Посвящение!
Виктору Ивановичу Горяшину.
… У каждого из нас, кого угораздило связать свою жизнь со школой, был судьбоносный момент, когда мы встретились со своим первым директором.
…Мне повезло, у меня это была единственная встреча, других директоров у меня не было, но этот единственный так врезался в мою память, что хотелось бы поделиться этими неизгладимыми впечатлениями.
В школу меня заманили в прямом смысле этого слова. Директор пригласил меня к себе в кабинет и как-то очень легко, без предварительных условия и оговорок предложил стать руководителем экспериментальной площадки:
- Ты понимаешь, что это самое важное направление. Мы тебе доверяем! Такой эксперимент проводится впервые и за ним огромное будущее.
Так, с его легкой руки, подталкиваемый моими дорогими учителями, я, оставив карьеру моряка дальнего плавания, стал… воспитателем группы продленного дня!
Теперь с высоты прожитых дней и кое-какого опыта, я могу предположить, что мой первый директор, не очень- то поверил, что здоровый мужик, в здравом уме и при трезвом рассудке уходит с зарплаты моряка, на зарплату воспитателя ГПД.
Согласитесь, какая-то дуринка в этом, несомненно, прослеживалась. Видимо именно это подтолкнуло его к очень пристальному наблюдению за мной. Ну, что бы чего не отчубучил!
О, я чувствовал этот пристальный взгляд постоянно! Наверное, доставалось всем, но мне - то казалось, что больше всех достается именно моей персоне!
Я не так говорил, не то делал, не так делал, вообще ничего не делал…
Он менял мое применение со скоростью, превышающей мое понимание происходящего.
- Будешь сантехником на пол.ставки – извещал он, и я, после работы, крутил краны, срывал резьбу, чистил канализацию. А он наблюдал, а порой и участвовал в процессе, вероятно, для того чтобы убедиться, в том что это я бездарно срываю резьбу, и неверно завожу проволоку в канализационную трубу, в столовой, будь она неладна!
Он вызывал меня внезапно к себе:
- Возьмешь в двух первых классах физкультуру…
Потом: - Во всех первых классах!
Потом: - Во всей начальной школе!
… и я носился, в спортивном костюме, по школьным этажам в поисках, рассыпающихся на атомы при первом признаке отсутствия контроля, учащихся начальной школы, прыгал, играл в пионербол, метал мячи…
А он появлялся именно тогда, когда «косяка» избежать было уже невозможно!
- Показывал, как правильно метать мяч и попал в стекло? – вопрошал он, блаженно щурясь, глядя, как я подметаю осколки. – Бывает.
…О, со мной бывало все! Мои мелкие ломали руки, выбивали зубы, стесывали локти и коленки! А он наблюдал! Меня уже по совокупности совершенного можно было расстреливать, но видимо ему доставляло удовольствие мытарить меня за вопиющую бездарность.
- Будешь вести спортивный клуб – говорил он.
- Буду – обреченно соглашался я.
- Будешь строить забор вокруг школы.
- Буду.
- Будешь ремонтировать спортзал.
- Буду.
- И стеклить…
- Буду.
- Будешь вести географию в двух пятых
- Есть.
- Во всех пятых.
- Есть.
- И в девятых.
- Есть.
- У тебя полторы ставки географии, группа продленного дня и два клуба.
- Есть.
Он приходил ко мне на уроки. Садился на последнюю парту с огромным листом миллиметровой бумаги, расчерченной на 45 частей, и записывал мой каждый шаг, каждую минуту.
-Ты видишь, вот дырка в полторы минуты, вот в две, вот в 8!!! Что ты в это время делал? Собой любовался?
Он ходил по кабинету, тыча меня как нашкодившего кота, в эту пробитую в нескольких местах миллиметровую картину. В моем измученном мозгу, насупленному от обиды и злости, медленно проступал вопрос: - А что я действительно делал?
Когда в школу приходило новое оборудование, он звал меня к себе в кабинет:
- Видишь, какую штуку получили? Бери, применяй!
- Да я впервые вижу…
- И я. Бери, учись!
И я рисовал на прозрачной пленке материки и океаны, составлял опорные схемы Шаталова, читал статьи о Щетинине, а он все подбрасывал мне, то Бабанского, то Монтессори, то из опыта работы кибернетиков, то финских школ – цветков…
… И снова миллиметровая простынь. И снова дырки, обведенные красным. И снова это «Что ты делал?»
Он не проверял мои поурочные планы, которые я тщательно писал на каждый урок, старательно выкладывая тома исписанных общих тетрадей на учительский стол во время его приходов. Ноль эмоций!
Нет, я однажды не успел написать план для шестого класса, и он тут же спросил.
- А что у тебя в плане? - и увидев мой поникший взор, добавил - Бывает.
Провалиться на месте, мне было мало, мне хотелось провалиться вместе с ним.
- Что ты пытаешь их, как на допросе? – тиранил он меня, и я багровел от злости и безысходности.
- Ты знаешь, что ребенку необходимо дать не менее 20 секунд на «подумать» перед ответом? У самого дырок на полчаса, а ему треть минуты не можешь дать? Что ты гонишь его? Заняться нечем? У тебя тоже 20 секунд, работай! Подталкивай его к мысли, учи его! Учи!
Мой первый директор не давал мне вздохнуть и втягивал меня во все вопросы, которые мне казалось я никогда не пойму…
- Ты читал о дифференциации…
- Простите что?
- На статью, завтра обсудим.
- Ты видел новые учебники по математике?
- Я? По математике?
- Иди, посмотри, обсудим.
- Меня пригласили на конференцию учителей -новаторов. Поедешь ты.
- Я?
- Ты!
Мой первый директор гнал меня вперед, не давая времени опомниться, отсидеться в стороне, и я так привык, что и сегодня живу в этом ритме, заданным им когда-то.
Это он благословил меня стать директором школы и был рядом, когда меня пригласили руководить гороно.
Он всегда рядом, потому что я и сегодня сверяю все по этой миллиметровой бумаге, оставляя 20 секунд на «подумать».
Спасибо тебе дорогой, за то, что открыл двери в школу, за то, что учил быть учителем, за то, что заразил этим великий драйвом, этой великой профессии.