I.
слух мусульманский, ошкуренный, сердцевинный
утром небольно обжёг, и узнали мы,
как накрывает огонь об угасшем сыне
божью коровку невыносимой тьмы,
как ударяет ладонь в стороне от грима –
вся в несметённых зёрнах обид – а вслед –
время проносится – зримо, весомо, мимо, –
и не вскочить, и не вернуть билет.
II.
первой мать проходит, а после – миф.
следом – мелос праздничного помола.
остаётся отзвук, предупредив –
перебоем анненским, слухом голым,
где-то в левой, между «семья» и «школа», –
что в игре – чуть седой сизиф.
между «не бывает» и «за углом»,
в подреберье скачущим эпилогом, –
через час – земля, небольной надлом,
просодической ранкой в живце и боге;
через два – цветы и трава,
тайной прорастания меж пологим
и упрямым её холмом.
первородный грех, музыкальный крах.
постучался? глянь же, бровей не морща,
как твоя просодия гибнет в мощных,
молодых и хищнических руках.
вот её воруют и в сон уносят.
вот из отрезвлённого сна взгляни –
как бредёт мирами в беде и в позе,
словно рейн, дорогой иосиф,
в архизвучной твоей тени.
III.
где-то на расстоянии краха
размером с оборвавшуюся пуповину
под прицелом родовой грёзы
человек стискивает зубы
в стенах твоей коммуникативной тюрьмы
уходит не сберечь
и линия тонка
а как тебе друг-речь
в пределах языка
скороспешного
самоубивающего
едва выходит из границ
твоего внутреннего диалога
не покидай размеров моей интуиции
так рана между строк
звучащая река
а как тебе сынок
в пределах языка
исчезнувший подъём
и не догнать причин
пока ты о своём
и занят чёрт-те чем
полётами разборов
прицелами затворов
отмолчавшее
прикровенное
без пределов – кругами вширь
страшной силы послевоенную
знать на смену тебе снегирь