Текст Владимира Кочеткова
Фотография из семейного архива автора
На фотографии – ребята нашего двора (но Мани там нет), 1959 год
Дома вокруг нашего большого двора стояли буквой «Г» - наши дома: шесть двухэтажек, в каждом доме - по два подъезда, в каждом подъезде - по две квартиры на каждом этаже. Наши - потому, что в этих домах проживали мы, дворовая ребячья поросль, растущая одной дружной грядкой. Нас было много и почти все мы были примерно из одного возрастного диапазона, поэтому моё дворовое детство проходило в шумных и весёлых играх и забавах – всегда находилось, с кем поиграть во дворе.
Летом мы играми в лапту и чижика, катались на велосипедах и самодельных самокатах, сделанных из досок и подшипников. Играли в ножички и из круга вышибало. Вечерами в прятки играли – в сумерках прятаться интересней. Вдоль внутридворовой дороги росли тополя, от корней которых тянулись кустообразные побеги – прятались обычно там. В войнушки всякие играли, командами сражались в на-руках-на-саблях. А ещё - на реку ходили купаться. Там вдоль берега, в карьерах, добывали песок, после чего оставалось много больших наполненных тёплой водой ям, в них обычно и купались. Частенько ходили в лес – и за грибами, и просто полазать-погулять. Лес начинался примерно в километре от наших домов. В глубине леса, на огромной пролысине, находилась промышленная свалка, где мы, мальчишки, добывали подшипники для своих самокатов. И много ещё чего полезного добывали и приносили домой. За что наши мамы нас всегда «благодарили»...
В нашем крае зимой всегда выпадало много снега и поэтому зима для нас, дворовой ребятни, была не меньшим праздником, чем лето. Снега выпадало так много, что для расчистки асфальтированной внутридворовой дороги приезжал трактор. Трактор отгребал снег на дальнюю, от домов, обочину, а ещё - на участок между угловыми домами и там получалась большущая снежная гора. Эта гора была, пожалуй, главных местом нашей зимней ребячьей возни. Мы по ней лазали, катались с неё, кувыркались. Играли в царя горы – кто всех растолкал и забрался на вершину, тот и царь. Пока самого не столкнули... Рыли в горе углубления-пещеры... Да разве всё расскажешь...
В наших дворовых играх участвовали и мальчики, и девочки - все, кроме одной. Её звали Маней.
Маня была немного старше меня – как помнится, года на два. Обычно, сидя возле своего дома на принесённом из квартиры стульчике, или на вкопанной ножками в землю лавочке, Маня наблюдала за нами, слушая наши разговоры и порой улыбаясь чему-то. В раннем детстве Маня тяжело болела – говорили, что у неё был энцефалит. После той болезни Маня осталась инвалидом – глуповатой стала… как маленький ребёнок. И разговаривала плохо. И выглядела некрасиво: полная, рыхлотелая, с одутловатым лицом. Она выглядела так, как будто ей было лет на десять больше. И только улыбалась она… Светло улыбалась.
В семье, где жила Маня, были и другие дети, но, находясь во дворе, они мало обращали внимания на свою сестру - в основном, тогда, когда видели, что она машет им, подзывая, и что-то пытается сказать, и тогда подходили к ней. И мы, все остальные ребята, тоже почти не обращали внимания на неуклюжую толстушку. Но Маню никто никогда не обижал.
Школьные годы заканчивались, и наша дворовая компания постепенно таяла. Одни после восьмого класса уходили в техникумы или даже просто шли куда-то работать. Другие, окончив десятый класс, отправлялись поступать в институты - я поехал в Новосибирск и поступил в геодезический ВУЗ.
На каникулах я обычно, хотя бы ненадолго, приезжал домой. Мама, младшие братья – помогал им. В свободное время гулял по городу. С удовольствием, но и с грустью, смотрел на новостройки, возводимые в местах, с которыми меня связывали мои детские воспоминания. В нашем дворе резвилась новая малышня, но их было намного меньше, чем нас в своё время. Порой удавалось встретиться и со своими старыми дворовыми друзьями, но такие встречи случались всё реже и реже. Время от времени я видел и Маню, всё так же сидящую возле своего дома – я приветливо махал ей рукой, и она в ответ кивала мне, улыбалась - всё той же светлой улыбкой.
На третьем курсе, в ноябрьский праздник, я вновь приехал навестить своих родных. Подходя к дому, я увидел Маню, махнул ей рукой, поздоровался, а она, увидев меня, вдруг встрепенулась, засияла, что-то залепетала, приподнялась с лавочки и протянула, хотя и робко, в мою сторону руки, как будто хотела меня обнять.
Дома я рассказал маме, что встретил Маню, и как она странно повела себя, увидев меня. Помолчав и посмотрев на меня как-то по-особому - грустно, с чуть заметной улыбкой - мама сказала мне, что не так давно она разговаривала с Маней. Маня сама обратилась к ней и спросила, где я – она меня давно не видела (а я тем летом хотя и приезжал домой дважды, но ненадолго, и, кажется, в те дни не встречал Маню). Мама говорила дальше: «Я рассказала Мане, где ты учишься, рассказала, что у тебя летом была практика и что скоро ты снова должен приехать... Знаешь, Володя, по её лицу я поняла, что она тебя любит».
Я на это маме ничего не сказал. Новость меня неприятно удивила, огорошила. Нет, я, конечно, жалел Маню, но... не хотел, чтобы меня любила такая... Я почувствовал, что ко мне как будто бы протянулся невидимый тёплый лучик. И чувствовал себя виноватым, потому что лучик хороший и добрый - уникальный в этих качествах, таких почти не бывает. Но вот от кого он исходил - нет, я не могу, не хочу, мне это неприятно, противно!.. Неприятно позволить этому лучику хоть чуточку коснуться меня.
Маня умерла в середине восьмидесятых. А узнал я об этом много позже – мама не стала сразу сообщать мне эту новость.
Прошло много лет.
Недавно, выйдя, как обычно, покурить во внутренний двор здания, в котором я работаю, я заметил - в большой металлической коробке с мусором, оставшимся, видимо, после какого-то ремонта помещений - заметил зелёный росток. Подошел ближе – это оказалась веточка, выросшая из картофелины, которую кто-то бросил в коробку. Я смотрел на молодую зелёную веточку и думал: «Уже кончается август, и эта веточка даже зацвести не успеет – ночи станут холодными. Бедняга, как же ей не повезло – и с временем, и с местом: ужасное место – мусор, никому не нужный мёртвый мусор. А она – живая, хочет цвести, хочет жить!.. Видит ли она, понимает ли она всё это?..».
И тут я неожиданно вспомнил Маню. Нет, я её никогда и не забывал, но сейчас... Я почувствовал то, что чувствовала Маня, оставшись одна в пустом, без нас всех, дворе… без всякой надежды… и тут я понял, почувствовал, что её лучик всё-таки коснулся меня.
2012 год