что народ наш в массе малохол…
Все путные за рубежом и назад ни шагу!
Всем жаль: сын аутист и брака брак…
«Феличита!» - дуэт… а дочь, как провалилась…
Спаси и сохрани! Сейчас везде бардак…
Убили Че! Кисти –сувенир?! Суки боливийцы!

Свободы выбора, оказывается, нет –
Вам страшно, что судьба неизменима?
И кем написан лучший мой сонет?
Никем вселенная, без Господа, неизмерима.

И сколько переживших славушку свою:
Поэтов и артистов, художников, конечно.
А я для всех супешник из топора варю…
Хотел бы знать, где оборвётся путь конечный.

Коль выгодно – прикинься дурачком.
Правдивы русские и простодыры…
(В любом характере – кое-что торчком:
Сие – сортиры и компетенция сатиры…)

В искусств творениях любой народ велик:
Наивность, образность, понятность.
И как людей политикою не корёжь –
Они поймут: что плохо, что приятно.

Почти не помним песни народа –
С песнями редко застолье сейчас.
Время придёт – не придумать нарочно –
Не столько жиром как кровью сочась.

А говорили: песня – душа народа.
«Когда умирают люди – песни поют» -
Потомки Хлебникова вроде бы не уроды,
Но трус на трусе, на плуте плут.

А сколько песен – кто не носит пейсы,
Нам подарили – их пел Союз.
Есть, есть берущие за душу песни:
Без наших слов, но с ними я сольюсь.

Не для наших глаз – эти чувихи-киски:
Леди Гага, Шакира и Жанна Фриске.
А эта международная пропасть меж ног –
Самородок Австралии – Калли Миног.

На орбите чуть не чокнулась Терешкова…
Три четверти золота мира в США…
Наша дружба по-советски была корешкова…
Как жить коммунизмом мир насмеша?

ГМО – похоже  хуже, чем гавно,
Его и крысы плохо переносят.
Так на дорогу падает бревно
И не морщиньте переносиц!

Играть часами по памяти, без нот!
Часами говорить и без шпаргалки!
Не приведи, Господь, как базон базнёт –
Все мировые заверещат мигалки!

Ужель нельзя только красоте, старине
Поклоняться без веры в непонятного Бога.
Со сказками евреев душа стерильнее?
В чудеса современникам верится плохо? 

Мои гормоны перетасовала жизнь,
А гормон счастья вроде дефицита –
Ни где, ни в чём не княжить, не княжИть! –
Я в ожидании потустороннего визита.

Мы недооцениваем силу слова
Неподтверждённую печатью кулака.
Ах, этот легендарный матершинник Вова!
В хронической я роли бахвала-кулика.

А в колыбельной зашифрован код:
Все мамы мира всё о том же.
Вот гимн любви: мурлычет кот
И пёс лизнёт щеку Тимоше.

Обет молчания – в этом скрыт секрет,
Но не заткнуть хлебальники поэтов.
И опус мой моим теплом согрет,
Так что целуйте в пачку прим балета!

Квартира на Рублёвке – музея филиал:
Не запретите жить и умирать красиво,
Лишь только им и курят фимиам,
На веки вечные – любая ксива.

Проигнорировал музей семейки Рерихов:
Навязали они нам таки буддизм.
Защищал Кураев лишь российских клириков
Да полусумасшедший  пародист…

«Пародский богатырь, а радиус – полметра:
Тимоська лает на слона, видать, сильна?»
Убили тиражи числом, но это полумера…
У пародиста неприятная, неядовитая слюна…

«Хорош был домашний критик Алла.
Плох прилипала пародистик Тимошин!
Книга «Сын веры» ему подарила немало,
Его и раскаянье временами тревожит».

Есть у нас ещё Маша Распутина:
«От которой так хочется жить!»
Да Малинина голос разбудит нас!
А поэт собирайкой, шмелём пусть жужжит…

На планете Марс золотой самородок:
(Не размер лапоточка – Австралии абориген)
Для банка Америки Америкой заморожен –
Такие вот тайны в красном его парике!

6 тонн выпадает ежедневно на нас!
Жаль, что челябинский не золотой в натуре!
Легко перед нами брусками говнясь,
Мол, вас, простаков, мы просто надули.

«Над Челябинском автографом астероид –   
Под приговором о смерти Земли.
И всё провалится чёрной дырою –
Как бы в неё бы нас не смели…»

«Человек создан как добытчик золота,
Которое дань пришельцам  миров:
В какую энергию, оно будет смолото?
А нас прихлопнут, как мы – комаров!»

Когда Малевич «Квадрат» малевал,
Он нам предрёк: друзья, се – телевизор,
Он – чёрная дыра! – не мало, вам?
(Как говорят в деревне: чирей вызрел…)

И смерть художника всегда облом
И сложно заменить, а чаще – невозможно.
Свой не увидит Плотников фотоальбом
И не пропустит ню небес таможня.

Бессмертные фонтаны Петергофа –
Брызги шампанского на века!
И как бы не свирепела США торговля,
Нас, нищету, не купишь за доллары ни фига!

