Часть первая. Море
Я видел море только на картинках. Вот Генке с соседней улицы повезло – у него что-то с лёгкими, он задыхается всё время, врачи говорят – не климат – так вот он по путёвке ездил на море, потом нам, всем ребятам деревеньки Вытуево, рассказывал, какое оно – Море…
Конечно, привирал много – не без того, но море нам, ребятишкам, по Генкиным рассказам, понравилось. Вот с тех пор я и решил, что моя самая главная мечта – увидеть море. Услышать, как оно тихо катит свои волны, как перешептывается с галькой на берегу. Почувствовать, какое оно солёное, и, распластавшись на его поверхности, ощущать всем телом, как оно тебя держит и не даёт упасть. Хотя последнее, наверное, Генка приврал – почему же тогда так много людей тонет? И моряков? И почему тогда киты и акулы плавают в глубине? Если море такое плотное, что на его поверхности можно спокойно лежать? Точно, наверное, врал.
И я чувствовал, что моя мечта скоро осуществится – пока учился в школе, время зря не терял – перечитал все книги о морях и океанах, которые были у нас в деревенской библиотеке, приставал к директору школы, когда он ездил в Кисловку, чтобы купил там что-нибудь новенькое. Директор артачился, но привозил. И я снова с головой уходил в плаванье.
Я знал, что после школы буду поступать в Ленинградский институт инженеров водного транспорта, а там до моей мечты – рукой подать.
Я с нетерпением ждал выпускного, мечтал о том, как получу аттестат об окончании школы, как поеду в Ленинград поступать в институт… С особой тщательностью готовился к экзаменам по литературе, тригонометрии, химии, алгебре – что называется, зубрил их.
20 мая 1941 года закончился учебный год, и начались выпускные экзамены. Неожиданно меня и соседского Федьку вызвали в военкомат и дали направление в Томское артиллерийское училище. Нам пришлось даже досрочно сдать два выпускных экзамена, и 16 июня мы уже ехали в Томск.
Я ужасно огорчился, тем более и с Таткой не успел, как следует попрощаться – ведь времени на гуляния совсем не было – сначала готовились к выпускным экзаменам, потом этот неожиданный вызов в военкомат. А мы хотели с ней вместе после выпускного походить по нашим любимым местам, помечтать, встретить восход солнца над речкой и поклясться, что будем вместе всегда, что бы ни случилось. Я даже написал слова, чтобы выучить их, а то у меня память такая странная – в самый ответственный момент все мысли куда-то исчезают, голова становится пустая-пустая, и стою, как дурачок, глазами хлопаю – не хотелось перед Таткой так глупо выглядеть.
Но, конечно, огорчался я не только из-за того, что не успел попрощаться как следует с моей красавицей, – она мне на прощанье только и успела – сунуть малюсенькую фотокарточку в ладошку, да чмокнуть меня не умело так – в ухо – по-детски.
На фотографии той она совсем ещё девчонка – две косички торчком, улыбка, весёлые глаза – фотографировалась на комсомольский билет, да нашему комсоргу фотография не понравилась, сказал, что это несерьёзно – на комсомольский билет с улыбкой и косичками торчком, и заставил Татку фотографироваться заново, посерьёзнее чтоб было. А эта карточка осталась.
Больше всего меня угнетало, что везут меня не к морю, не к моей мечте, а в артиллерийское училище. Но и с этим я потихоньку смирился. Артиллерия – так артиллерия. Если войны не будет, то после училища всё равно буду поступать в Ленинград – всё равно буду идти к своему морю.
Я не совру, если скажу, что 22 июня известие о войне меня не удивило – я его ждал. Теперь были понятны и поспешность, с которой нас забрали в военкомат и не дали как следует сдать экзамены, и то, что не дали поступить после школы, куда хочется. Выбор был предопределён будущим – войной.
А море, что ж, море – оно мне до сих пор снится – стОит мне только закрыть глаза, как я слышу крики чаек над водой, плеск волн о берег, чувствую влажный, солёный воздух, который вдыхаю всей грудью. Ощущаю брызги на лице… Море – всегда со мной, даже здесь, на передовой, и я мечтаю о том, что, когда закончится война, я всё равно поступлю в Ленинград. И осуществится моя мечта.
В каждом письме Татке пишу о море. Описываю его, нахожу новые краски, где-то и привираю, наверное. Но ведь надо её как-то поддержать – её отец и старший брат погибли в первые дни войны, мать ушла в санитарки – тоже где-то воюет недалеко от меня, а Татка в школе вместо учительницы (которая тоже на фронте в санитарках), учит детей грамоте. Она всегда хотела стать учительницей, но не так конечно, как пришлось.
