Он очнулся от резкой и невыносимой боли. Веки тяжелым свинцом прикрыли глаза и не давали взглянуть на то, что было рядом. Где он, что с ним? Последнее, что он помнит: взрывы, крики, стоны и тьма.
Темнота толстым одеялом окутывала его. Он мог различать только звуки и запахи. Напрягаясь, вслушивался... - потрескивание, шорох, чье-то дыхание. Запахи тепла, крови, лекарств... и еще что-то неуловимое, но очень знакомое. Стал припоминать...Яркая вспышка... Виктория. Эту женщину он встретил уже здесь, на фронте. Она была связисткой. Сначала отношения были дружеские, потом сыграло его эго. Он захотел ее так сильно, до боли и ломоты в теле. Вскоре, добившись своего, охладел. Но связь продолжалась. Образ одной женщины сменился другим образом. Там, далеко-далеко, в глубоком тылу, жила и трудилась его жена, ожидая его возвращения, воспитывая их сыновей, веря и надеясь. Чувство вины и стыда в очередной раз посетило его, где-то в груди сжалось в комок и долго не отпускало.
Присутствие Виктории ощущалось всем неподвижным телом. Вспомнил, как встретил ее. Столкнулись в окопе, когда командир полка показывал ему их дислокацию, рассказывал, какие события происходили до его прибытия в полк и что ожидается в ближайшие дни. Война подходила к завершению, но бои были жестокие. Врага с тяжелыми усилиями выбивали с родной земли.
Она вышла из штабной землянки и быстро прошла мимо, отдав честь. Ее строгий взгляд сканировал новенького с ног до головы. Он улыбнулся ей. Эта светловолосая худенькая женщина не ответила на его всегда притягательную улыбку. Это его задело. Обычно женский пол таял от его таинственных улыбок, красноречивого выжидающего молчания, а особенно от его последующих слов. Все слышали комплименты, точно попадающие в цель. То, чего хочет слышать любая женщина. Никакой бравады, бахвальства и открытой лживости. На словах они становились единственными, любимыми, родными. Но теперь улыбка не сработала, внутри пробежал заряд в виде волны прямо от горла вниз живота. Эта белокурая явно его зацепила. Посмотрев ей вслед, встряхнул головой, стряхивая оцепенение, и стал вслушиваться в объяснение подполковника. Чтобы прогнать волну, сжал до боли кулаки, сдвинул брови.
Сейчас, при воспоминании, уже легкая волна пробежала внутри слабого тела и улетела.
Прошло уже много дней. Он много спал, ничего не ел, немного пил. Все время в реальности и в забытьи ощущал присутствие человека. Но образы были разные. В бреду и в горячке слышалось тихое пение. Вставал смутный образ женщины. Это его Ариша, его маленькая Ариша. Ее черные кудри выбиваются из-под платка, курносый нос и зеленые глаза, милые губы и округлый подбородок, природно-красивые брови — все такое родное и близкое. «Ариша, Ариша...», - звал он то беззвучно, то хриплым срывающимся голосом. Мысленно протягивал к ней руки. Вот ее маленькая ладошка утонула в большой мужской руке. Он почувствовал, как раны потихоньку затягиваются. Образ рассеивается, как туман, но он еще продолжает протягивать руки. И голос... «Милый, я жду, потерпи, держись. Я с тобой...». Он стонет, как от большой потери, чуть приходя в себя, еще сжимая теплую узкую руку, медленно отпуская любимый образ.
«Сашенька, ты пришел в себя, теперь все будет хорошо, милый мой, потерпи». Нет, это не Ариша. Голос с легкой картавинкой, более резкий и более реальный. Он расслабил все мышцы, невольный вздох вырвался из груди. Где-то там внутри, глубоко-глубоко почувствовал комок, который острым камушком блуждало, пока мышцы совсем не расслабили израненное тело.
Опять потрескивание, шуршание одежды при ходьбе, бряканье то ведра, то кружки. Через секунды уже чувствовал , как влага попадает через пересохшие губы. Сразу стало легче. Такая же узкая рука, как в видении, погладила его руку, влажный лоб, небритые щеки. «Виктория». Он приоткрыл веки и увидел ее наклоненное к нему лицо сквозь свои длинные ресницы. Глаза почти как у его Ариши. Волосы прикрывали лоб и щеки светлой вуалью. Свет лампы слепил до боли, а волосы сливались с этим светом, создавая ореол вокруг головы. Закрывая глаза, подумал: «Да, удивительно, страдая от боли, сейчас не надо никуда бежать, можно много вспоминать, есть время думать и размышлять. Получаешь положительное от кошмара, делаешь то, на что не было раньше времени».
Ариша была спокойная и мягкая по характеру. Аккуратно вела дом, воспитывала детей, ухаживала за ним, работала, занимаясь своим любимым делом. Ее ученики в школе души от нее не чаяли. Она могла подобрать ключик к любому хулигану, гордецу, капризуле. В ней сочеталась великая женственность с ребячеством, тигрицей и куртизанкой. Как она умудрялась с ним быть такой разной, он до сих пор не может понять. Она до неистовства могла париться с ним в бане, выдерживать высокую температуру. Через несколько минут ее тело становилось чуть прохладным. Выдавали яркие румянцы на щеках. Еще через некоторое время она куталась в теплое полотенце, как от великого холода. Его сердце выпрыгивало, так сильно стучало после парилки, кожа была красная и мокрая от пота. А Ариша тихо сидела рядом, как будто только что и не была в жаркой бане. Он вспоминал ее белую кожу, мысленно касался рукой, проводя по спине и плечам.
Баня стояла далеко от дома, нужно было пройти весь огород. Она шла к бане, непрестанно наклоняясь и засовывая себе в рот то веточку укропа, то петрушки, то горошинку, то клубничку. Все это она ела с удовольствием, приговаривая «Витаминчики», иногда останавливалась, запрокидывала голову назад, подставляла лицо солнцу, улыбалась и тихо смеялась своей радости. Когда они шли вместе, поднимала ладошку на уровне его губ, просила: «На, попробуй, это вкусняшка...» .Он помнил, как подхватывал губами черные или красные ягоды и облизывал губы. После жаркого парения он любил нырять в сугроб снега. Она смотрела и улыбалась. Летом они обливались холодной водой, стоя вместе, рядом друг с другом. Он поднимал высоко ведро, она прижималась к его телу, оба замирали .
Теперь он не понимал, что с ним произошло. Что-то изменилось тогда после атаки, что-то перевернуло его душу и сознание. То что казалось обыкновенным, теперь казалось таким родным и близким, как воздух, как глоток воды. Благодаря жизнь и ситуацию, при которой он теперь мог не открывать глаза, ничего не говорить, никому ничего не объяснять. У него появилось время для собственного мира. В его личное пространство никто не вторгался.