Полторашку спирта выкатил бы олигарх
Каждому, кто помянуть припрётся:
В гробах бомжи бы начали лягат
От доброты глобального переворотца.

Поток подсознанья распрудил сэр Джойс,
Но страшно мало здесь литгурманов –
Исчезли очереди за живой водой,
За огненной – фантомы дурмана, тумана.

До нас подобный нам здесь процветал –
Не застрахованы миры от катастрофы…
Вот молот в камне и немыслимый металл…
И с динозавра рядом человечьи стопы.

Аристономы  Акунина на планете Марс…
Жизнеспособные не утекайте из России!
Кто сделает замес из россиянских масс,
Чтобы смекалке нашей поразились?

Жаль, от истории одни лишь прибаутки,
Бесстыдство, ложь, интриги, дребедень.
Екатерина умирала на вульгарной утке –
Воистину настиг царицу судный день.

Золотые монеты бросает берёза,
Осень же взяток, мой друг, не берёт.
По болезни теперь я тверёзый,
А мне так хочется наоборот.

Что-то на улицу меня не тянет –
Стала походка нехороша.
Перебираю свои я тетради,
Своё прошлое потроша.

Бегут за окном машины,
Бежит по бумаге перо.
Спешат на погост мужчины –
Их призывает Болитбюро.

Говорят, что своё я выпил:
Мою цистерну – в металлолом.
Блин со сметаной – мой вымпел.
Теперь я трезвости эталон.

Как аппетитно звенели рюмки –
Они и колокол заглушат!
Отрыгнём, по-свинячьи хрюкнем
И рассола выжрем ушат.

Экстрасенсов маловато русских:(?)
На азиате всё азиат
Видеть это бесславие грустно.
И наш рай напоминает ад…

Залетают птички – чуть не из заморских стран! –
Райской красоты, неведомой доселе:
Полюбуйся, всего на свете ветеран!
Пока ещё кружатся всяческие карусели…

Озолотились мои берёзы:
Катится время к зиме.
Где мои други-подростки?
Кто ещё притаился в земле?

Как из сита, с неба негусто
Мелочь какая-то – первый снежок:
Вроде, как перхоть, подобие дуста –
Н-е-ж-н-о…

И тут посыпал чудный снегопад –
Где его прятали на Новогодье?
Вот так поэт расщедрится и невпопад:
Поэта виски – не ваша самогонка…





                СМЕСЬ

*
Нет, вера в Бога – не для реклам!
Но это не понятно дуракам…

Приходи, коль душою не плут,
Даже если поют не по-русски,
Всё равно, хорошо поют:
С Богом и минусы – плюсики!

Трепетали у ангелов крылышки,
Как когда-то, у дам веера…
Не подбиваю давно я клинышки:
Я давно не тот, фраера.

И пляшет мир под дудку сатаны –
Конца не видно чумовому пиру.
Распутин неба снял штаны
Луною *алупил пипиру.

Мы – паразиты земного шара!
Как мы Тебе надоели, Господь!
Очищающего ссым пожара,
Как на трассе твоей, Газпром.

Не трогать стройками могил,
Последнее пристанище людей.
По-людски упокоиться, Творец, помоги
И ждать прихода Твоего, наш Иудей.

Плюнут в рожу – мы утираемся!
Вмажут в харю - жопу даём!
Индивидуально: дорожка к раю,
Но здесь – иуды одни за столом.

Не надо мне уже ничего:
Ни баб, ни славы, ни книг.
Я к Тебе, Господи, с ночевой!
Ты, для смеха, оставить рискни.

Я ручонки урода тяну:
Господи, Боже, спаси! –
В топи злобы тону –
Плюнь на меня и прости.

И надо суметь
Встретить смерть.

Они тебя, с улыбкой, предадут,
С улыбкой, выжрут твоё вино.
Ты с ними встретишься потом, в аду,
Возможно, крикнешь: «Привет, гавно!»

Не выдержу я лампу в сотню ватт…
А туалетный свет и бесконечный ад?

Есть Майский – виолончелист:
Еврейский лев, наверно, гений,
Эйнштейна дубль. От Бога начались
И расцвели божественные гены?

Считать, что только мой урод,
Когда, по правде, тут семья уродов…
Не стоило обожествлять народ…
И Бог устал от дураков-народов.

И с тихим ужасом мы смотрим на Китай:
Не эта ли нас смоет жёлтая орда?
Устойчивей был мир на трёх китах,
Но промотала Русь свой Божий дар.

Сопротивляется народ коммунячий:
Не заманишь в церковь ничем!
«Там не концлагерь ада маячит,
А химкомбинат и канайте на член!»

В каждой высотке города есть «патриот»,
Что из «калашки» нас превратит в какашки?
Депутаты-делопуты (некоторые) из Кариот?
И трезво: мы на треть – алкаши, алкашки?

Пусть – антигерои! Часть литературы – анти!
Нам бы собрать для людей несколько альманахов!
Только б не помешали зависть да чьи-то понты,
Да не послали троицу наших поэтов к монахам.

