СВЕТЛАНЕ НОВИКОВОЙ В ЧЕСТЬ ЛЕТА 1977
Я море тебе подарил бы – все запахи, звуки и ритмы, всю хрупкость, всю силу, и свежесть, все краски его и цвета!
Я солнце тебе подарил бы!.. Но только какому поэту, какому художнику мира дано передать безупречно, как внутрь твоего организма песка золотого свеченье вливается млеющей негой?
Не властен творец гениальный – ни словом, ни кистью, ни звуком – во всём воссоздать совершенстве, как в солнечном зыбком тумане искрятся хрустальные брызги, как вкус их и горек, и сладок!
Лишь смутно напомнить сумею о лете в краю Приазовья, о знойном морском побережье, и скалах, нависших над ним; о чёрных, атласом блестящих, резиновых спинах дельфинов; о чайках, целующих волны, и, может, о чём-то ещё…
Вот гулко и мерно рокочет прибой в молчаливые камни, смывает с песчаной полоски строку одиноких следов. И ветер октябрьский, сердитый по блёклому узкому пляжу несёт отзвеневшего лета растительный выцветший сор.
Свинцово высокое небо. Сизы необъятные дали. И мутные пенные волны идут чередой хладнокровной разбиться о берег…
А вот и сам наш чудак незнакомый. Автограф шагов неспешащих стирают белила прибоя…
Что ищет рассеянным взором он в гордом величье природы? За что полюбил побережье, бродя здесь желанно и долго в часы полновесных раздумий?
Пройдём же за ним неприметно отзывчивым чувством и мыслью, подставим лицо и дыханье навстречу солёному ветру.
У моря, безлюдного моря, есть дар удивительный – слушать…
***
А совсем недавно в этой части берега было многолюдно и красочно. Прогретое море резвилось с голосистой ребятнёй, нежило отдыхающих, смывало усталость тех, кто приходил к нему с полей и виноградников. Летом моря благодатны.
Вот у этой каменной отмели в разгар июльского дня сидел он с Незнакомкой - так непредвиденно, под самое сердце ударом, напомнившей ему о другой, далёкой и любимой девушке, которая никогда не принадлежала, и – он уже смирился с этим – не будет принадлежать ему. Письма от неё приходили всё реже, строки в них были всё суше, а отчаянная боль и горестные предчувствия его – всё покорнее и глуше. Так саднит плохо заживающая ранка, неприметная под одеждой для посторонних глаз. И затянулась бы ранка-память его со временем, стала бы едва заметным шрамиком, если бы не встреча с этой необычной Незнакомкой – таким реальным отражением того, уходящего образа.
«Кто она? Откуда? Почему именно здесь, именно сейчас? И зачем так похожа?» – думал ошеломлённый парень.
Но всё предначертано в этом мире. И сюда, на юг, где проходило его последнее допризывное лето, ежегодно, как только наступала страдная пора, прибывали студенческие отряды. Для приморских совхозов, задыхающихся от нехватки рабочих рук, они являлись необходимой помощью. Отработав положенный срок, отряды разъезжались, на смену им прибывали новые и так – в течение уборочного сезона, вплоть до глубокой осени, когда остывала морская синь, и начинали желтеть виноградные нивы, когда освобождались от овощного груза поля, а опустевшие фруктовые сады распрямляли облегчённые ветви деревьев.
В составе одного из таких отрядов и прибыла Незнакомка из далёкой северной области.
В тот день она впервые увидела море, а невысокий кареглазый юноша - её. Здесь произошло их знакомство и вскоре они сидели рядышком на расстеленном розовом покрывале у большого бурого валуна, обточенного приливами и временем. Любопытные подружки-сокурсницы её понимающе удалились, и они остались вдвоём, разглядывая звенящую береговую черту и – украдкой – друг друга.
