I
Мне в окно глядит Останкинская башня,
Верещат сумасшедшие зинзиверы.
А всего в километре – мой день вчерашний
Пьёт с похмелья остатки сбродившей веры.
II
Обе Веры как будто ещё вчера
Громоздили искусственных строчек частокол.
А в моём вот кармане нагрудном дыра,
Граммов девять через неё утекло.
III
Все больные слова, что в себе не смогла сдержать я,
На колючку нанижет сорокопут.
Я и четыре моих вечерних платья
Как щенок ждём, пока нас куда-нибудь позовут.
IV
Глаз пронзительно голубых взгляд прямой мало кто выносит.
Как в молитве ладони, в ответ – снизу вверх, несмело...
Голосу, что умеет из сердца достать занозы,
Отдала бы душу, если б только её имела.
V
Что за дело до премий тому, кто мешает плейбоя с плебеем?
Есть и те, кто боится наград, тишину осеняет крестом.
В комитете Альфреда (Стокгольм) окопался журнал Rolling Stone.
Вот заслать туда весь NME – жизнь была бы куда веселее.
VI
Не читать философий мудрёней Платона,
На обед – не сытней авокадо и личи,
Ничего тяжелей нарезного батона
В фурошики, а в плеере – Manic Street Preachers.
VII
Забросив бредни наших журналистик,
По разным улицам всё тех же городов
Пойдём, влекомые цепочками следов.
Судьба-цыганка делает покорней...
Раз в кипятке чаинка – снова листик,
Попью имбирь, консервативный в корне.
VIII
Два вокзала-сосуда. Песок между ними течёт
(Киноварные капли на полный стакан серебрянки).
Что Глиэр, что Газманов? Раз начат обратный отсчёт,
Рынду бей, адмирал, ведь уже перевёрнуты склянки.
IX
Едва ли, заглянув за краешек строки,
Смогу теперь не видеть смысла в знаках
И в «Пуазоне» чуять «Красную Москву»,
А в «Хьюго Боссе» – огуречный запах.
Плашмя на ветивер и прочую траву,
Духовной пищей подкрепляясь через силу...
А ямки у ключиц настолько глубоки,
Что, к ним припав, легко тянуть текилу.
X
Жаркий воздух сбивая в тягучий эфир,
Не лилась, а слезой блестела
В нём эльфийская песнь – леденцовый хрусталь.
Не изгибы – изломы тела,
Игровая площадка – Европа, не жаль
Героине уйти в граффити,
Бледным снегом укутать асфальтовый мир,
Горный лён разделив на нити.
XI
Казалось мне, что до скончания времён
Им жить. Пусть в памяти моей глэм-рок и хота
Все образы людей-эпох увяжут в скерцо:
Так для одной Кармен учитель танцев ставит болеро,
С другой — ещё споёт куплеты Дон Кихота.
А Зигги вечен. Хоть без лиц чужих моё теперь — зеро,
Я так боюсь, что Измождённый белый герцог
Во мне сейчас живей всех остальных имён.
XII
Витражей друг –
остриё света –
Он король безголосых лир.
Все пятьсот дней
одного лета
Потрясли мой безумный мир.
XIII
Credo – верую: станет прозой любой кошмар,
А стихи – сразу песней, сбегая в народ с бумажки.
В домофон старой купчинской многоэтажки
Позвонит непременно мой Джонни Марр.