И падшая претендует на рай?
Грех прикроет снежность, исподь?
Неужто вера – спасительная нора?
И в бесстыжую рожу не плюнет Господь?

Господи, услышь молитвы сына!
Силы дай соблазн преодолеть.
Мы ему помочь бессильны
И бездарен наш с женой дуэт.

Были времена и погавнее,
Но были мужчины всегда.
Сейчас борцы какие-то КВН-ые…
Не нам одесную-то восседать.

Вы заложники нормальных, суки! -
Мы вас в могилу с собой заберём:
Пусть нас Бог Всемогущий рассудит –
Запасайтесь белым бельём.

Громом: «Тура, Тура! На *уй Тура!»
Пасть ему не заткнул ты, дурак!
Пусть, убил бы тебя, придурок, –
Был бы в раю. Мучайся так…

Тащу, как рюкзак, я душевный хлам?
Не споткнусь о порог твой, Божий храм?

Как эти бандерлоги ненавидят нас:
Они готовы нас расстреливать и вешать!
Их фюрер общий – многоликий Сатана.
Они – дружны. Поэт – отвержен.

Хорошая тёща у меня была:
Первый раз помянул её на молитве
И поразился я сказочно, балда –
Миг запах мирра! Я умилился!

Правда – музыка от сатаны?
Наши храмы её боятся:
Загадка загадок, типа стены,
Не для нашего баранства.

Хорошо я выгляжу. Как пустой орех.
И очень регулярно я прихрамываю.
Ещё способен на словесный грех
И превалирует не храмовое – хамовое.

И кучу книг порвал мой сын:
Не умещались в прокрустку веры.
Вернули веру в Бога – молодцы!
Дай Бог, её не исковеркать.

И ты попала в руки сволочей:
Споили Русь Святую и растлили.
И в этом нет вины ничьей,
Раз уподобилась Далиле.

Шлют поцелуи придорожные цветы.
Уже во всём осенняя усталость.
Перед иконой неба пожалей, что не святой,
У Бога попроси спокойную устарость.

«Слабая вера, полудохлая,
Её вкалываю, как наркоту.
На кой хрен я тогда мудохаюсь:
Не прелюбодействую, не краду?»

Есть ли слова, за которые под арест?
Очень странен словесный теракт…
Молодой, а не коммунист? – подлец!
Старикан, а не христианин? – дурак!

Чей у икон плакал сыночек,
Чуя нелёгкую долю свою?
Чей плакал счастья слоночек?
Чьи рубли – в копилку-свинью?

И в христианстве вековой раздрай
И сатанинская непримиримость!
Всё каются и все стремятся в рай…
А братство во Христе – сплошная мнимость?

Боже, прости меня грешного!
И без мук отправь меня в ад:
Чёрта ли толку с поэта помешанного?
Да и спастись мне удастся ли вряд…

«А это за тобою гнались бесы!» -
Не верит, что меня хотят убить.
Спаси и сохрани, мой Царь Небесный,
Их от напрасных на меня обид!

«Отстала от жизни церковь на эн веков!»
Перевелась порода круглых дураков
И кинулись мы к Ленину из её оков…
У нас движение особое, как у ра-ков!

Ты пошли мне, Господи, солнышка лучик:
Дай погреться лучами Отцовской любви!
Умереть мне больному, может, и лучше б? –
И столкновений с жизнью не знать лобовых.




 **
Устал народ –
Не орёт.

Пролили море крови,
А позитива – крохи.

Сталин –
Не сатана ли?
Нам свобода –
Слабо, да?

Боже мой, какие времена:
Был Ленин гением и другом!
Сердечко замирало юное и у меня
И шла от счастья головёнка кругом…

Далёкий потомок без лени
Правды склеит кувшин
И выяснит: мутант – Ленин?
И тайный нацмен – Шукшин?

Если отрезать горбатому горб,
Шварценеггером он не станет –
Без проблем закроется гроб
И в аду прослезится Сталин.

Третью мировую, точнее, моровую
Ужель придётся, други, пережить?
Мою косточку мозговую
Чей людоед размозжит?

Опять москалям – каку! – хохлы:
По Крыму шастают америкашки!
А мы славянские гены хвалим –
Распинают нас свояшки-какашки!

Мы говорим: Крым, а думаем: горим!
Ты жопой думал, товарищ Хрущ?
С неба падёт десант США горилл
И опять русских косточек хруст?

Рукопожатье встарь – знак безоружья.
Ныне всё изврат катастрофический:
Всё святое наш век опошлил, разрушил
И жест мужской – из педерастических.

Выбили из России предел к.п.д.
Коммуняки и нет им равных,
И не будет! Резервы где? – в биде!
И среди масс уголовно-оравных…

Какой в дружбе народов изъян? –
Пели песни, переводили стихи.
И делали вид, что навек мы друзья?
Ужели всё и вся из лжи и трухи?

«Хитрожопые наши тюрки –
Резерват дудаевских банд?
На откорме лагерном урки
У российских баланд?»

Откуда эти суки – сатаны слуги?
Нас Геракла спасёт героизм?
Нет Маяковского на их поганые слюни!
Всё и всех им хочется перекроить.