День был яркий и чудный. Восторженными детьми среди запечённых южан выделялись белокожие студенты. Со счастливым хохотом носились они по пляжной отмели - там, где вода по щиколотку, пробовали с ладошек море на вкус, брызгались и верещали. Море слегка штормило, и студенты комично удирали от набегающих волн или, зажмурившись, зажав носы и уши, с визгом встречали их, но не грудью, как надо бы, а в самый ответственный момент подставляли беззащитные бока и спины упругому массивному накату. И только самые рисковые, «бывалые» из парней решались заплыть туда, где пальцы ног уже не упирались в зыбучее шевелящееся дно.
Девушка смотрела на невиданную стихию, на возбуждённых ребят, и в ответ на их призывы присоединиться к купанию, улыбалась и отрицательно качала головой. И непонятная обворожительная печаль была в её милом облике и в её задумчивом взгляде. И он, всё ещё не пришедший в себя от первого впечатления, старался проникнуть в её загадочность, силился осознать происходящее с ним.
И налетал упругий ветерок, и весело сияло солнце, и кружились над морем облака, и ритмично набегали волны. Мир блистал, двигался, звенел и галдел. Разговаривали и они, может быть, зная, а может, нет, что находятся на побережье вместе в первый и в последний раз…
А потом начались беспокойные дни. И эти незабываемые часы у моря, и девушка с глазами его синевы, и всё, что стало происходить в их отношениях на протяжении целого месяца, казалось впечатлительному юноше чудесным, но искажённым чьей-то злой волей сном. И как он ждал, как стремился к его счастливой развязке!
Но что же приключилось с героями этой истории?
Так же размеренно и длинно, как светлые азовские волны, катились июльские будни. Улетала за море очередная быстрокрылая ночь, и по ухабистой дороге винодельческого посёлка дребезжал краснобокий автобус. Он подруливал к одноэтажному зданию общежития, где разместился прибывший отряд, долго урчал и сигналил и, наконец, увозил не выспавшихся, но жизнерадостных ребят на просторы совхозных полей. Увозил на весь кропотливый рабочий день, чтобы потом под родными непогожими небесами вспоминали они тепло и аромат широкой кубанской земли, её плодородные поля и виноградники, среди которых довелось вкусить им и сладкий сок перезревших плодов, и едкую соль трудового пота. И, конечно, чтобы мёрзлыми зимними ночами являлось во снах к ним лазурное диво азовского побережья.
И каждое утро навстречу ворчливому студенческому транспорту летел на работу на стареньком велосипеде-вездеходе загорелый поселковый паренёк. Этот маршрутом он выбрал намеренно, чтобы в который раз - хоть на миг! - увидеть непонятную девушку, снова показаться ей, беспричинно и несправедливо избегающей встречи после такого, казалось бы, многообещающего знакомства. И часто в промелькнувших окнах автобусного салона ему удавалось различить её особенные соломенные волосы и быстрый зарничный взгляд. Только и всего. И парень огорчался и недоумевал.
Автобус и велосипедист разъезжались, оседала дорожная пыль, торопились на разнарядку опаздывающие работники. Улицы пустели, и посёлок погружался в сонливую власть домашней птицы, собак да кошек.
Но ближе к вечеру поселение оживало. Возвращались с полей совхозные труженики. Приносилась с побережья на вело-мототехнике чумазая от солнца пацанва. Застоявшийся воздух наполнялся движением и голосами. А когда опускались звенящие цикадами сумерки, принаряженная молодёжь – в одиночку, парочками и компаниями – устремлялась в станичный Дом культуры. Находился он в полутора километрах на Центральной усадьбе совхоза. Там, после просмотра фильма в душном кинозале, молодёжь устремлялась в парк на круглую бетонированную площадку, где проходили танцы. Кроме участкового и ДНД*, там редко присутствовали взрослые, и не часто звучали классические вальс и танго. Под угарные ритмы зарубежной эстрады там топали и извивались, корчились и прыгали, свистели и улюлюкали. Но всем было хорошо и весело. То была среда молодёжи, и молодость органически растворялась в ней – ночной, дурманящей, с пылкими порывами и стремлениями подростков, со сложным набором взаимоотношений и поступков, симпатий и вражды. В парке назначались встречи, зарождалась дружба, воспламенялась любовь, возникали ссоры и начинались разлуки. А бывало, что подпитые местные и заезжие из соседних посёлков парни жестоко дрались. И тогда танцы прекращались.