Пишу, а в ушах у меня шепот моря, ласковое солнце припекает лицо, морские капли случайно попадают в рот, и я морщусь – они и впрямь солёные …
Может, это и есть реальность? Солнце, море, тёплый воздух, солёные брызги, крики чаек – это реальнее, чем вот этот блиндаж, раненый товарищ, который что-то неразборчиво бормочет во сне, огрызок карандаша, которым я пытаюсь что-то бодрое и весёлое писать своей любимой, которой ещё ни разу не объяснился в любви, кусок бумаги, весь помятый, но которому я рад несказанно, потому что могу написать пару строк домой? И завтра будет не реальный бой – за нами Москва, кто мог поверить в такую реальность всего полгода назад?! И мы будем биться за каждый сантиметр нашей земли.
Слишком много осталось там, западнее линии фронта, наших городов – Брянск, Вязьма, Юхнов, Киров, Калуга, Малоярославец, Можайск, Калинин... Каждый город отзывается болью в сердце. После каждого боя всё меньше и меньше со мною рядом сибиряков, моих одногодков из нашего училища. Остались мои земляки, друзья и товарищи по оружию, кто под Смоленском, кто под Ржевом, кто под Вязниками, кто-то похоронен у деревеньки, названия которой я даже не знаю, а кто-то без вести пропал в страшном можайском котле…
…А у меня с детства была только одна мечта – увидеть море. Услышать его, почувствовать его, узнать, правда ли, что оно солёное, или это просто очередные Генкины выдумки.
Но, когда я оказался один около разбитого орудия, около моей «Татки» – семидесяти шести миллиметровой противотанковой пушки – мне не оставалось ничего кроме того, как достать гранату, выдернуть чеку и, закрыв глаза и всеми силами души вызвав в себе свою мечту, своё море – бросить себя под немецкий танк, чтобы ещё на одну танковую единицу у проклятых фашистов стало меньше.
…А море плескалось у меня под боком и нашептывало сказки о своей жизни, а я лежал на его поверхности, вытянув руки, подставив лицо ласковому солнышку, надо мной проносились чайки с пронзительным криком, и брызги солёной воды, долетая до меня, оставляли на лице солёный морской след, как от слёз…
Позже, где-то в начале января 1942 года, перед Рождеством, моей бабке в далёкую сибирскую деревушку пришла похоронка, в которой извещалось, что я, Роговенко Владимир Васильевич в бою за Социалистическую Родину, проявив геройство и мужество, убит в районе посёлка Тёплое 13 ноября 1941 года. Эта похоронка лежит рядом с моей любимой картинкой, на которой море, солнце, небо и парусник-точка на горизонте. Как будто моя мечта сбылась.
7.07.2016 год
Часть вторая. Две мечты
Она всю жизнь мечтала о двух вещах – съездить в Ленинград (в её время он ещё был Ленинградом) и стать юристом.
Мечты остались мечтами. Ни той, ни другой так и не удалось сбыться. Да, можно было бы поставить цель, сильно захотеть – не она ли всё время мне внушала, что главное – захотеть сильно-сильно и тогда всё исполнится? И, скорее всего, она их ставила, но всё время появлялись другие, неожиданные цели, которые были приоритетнее.
Она родилась в большой дружной семье, где было принято помогать друг другу и поддерживать. Так, когда подошло время выпускного вечера, и ей пришлось решать куда идти – в юридический, куда ей очень хотелось или в иняз, куда ей советовал учитель немецкого, – она пошла … на радиозавод. Старший брат был в армии, на руках у матери было трое малышей, работал только отец. Семье надо было помогать, помогать учить и растить братьев и сестру. Так она после школы сразу устроилась на завод ученицей – семье надо было помогать материально. Думала, что это временно, но проработала она на этом заводе почти сорок лет.
Потом появился любимый, который очень хотел учиться, а молодая семья, в которой ещё к тому же появился и первенец, не потянула бы двух студентов. Да и одного тянуть было тяжеловато – любимый не доучился, на втором курсе бросил свой политех – и вся энергия и любовь двух молодых взрослых ушли на детей, которых уже было двое.
Это как в игре с правилами. Живёшь в большой дружной семье –обязан помогать отцу-матери, братьям-сёстрам; появились дети – обязан их жизнь сделать счастливой. Но не в твоём понимании счастья, а в детском понимании. И поэтому с детьми прыгали и бегали, играли и купались, ходили в лес за шишками и иголками, украшали дом к Новому году ватой и мишурой, серпантином и цепочками из цветной бумаги, показывали диафильмы, устраивали грандиозные дни рождения с бегом по всей квартире в догонялки, шумом-гамом, прятками и жмурками. Конечно, после таких дней рождений по квартире как Мамай прошёл – она потом не досчитывалась ваз, чашек, тарелок, отцу приходилось вставлять стёкла – ведь играли ещё и в мяч!!!, но воспоминания у всех остались на всю жизнь. Но даже если и не остались, то навсегда запомнилось ощущение радости, счастья, свободы и безусловной любви и принятия.