Как талантливо мозги пудрят!
И всё ищут в чём русских вина.
А как же народная мудрость:
Насчёт малины и гавна?

Конкретнорылый хочет отомстить,
Месть *алупатора безразмерна,
Сей ребус разгадать не надо двух Толстых –
Поэта русского достаточно, наверно.

У янки уркоганный менталитет:
Кидать понты им не в новьё
И жопой об асфальт наш авторитет:
Для них мы – лузеры, хамьё.

Из чрева немки вылез наш мутант…
Он за братана отомстил глобально.
Теперь витии, типа Витьки мутят –
Вглядитесь в ерофеевский едальник!

Морская форма нравилася всем.
У Мавзолея караул – на ять! – солдаты.
Ступил ты в лужу, Ерофеев, жаль, не сел!
На кой хрен, свободный наш, солгал ты?

В нас нету ничего, что составляет стиль.
Одетых небогато и в России презирают,
У нас: меха, овчины, шкуры – стынь!
А с фирменным лейблом канай в Израиль!

Простота ты, Миша Пятно, простота:
Власть имел – не снилось Чингисхану!
Ты её, с Раисой, просвистал!
Сатана нам подарил тебя, крестьянин!

День капитуляции, с Халерой Соломой,
Е.Б.Н., ты нам – панимаишь? – подарил!
27-го, ежемесячно, у жителей Содома
День рождения Чёрной Дыры.

Довели до ручки нас стоп-крана.
У наРФода к.п.д. – свисток.
На лом – китайцам? От баранов
Очистят зону: от Урала на Восток?

Я понимаю: те меня убьют,
Кто ненавидит русских с детства.
Поэту русскому на кладбище уют
И крест посмертный диссидентства.

Дурное пристрастие к белым халатам:
Врачам – понятно. А на АЭС? Операм ПВМ?
Есть у нас малопонятные  халявы,
Но гузку не скрыть и хвостом пав-линь-ем.

Барыня из барреля –
Это не матрёшки:
Дорогая барыня,
Матрёшки – по трёшке.

Наши народы никто не жалел,
Никто народы мои не баловал
И жить ему всё тяжелей
В эпоху объедалова.

«На кой в Афганистан бурОм?!»
Будь проклято навек Политбюро!
Наших парней не воскресить ничем:
Русской кровью умылся чечен.

Рублёвскую могилу потерять!
И Моцарт – гений! – в общей яме.
Словесный совершу я акт:
Я закидаю мир *уями!

И красивый города знак
Уже окрестили: вирус СПИДа.
Злой у народа зрак,
Вмиг оценит: кто ангел, кто *идор.

По джипу вам не дадут –
Под жопу! – вот это точно.
Да и на хрен подарки в аду,
В очереди беспорточной?

«В Мухосранке появился обычай:
Исповеди записывает мент.
И затянется на шее бычьей
Свитый в петельку документ»

И память о погибших не спасает нас.
«Существо на двух ногах и неблагодарное» -
Се человек? Носители говна-с!
Развратно-ненасытные, бездарные!

У него язык, как овечий хвост:
Из него сыпется, как кругляши из коз.
Ты оставь в покое российский хаос –
Информационный у меня токсикоз.

Опять витийствует Эдвард Радзинский:
Страшно он хочет своих оправдать!
А мы его слушаем дырки раздвиня…
Правду и ложь умеют красиво продать.

Мы товар на европейской бирже,
Нас с причиндалами и в совокупе,
Не только с яйцами Фаберже,
Нас, мудаков, с потрохами скупят!

По ТВ – развлекалово. Жизнь – объе*алово:
Не Отечество у нас, а не наш ресторан.
И шоу-бизнес развратил и разбаловал –
Плачут по нас навзрыд кнут и тиран.

«Статья-то будет – был бы человек!
Три года – каждому! – без следствия, суда!»
В России ХХ1 век,
А мы – ни туда, ни сюда.

«Золотой наш, поставят пробу
Тебе арматурою по лбу!»

Что ж, дерьмократы едучие, нам не открыли:
Есть у нас нации – параллельный мир?
Мы – грудь нараспашку и бронежилетные  крылья,
А им: Березовский – вождь, Басаев – кумир!

И западная демократия – фуфло,
Но «лучшая из преисподен».
И не прикроет грез бабло,
Когда предстанем мы в исподнем.

Европа, США нас держат за скотов:
Мы не 2-го, а 22-го сорта!
Дурдомовский мы закидон –
Сметут! А кто жалеет сор-то?

За державу и правда обидно:
Чуть не до нитки всех обобрать!
Подсуетилось еврейское быдло,
Разные тюрки – обидно, *лядь!

Убивают слова: «Погибнет Россия!»
Всем понятно: гибнут слова без дел.
Пусть начертит сила, что Русь воскресила,
На могилке моей: «Пердун не *издел!»

А по телеку сплошь развлекалово
И культурка у нас – ресторан.
А чтоб народец, как на Западе вкалывал:
Плачут по нам кнут и тиран…

«Как неуютно с подлецами жить.
С наследственной шушерой и сволотой.
Аристократ, в сравнении с ними, жид;
Кацап, каждый второй, ваще – святой!»