Приходили в парк и студенты, толпились в сторонке обособленной группкой и зачастую среди их уже знакомых лиц юноша высматривал дорогие черты покорившей его северянки. Но все попытки приблизиться к ней оставались напрасными. Если взгляды их встречались – девушка резко отворачивалась; когда старался подойти незаметно – одна неизменная и бдительная подружка Незнакомки всякий раз предупреждала её об этом. А если решительно и открыто направлялся через всю танцплощадку к ним - те и вовсе покидали танцы, исчезая в мятной ночной глухомани. Можно представить, как болезненно и угнетающе действовало это на неудачника.
Но почему так вела себя странная девушка – вовсе не дикарка? Потому, что была верна другому? Но ведь нашему герою она ничего не обещала! Он преследовал её? Но ведь она думала о нём, не могла не думать! Или поведение северянки объяснялось обычной девичьей причудой? А может, лукавая, играла свою продуманную роль?
Как бы там ни было, но время – летнее, желанное – бесплодно проносилось мимо. И всё повторялось по кругу: и пёстрые танцы, и красный автобус, и взгляды с разгона…
Студенты осуждали её. Поселковые друзья насмехались над ним. Она отмалчивалась и отмахивалась от подруг. Он мучился и ссорился с друзьями. Потеряв покой, он стал околачиваться возле общежития, таскал с собой гитару, любезничал с другими и исподтишка выпытывал о ней... И однажды вечером, когда под давлением подружек она всё-таки вышла к нему на крыльцо общежития, он, растерявшись от неожиданности, повёл себя неестественно, и отчаянно нагрубил ей!..
Лето грузно завалилось на август. Катастрофически приближался срок окончания студенческого пребывания в совхозе. Парень метался, как в лихорадке. Он всё судорожней искал новую встречу, больше жизни нужную ему теперь. Забыв про гордость, он, как влюблённый школяр, стал передавать девушке записки.
И неизвестно отчего, но ледяное сердце неприступной северянки оттаяло. Потому что наступил новый вечер – тихий и мягкий, с ясным небом и яркими серебряными звёздами, вечер долгожданный и вечер последний: наутро студенческий отряд снимался с места и отъезжал на родину.
На этот раз они были опять близки, как в день знакомства на берегу. Он, к своему стыду, оказался слегка хмельным - впервые за многие дни. Но как он держал её руки! Как смотрел в глаза! Они стояли под большой акацией - он, прислонившись плечом к дереву, она - затылком к огромной фосфорной луне. Какие это были мгновения!
Девушка смущённо улыбалась, и пушистые её волосы светящимся ореолом окружали смуглое в темноте лицо. И он всем существом своим пил её глаза, ощущал влажность её губ - таких близких и недоступных, находил коварное сходство с той, забывшей его любимой, и вновь очаровывался этой, стоящей перед ним прелестницей. И нежность её тёплых ладоней вливалась в трепет его жарких рук.
О чём они говорили? Пусть разговор тот останется в памяти старой акации да в закоулках их сердец – в те часы ничего не скрывающих, ничего не обещающих, всё понимающих и прощающих друг другу.
А там, далеко, за тёмным расстоянием, где нет электрических огней и человеческого присутствия, лежало тяжёлое ночное море. Во сне оно дышало ровно и безмятежно, забыв обо всех бренных страстях человеческого рода. Но две расстающиеся юности тоже не думали о море.
После той встречи-прощания он долго смотрел в ослепшее окно своей спальни. Юноше было и легко, и горько за то, что так просто и неотвратимо закончилась повесть, в которой набело было написано и прочтено всего две странички – первая и последняя…
***
… Я не смогу подарить тебе счастье, но хочу пожелать его. И если ты, не очень загрустив, скажешь: «Спасибо, Сергей!» - знай: ему светло.
_______
*ДНД - добровольная народная дружина, в 70-е годы содействовала МВД в поддержании правопорядка в стране.
1977 год