Когда-нибудь сутулый и хромой,
на трость опершись, сяду у окна
и буду в даль смотреть, где в сумраке немом
вдруг станет жизнь отчетливо видна.
Поверх обледеневших серых крыш
плескаться будет море не спеша,
и будет лет пяти сидеть малыш,
зажмурившись, глядеть на жёлтый шар
и струйкой сыпать на ноги песок,
не зная, что вот так бежит и жизнь,
и будет ждать, когда ещё разок
купаться в море мама разрешит.
А море будет тёплым, голубым,
почти прозрачным стёклышком в лучах,
и мир ещё мальчишечкой любим,
нет тяжести на узеньких плечах.
И будет даль спокойна и светла,
и белой шхуной будут плыть лета,
и чайки будут радостно летать
над мачтами большого корабля.
Но будет постепенно нисходить
туман, отчаянно реветь седой маяк,
и будет нескончаемо штормить
и реять над волнами рваный флаг.
И выбросит на берег море хлам,
обломки и пожитки корабля.
Мир сузится и станет слишком мал
за рамою оконного стекла.
И будет видно только старый дом,
горящий тусклый свет за упокой,
очки разбившиеся, стул с клюкой
и малыша лежащего ничком.