Мне не лежать в степи казахской
Под неуютном прессом синевы,
Об неизбежности не зная крахской
Того – контрольного – с аврористой Невы.

Кто только не гогочет, не орёт: «Распни! Распни!»
Оплёванный народ мой, что ты, в самом деле? –
Вонючую ширинку распахни и:
«А член на рыло вы бы не хотели?!»

Конечно, рая нету на земле…
Пародией на ад – как быть с такою Русью?
И за столом, от водки разомлев,
Скажу: «За Родину!» Но как-то с грустью…

У Солженицына хреново с юморком,
Заметили евреи и Ёрафейчик.
Невесел нашей совести нарком,
Серьёзен Сан Исаич, как разведчик.

«Ну давай, дырагой, попи*ди
И свободу воспой – в аду соловейка!
Наше слово последнее: посиди!
Жаль, закрыли курорт Соловецкий».

«А ты надеялся, что кем-то защищён? –
В любой момент убьют иль изувечат!
Ничем не трогай власти! И ещё:
Не критикуй – неприкасаемые, каста и навечно!»

«Вован Сракин – китай-мат-словарь
Для остатков российской орды идиотов.
«Зажигай, Россия!» -- сменит: «Сливай!»
И напрасно, поэты, глотки дерёте».

Запить слезу не водкой – чаем?
Нас все *бут, а мы крепчаем! 

Скоро бандеровцы – ветераны ВОВки.
А в Эстонии парадом зомби СС.
Помирились, Вовки, бараны и волки?
Вытирает о души копыта сраные бес…
 
Любовь по-русски поэт вынашивал:
«Выпьем за крыс тыловых!» - вот нахал!
«Пил в ресторанчиках с жёнами нашими,
Девушек наших пихал!»

Всё пропитано презреньем к людям:
Сталина дело воистину бессмертно
И культа личности кровавая культя
Пихает сладострастно и бессменно.

У русских братья по крови – сербы,
Но это понимали только при царе.
А мы, на радость Америки, слепы
И в этом нашей слабости секрет…

Текст песни Шубина я таки нашёл
И выпить за Родину мне захотелось.
Наша поэзия не станет анашой.
Лишь не сгубила бы мягкотелость.

Перекати-поле, чуть не каждый, народ.
Только дуб растёт по стойке «смирно».
На добрые народы, похоже, недород.
Еврейство – богоизбранно, кумирно?
   
И занесёт Европу грязью и гавном.
И Русь окажется территорией для рая.
Китай иль США последним главарём?
Спеша, смеша мы планомерно вымираем…

И верхняя шушера – кухаркины дети
И заботы их об утробе своей.
Им о свободе *идоров попи*дети…
Расплодила ты, Родина, сволочей.

Гибель нам не Губерман
Напророчил, шовинисты.
Мешок русского дерьма,
Мать твою, шевелись ты!

На Руси опять темно.
В головах одно дерьмо.
Тем для песенок-то тьма –
Изобилие дерьма.

И этот с азиатской походкой петушок
«айхисейёжно» изнасиловал Россию!
И мертвечины ленинский душок
Везде, во всём, как яд крысиный.

Ведь надо было так мозги засрать
И запугать затраханный народ?!
Смотрела в ужасе Святая Рать.
И радовался дьявол: глаз не врёт!

Только Брежневу было по-прежнему.
В яме мы ищет двери, классически,
Двери – в море цинизма безбрежного.
И: «сисимасиски», то – письки, то – сиськи…

«Опять «Маяк» по мозгам *уяк!
И пробуждение каждое – риск!
Переименуйте «Маяк» в «Маньяк» -
Информационный он террорист!»

У нацистов рожи похожи –
Не подсовывайте русским фашизм! –
Ваши потуги пустопорожни
И ваш гнев, как и пыл, – фальшив!

Этот нас и вешал сам бы,
Мог бы сжечь на костре…
Слабосильны словесные самбы,
Хотя слово – ножа острей.

Не разговор у них, а допрос:
С виду – люди, по сути – черти!
До понимания их я не дорос –
Понял, кто мясорубку вертит.

Моя Россия квазимодна –
Ножовкой отпилили горб.
У хера Сэма, как жопа морда –
Теперь по госту янки гроб…

И верхняя шушера – кухаркины дети
И заботы их  об утробе своей.
Им о свободе пидоров порадети –
Расплодила ты, Родина, сволочей.

Охраняют пушки наши избушки.
У них – Буш(кин). У нас – Пушкин.
Не просрал США Билл. А наш де Бил:
С нами пил и нас пропил.

«Эх, суки, сколько погубили пацанов!
Где наши наёмники из головорезов?
Живое по России плавает гавно…
Когда на мир смотреть мы будем трезво?!»

Из сыновей погибших никто не восстал.
Будьте прокляты Политбюро и Афганистан!
Нам сыновей убитых не воскресить ничем.
Мне потомок скажет: «Ты не русский чел»?

