«Север крошит металл, но щадит стекло…»
(Иосиф Бродский)
Одной из «точек» за зелёным забором, на которую ежедневно отправляли караул, была, так называемая, «Пыра». Она состояла из нескольких подземных бункеров, караулки, нескольких складов, радиостанции. И всё это среди бесконечной тайги… Была ещё полевая кухня, антенны, торчащие в равнодушное серое небо (пролетающие мимо них вороны падали замертво), колючая проволока (как же без неё на режимном объекте во времена совка). В нескольких километрах от этой «точки» была деревня с угро-финским названием Пыра, сам вид которой удручал, наводил на душу «тоску зелёную и беспросветную», которая возможна разве что в глубинах необозримой Московии – почерневшие полусгнившие избы, люди-тени в каких-то чёрных телогрейках, печальные белокорые берёзы. И вечно серое равнодушное небо над всем этим. Возможно, небо бывало в тех краях и ярким, и светлым, и прозрачным, но мне его таковым видеть не довелось. Служба зимой там считалась каторгой. На дворе морозище (иногда больше сорока градусов ниже нуля по Цельсию), снега по самые уши. В бункерах – просто холодильник, в караулке – едва выше нуля, иногда вода в чайнике замерзала, печка дымила и грела едва-едва… Зато летом все туда рвались – вольница!
Летом мне так и не выпало, не повезло попасть на «Пыру». А так хотелось полюбоваться лесом, травой, цветами. Зато зимой меня туда отправляли регулярно. Караул зимой на «Пыре» - это нечто. Особенно, если подымалась пурга. Солдат после двух часов топтания на морозе под пронизывающим ветром напоминал снеговика – рваный дырявый тулуп облепленный снегом, лицо покрыто инеем, из носа висят сосульки, автомат примёрз к тулупу и покрытый льдом (как из него можно было бы стрелять при необходимости – не представляю). После возвращения в караулку солдаты буквально оттаивали, как мамонты из вечной мерзлоты. Автомат от тулупа отдирали и ставили у печи размораживаться. Хуже всего было с руками (особенно если они примерзали к автомату) – руки не слушались, не чувствовались, а когда размораживались – ужасно болели. Размораживать их нужно было постепенно. Главное на «Пыре» - не получить обморожений. Людям из южных стран там было вообще нестерпимо. Очередной раз выпало мне ехать на «Пыру» в караул на Рождество.
О Рождестве я всегда помнил – даже в «батальоне смерти» в те годы – когда любые религиозные слова преследовались. У одного солдата нашли крестик – за это его наказали и ещё долго потом после этого «прорабатывали» как политически неблагонадёжного и «неподкованного». Еще в своей студенческой ипостаси я периодически слышал фразы – не дай Бог на Рождество увидят у тебя в комнате ёлочку – из университета выгонят. Поэтому Рождество я праздновал исключительно в душе. Да и из университета меня выгнали вовсе не за ёлочку – за рукопись стихов и прозы.
Я ехал в машине с другими солдатами в убогой серой шинели, сжимая в руках автомат, и думал – завтра Рождество. И будет Ночь перед Рождеством. Почти как у Гоголя.
Лес встретил нас метелью. Кроме рождественского мороза поднялась пурга. На пост я заступил тогда, когда на дремучие гиперборейские леса упала ночь – тьма беспросветная. Хотелось, конечно, Звезды Рождества в небе, но над головой была белая мгла метели или (когда ветер затихал) чёрная бездна. Снег под ногами скрипел – громко и резко, ветер швырял в лицо снег. Часов у меня не было, я быстро потерял чувство времени, холод перестал чувствоваться – симптомы тревожные – я понял, что я замерзаю. Чтобы не превратиться в кусок льда, который быстро заметёт снегом, я начал как можно быстрее двигаться вдоль «колючки» и складов, наматывая круги по втоптанной тропе, которую освещал фонарь. Я забыл обо всём, окружающий мир стал чем-то второстепенным – я думал о Боге. О Христе, который пришёл в мир объяснить людям истину. Но его никто не понял. Никогда ни до, ни после этого я не переживал такого глубокого религиозного чувства, как в ту ночь. Воздух звенел. Тот знает это чувство – звон мороза, кто блуждал зимней тайгой. Небо надо мной развёрзлось, я почувствовал себя одинокой песчинкой, которая летит в бездну Вселенной. И там, оттуда, из бесконечной ямы Космоса на меня смотрел Бог. Не как судия моих поступков, не как режиссер на артиста, а как советчик и друг. И обращался ко мне простыми словами о Пути длинной в Жизнь.
Из леса послышался вой. Это частично вернуло меня на Землю из полёта через пространство Галактики. За «колючкой» пронеслись тени. Это были волки. Я успел подумать, что автомат примёрз к тулупу и покрылся льдом, замёрзлые руки не слушались и не двигались – вряд ли я смогу стрелять, если эти голодные серые существа нападут. Одно серое существо подбежало к колючке в упор и замерло. Между нами было меньше метра расстояния, разделяла только колючая проволока. Я увидел пару блестящих чёрных глаз – умных и настороженных. Глаз-в-глаз. Два хищника смотрели друг на друга – один свободный, другой только с мечтой о свободе – своей и своего народа. И за каждым охотятся – только охотники разные. И каждому – жизнь только игра, но игра за свою стаю. Похоже, волк это тоже понял – посмотрев на меня минуту, он развернулся и умчал в глубину леса.
Я продолжал блуждать и топтать снег. Вдруг заметил, что цвет неба изменился – светлел, а потом стал розовым. Пришло утро Рождества. Оказывается, обо мне забыли, заснули все в караулке, пригревшись около печки – а я целую ночь на морозе и среди пурги блуждал. Как я не замёрз – не знаю. Я не получил обморожений. Пришла удивлённая смена: «Мы думали, ты спать ушёл…» Смешные. Они не знали, что этой ночью я говорил с Богом.
(Написано на основе реальных событий 1984 года)