Детям покупались новые книжки, разные игрушки и игры. У них даже был настольный теннис – всё по-настоящему – стол, сетка, ракетки, теннисные шарики…
О каком Ленинграде и юридическом и политехническом институтах могла идти речь, если надо было детей одеть и обуть, накормить, вырастить для них вкусные яблоки, ягодки, помидорки, огурчики, картошку без нитратов, в естественных условиях?
А ведь надо ещё и учить детей плавать и бегать, заботиться о здоровье, искать своё призвание и своё дело, свою мечту, свои цели, чтобы они смогли так выстроить своё будущее, чтобы не зависеть ни от кого – ни от родителей, ни от правительства, ни от обстоятельств.
Каждое лето она мечтала: «Вот в следующем году накопим денег и тогда съездим в Ленинград все вместе, на белые ночи», но каждый раз что-то надо было срочнее. То нужны были деньги на очередную операцию сестре, то надо было материально помочь брату – у него родились двойняшки, то купить новую ортопедическую обувь младшей дочери, то новый телевизор, то похороны бабушки, то памятник деду, то машину торфа и навоза в сад, чтобы овощи вырастали лучше…
Деньги были, но в последний момент уходили на что-то другое, не на её мечту, и она каждый раз себя уговаривала: «Но ведь это, другое – важнее поездки в Ленинград, важнее хождений по Эрмитажу и любования на то, как причудливо стекает вода в фонтанах Петергофа. На это можно и по телевизору посмотреть, а вот операцию сестре по телевизору не сделаешь и ортопедическая обувь дочери нужна не на картинке, а настоящая, материальная».
Наверное, это и впрямь было важнее для неё – рождение и смерть, помощь далёким и близким, работа на заводе, воспитание детей, отдых и работа в саду и в лесу, нужные книжки детям, праздники для них и их друзей – повседневное бытие в маленьком провинциальном городке центра России. Этим она жила и это было её богатство и сокровище. Не там, в далёком Ленинграде, не в роскошных залах Эрмитажа и фонтанах Петродворца.
Самые дорогие сокровища были рядышком – дети, друзья, любимый, родные и близкие. Она научилась читать по их лицам всё, чем они живут, что хотят, о чём печалятся, о чём мечтают. Стоило им только о чём-то подумать или помечтать про себя, в душе, как она уже знала об этом и строила планы, как возможно эту мечту претворить в жизнь. А это сложнее любой криминалистики будет!
Ей нравилось открывать со своими девчонками красоту здешних лесов и лугов. Часто во время грозы в маленьком садовом домике они оставались, чтобы переждать непогоду. И она им читала свои любимые стихи Есенина, Фета, Тютчева, Баратынского, Никитина, Некрасова, Плещеева – всех тех, кто воспевал землю родную, неброскую, но такую дорогую и щемящую сердце красоту. Пела свои любимые песни, то грустные и печальные, то весёлые и задорные, то требовательные, зовущие. Она любовалась вместе с детьми закатами и восходами, звёздным небом и гладью реки, суровым таинством густой лесной чащи и радостными светлыми земляничными полянками. Она удивлялась вместе с четвёркой любопытных глаз, затаив дыхание, как в центре паутинки сидит паук и медленно перебирает лапками, любовалась тому, как красиво переливаются на солнце ягоды красной смородины, после грибного дождя, как блестит роса на листике крапивы, как разворачивается радуга во всё небо – от края – до края.
Она, как девчонка, подставляла ладошку падающим снежинкам и смотрела, как они медленно тают от тепла человеческой руки, ловила их языком и щурилась от наслаждения – «Вкусно!». Или, взяв у своих девчонок скакалку, начинала прыгать через неё и на одной ноге, и на другой, и крестиком, и вместе с дочкой, – дети только рот от удивления открывали...
Долгими зимними вечерами она любили наводить красоту в доме. Она пела и занималась рукоделием – вышивала или штопала, шила ковры или придумывала новый рисунок к очередной вышивке, а девчонки плели украшения для дома – красивые кашпо, шили оригинальные коврики из ненужных лоскутков, рисовали, вязали – учились создавать красоту своими руками, что не сравнится ни с одним золотым украшением Эрмитажа времён Екатерины Великой.
Может, поэтому и находились другие цели, более важные и главные, чем увидеть Ленинград, побродить по Эрмитажу, взглянуть на фонтаны Петродворца. Они не могли наполнить и обогатить её душу больше, чем она уже была наполнена.
Она щедро дарила всем окружающим свой мир, всё то, что она так любила, что ей было дорого и что радовало. Её самое дорогое и любимое было здесь, рядом с ней и зачем было куда-то ехать, чтобы понять эту простую Истину?
7.07.2016 год