Разбить рояль ради тебя, шашлык!?
Набор придурков наших поражает:
Лихой народ опять вовсю шалит
И не поймёт нас даже парижанин.

«Это не мы перетраханы татарвой:
Глянь на хари *барей и *лядей!»
Заросли могилки предков травой –
Встань на колени, потомок, бледней!

А эту тему надо запретить:
Национальная – вся! – сексуальна!
Но у нас пьют водку, не аперитив:
Покруче, покрепче, поактуальнее.

Останется жить золотой миллиард?
Россию мою в навоз превратят?
На кладбище жить идиот лишь рад.
Они не топили щенков и котят?

«Наручники шестёркой прикрутили к дубу –
Под авторитетом лишним запылал костёр…
Этот ужас я описывать не буду
И людоедский восторг…»

Спасители России: водка, юморок,
А у кого-то хреновато с той и с тем:
Мы – положительный урок,
Надёжнейшая из систем!

«Кровью царевича подло убитого
Нефтью вытечет из России кровь…
Всё покроет блевота пьяного быдлова –
Не спасёт Царицы Небесной покров».

Меня втянули – я не хотел
Быть в охоте крысиной
Средь неопознанных тел!
Мой дом – дурдом Россия?

Уж толком и не помню где та Тора-Бора…
Но вот взорвали Будду на хрена ж?
У нас всегда кровавая эпоха перебора:
«Русь, сталинков, как пугало не сохраняшь?»

   

 ***
В мир сладостных уходит грёз
От жизни грязной, пошлой, скучной…
Тот у кого, с рожденья, сколиоз:
Ему, наверно, в Интернете вкусно?

Год – яблочный! Другой: картофель
Такой, что удовольствие копать!
До потолка – на зиму заготовки.
Скорее бы весна – на огород опять!

Слово за слово, чем-то по столу,
А уж чем, догадайся, дружок!
И тебе станет ясней, чем апостолу:
Чей ты член или члена кружок.

Мать спилась, запойный братан.
Только сестрице и повезло.
Безразмерная доброта
Деградирует в зло?

Не собирайте ягоды с ними,
Не оставляйте свой кузовок:
Скоммуниздят людишки-слизни!
Кто их братьями назовёт?

Россияне – картофеля едоки:
И рожи – шире попы!
И в потолок стартуют *лдаки!
А свинина – источник злобы.

Хлеб, водку – в миску для двоих
И ложками! А называлось: тюря.
Запор – от собутыльников – на двери.
Есть и у нас питья культура.

А он, как бородавочник смердит –
Не жри халву, чтоб было меньше вони!
Бородист, *ердист, пародист –
К нему бы обращаться: «Ты, животный!»

«Все жёнки – *ляди!» -- заценил Никитин,
Тот, кто три моря пёхом перешёл.
Кто наших дам не враг, не критик?
Кто кости наши – не они ли? – в порошок!   

Сколько людей меня ненавидело!
Презирало сколько меня!
Дёгтем мазали, как повидлом,
А прикончит чувак-маньяк.

«Надоело смотреть как я лежу:
Лёжа я пишу, лёжа я читаю.
Ты – глядища, понятно ежу,
Поизбегалась, ща лютая».

Попробуй описать цветы –
Поймёшь как ограничен ты.

Только счастливки
Лопают сливки!

Это я Буратино, он – с глазами чурбак
И с бодуна, как Хрюнило Моржов.
Сука из сук. Бяка из бяк.
Жопа из жоп.

Никуда не уйти от апатии,
Душу она кислотой разъедает:
Все бабы – *ляди?
Все мужики – разъ*баи?

Забытые могилки предков заросли:
Не знать – стыд! – прадедов имён.
Беспамятные мы ослы –
Беспамятных пороть ремнём!

Прости, отец: могилу трамбовал
Какой-то пьяный полудурок,
Меня попрыгать приглашал. Я – болван
Смолчал: у них своя культура…

Тётя-коммунистка служила в детдоме Кавказа
Надорвала своё сердце в нацпарке зверья:
Эта работа сравнима с китайскою казнью:
Что она скрыла слезами, как Господу верю я.

Не забыть твой профиль змеиный,
Квадратнорожий дьявола сын,
Вполз в нашу жизнь, с ухмылочкой милой
И на всём яд поганой слюны…

Я тебя увековечу, тварь!
Ты так мечтал о славе, сука!
В гавне навар твой и товар!
Из человечины твоё подобье супа!

Квадрат гибридного лица,
С ухмылкой губ змеиных:
Портрет профподлеца,
С паденья пропастью незримой…

И на скальпе башки разъ*бая
Ни седин, ни плешивости нет.
Сквозь века пронёс он гены бая,
Чтобы жопой тебя придушить, поэт.

Эти козлы тебя зае*ут:
Ты им нужен мёртвый.
Здесь и брат твой – Брут.
И Берия – с квадратной мордой.

Будешь покойником и в покое
Эти суки оставят тебя,
Эти твари иного покроя:
Пожалеют, лишь воз*бя.

«Русский тюремщик забьёт тебя –
Его надрочит чувак –
Квадратнорожий тупак.
Ты, запомни, червяк!»

Верь, дурачок, что свободу дали:
В их списке покойников есть и ты,
За таких у них – сверху и снизу медали
И с дзержинской плюют на тебя высоты.

Эти патологические мозгопробы –
Ты от них подальше держись!
В лучшем случае, здоровье угробишь,
В худшем – с потрохами подаришь жизнь.

Всех забот: пожрать, отодрать,
Выжрать парочку пузырей.
И сам чёрт ему кровный брат.
Нужен он сатане позарез.

Из всех провинций анальных,
В русских делах разборчивое,
Полезло гавно: национально-
Сексуально-озабоченное…

Мутанты эти из каких племён? –
Как полеперекатны взгляды их.
Огнём ли ада род их опалён?
Из параллельных иль миров иных?

«Если завтра убьют тебя, дурачок,
Не надейся – убийц не найдут!
До  последней копейки – расчёт:
В первый раз ты, дурак, не надут!»

«Да кончайся ты, жизнь поганая!
Как ты мне осто*издела, *лядь!
Не успела братва погонь-погонная
Мне бессмертие припаять!»

«Поэт и *лядь, это – вечная пара!
Поэтов губит, как водка, бабьё.
И гений твой сменит на залупяру
И этой дубинкой поэта добьёт».

Пока ходил поэт за пивом –
Пожарник дурочку драл.
Поэт – разведчик, он не шпион,
Не гребун, не скот, не амбал.

«Есть у Горького рассказец, прошмандовка,
В нём сестра твоя – инструктор по гребле.
Растёт в штанах колхозная морковка
И способ сбора ее раком приемлем».

«Неприкаянных душ невидимые залупилусы
Сводят счёты: глотки нам щекотят,
В рот нас трахают эти нау-пампилиусы.
Топим раскаяние мы, как лишних котят».

«Девиз у этих: падающего – подтолкни!
И русскому: вреди и гадь, не помогай,
Обманывай, не возвращай долги.
Всё это русскому братку не по мозгам».

«По любовнику лучшему справила траур,
По любимому члену – за его безразмер.
А за то, что каждый желающий трахал:
Покаянную свечку толще, чем *ер».

Называл её он: Дива Кустовская –
Обожала трахи в кустах…
За что держится баба?- афоризьма толстовская
До сих пор у всех на устах…

«Я прожил не познав счастливой любви.
Хоть разок ещё, судьба меня на*би».

Золотой наш, поставят пробу
Тебе арматурой, смачно, по лбу!

«Абстрактный символ города
Вирусом СПИДа назвал –
Сказано крепко и коротко:
Народу виднее с низова».

Сучёнка этого слепили из гавна.
Отец и мать его ногами били.
Что сволочь он его ль вина?
Его вина, что он душой дебильный?

Была у нас собака Тишка,
Но её сожрали бомжи
Или тубик-тупишка…
Мне поздновато блажить…

Большинству: пожрать, по*бать,
Выжрать парочку пузырей.
Таким чёрт – кровный брат,
Им не Бог, а сатана позарез…

И вот уже сраный брат,
Мразь, двуногий маразм,
Ищет способ меня убрать.
А компромата – гавна КамАЗ.

«Два идиота в семье – перебор:
Филиал бездарного ада,
Не колышет её, не гребёт –
Ничего, кроме шишки, не надо.

В этом кубике Руб(л)ика
Клубится кошмар.
Счетовод сладострастный рубликов
Чужих и, особенно, шмар.

«Квадратнорожий, липкий, как кал,
Нравственно-прокажённый,
Член тебе в попу, чтоб ты не скакал,
Пидор мокрожопый!»

Тебя родители чуть не забили, тварь!
Ты в Армии, в тюряге выжил, сволочь!
Тебе сам сатана – брат и товарищ
И духовник – Ульянов Вова.

Всё ублажает взгляд и слух:
И яблоки – с ног до головы.
Разнообразье ягодных услуг
Ртом удивлённым успевай ловить.

Квадрат гибридного лица,
С ухмылочкой змеиной:
Портрет профподлеца
С паденья пропастью незримой…

Я припёрся в гороно:
Сын, чтоб сдал экстерном…
Заценила, как гавно
Нас мадама-стерва!

«Дай дурочке полную волю:
Уж я поверчусь на бую!»
И за *лядство матушка-Волга
Утопила тандем нахалюг…

В еле живого – кинут камень,
В загубленного – слиток золотой:
Поэт, как мухами облеплен дураками,
Обкакан – в бронзе отлитой.

Мой ножик вынет он, как насильник член –
Я им тыкву дачную недавно зарезал,
Конечно, убийство! – им один хрен! –
Я русский, к несчастью, зараза!

Надоела жизнь до похмельной рвоты!
Умереть бы героем «9-той роты»!
Прозаично сдохнуть в постели,
Чтобы всякие бякие не физдели!

Запьёшь слезу не водкой, а чаем –
За последствия не отвечаем.
На все случаи жизни  водочка!
Пьём за трезвых! Как Ленин Володичка.

Не надейся, поэт: ни Державин,
Ни другой путёвку не даст! –
Измельчали. По большому: шавки,
Для рекламы, иной, педераст…
 
«А майрушка: шлёпает, шаркает!
Вот чувашка – лебёдкой плывёт!»
С допотопными полушалками
Наших-ваших где моргфлот?

Дорого обошёлся «Мясной квадрат»
Полудуркам нам простодырым.
Чем гепатит из сына выдирать?
Что посоветовать русским задирам?

Привет тебе, счастливая сестрица,
От разнесчастных братиков привет!
Разлуке нашей минуло лет тридцать
И не видать конца её примет…

И распороли братца, как саквояж,
Не побывал в трубе в которую все вылетают…
Это в деревне: «Чо больно-то хворашь?»
А в городе без денежек – конец летальный.

Быть синхронно ****ью и христианкой:
Каяться батюшкам (разным) в слезах.
Вы – христианки?! – райские обёзьянки!
Долбанный дьявол запутался в новых азах.

Шлют поцелуи придорожные цветы.
Уже во всём осенняя усталость.
Перед иконой неба пожалей, что не святой:
У Бога попроси спокойную устарость.

Всё ублажает взгляд и слух.
И яблоки: от ног до головы.
Разнообразье ягодных услуг,
Ртом удивлённым успевай ловить.


 ****
Обними кладбищенскую рябину –
Твои мама и папа она.
Время сменит цветы на крапиву,
Да не вляпайся в кучу – оставил воньяк!

Неумного простите, сыновья, отца –
Не переделать глупой жизни.
И матка ваша – глупая овца…
Хотя бы, поприсутствуйте на тризне.

Сын пять раз прочитал «Терминатор».
А Хейердал? А Кусто? А Маклай?
Сколько душевной пищи надо,
Чтобы душа освободиться  смогла?

Прости, отец: могилу трамбовал
Какой-то пьяный полудурок,
Меня попрыгать приглашал, я, болван,
Смолчал: у них своя культура…

Слепому, глухому, больному и старому
Неуютно совсем доживать.
Тяги нет к успеху эстрадному
И не пишется «Док Жевак».

Музыкально зубами скрипел
Батя – похмельный страдалец.
«Пейте тут – там не дадут!»
Надо б пошарить у Даля.

Корюшку пробует в Питере сын,
А волжскую ушицу расхёбывать мне.
А он по матери: мордвин, мокшин.
А корни русские мои во тьме…

Под червей кладбищенский шёпот,
Под ночную куйню-муйню,
Припрётся квадратная жопа
Срать на могилку мою…

Мама милая, это смерть
Передаёт привет от тебя?
Мне, дураку, спастись не суметь,
А палачи казнят второпях.

Вышли денежку – не жмись, помоги!
Сделай хоть что-то для Бога, подонок!
Вспомнят тебя, встав из могил.
Поблагодарит и потомок.

Кадр из хроники, почти старинной:
Тихон Хренников – почти палач.
Странно мужик на селе матерился:
«Канпазиторы, вашу мать!»

Если отрезать горбатому горб –
Шварценеггером  он не станет.
Без проблем закроется гроб
И в аду прослезится Сталин.

Даже станешь бабушкой –
Будешь слушать «АББАшку».
А мужики пен-сионе-рЫ
Слушать будут «Песняры».

Жаль, что первый внучок от деда вдали
И когда потютёшкать Маркушу придётся?
У него уже причёсь Сальвадора Дали…
У меня седая, от разлук, бородёшка…



*****
О, сексуальности завистливые крики!..
От рядовых до гордыбачного начальства…
И на скромный крючок – большие рыбы,
Но вот беда: срываются часто!

На развалинах вашего давала
Он хотел бы подохнуть, мадам!
На вашу царь-попу рты разевали
Не выговаривающие: «Кил кунта!»

Скрипящие колени приклоню
И пустота свинцовая придавит:
Давай, поэт, пори *ерню,
Да поталантливей, при даме.

Бабы – дуры! (2 р.)
Бабы – бешенный народ!
Всем давно известно это.
Народ не врёт.
Не врут поэты.

Приятная, бриллиантовая,
Кому-то вся задарма.
Но самое неприятное,
Что я-то – весь из дерьма.
И горе мне от ума.

Опять вовремя подсуетилась:
У баб генетика – выживать!
Так и доводят до суицида
Всех, кто где-то рыжеват.

Пока ходил поэт за пивом,
Пожарник дуру ласкал.
Поэт – разведчик, он не шпион,
Не *бун, не скот, не амбал.

Тексты проще велосипеда.
Крик не  петушиный у вечных цыплят.
«Я тебя пру!» - это мягко спето,
Кто-то орал: «Я еблю тебля!»

Собранье сочинений Губермана
Откроет наш потомок и всплакнёт…
Но золото Руси не умещается в карманах.
Поэтов вопли и метровый не вместит блокнот.

Хорошо наблюдать с дивана
Как намывают золото смельчаки:
Им не страшен Клондайк и Гайана.
А я коллекционирую медяки…