Едва-едва ступивший за порог
советского безоблачного детства,
гулял себе по улице соседской
вполне оптимистичный паренёк.
Закончились экзамены. Лафа.
Хотя не дотянул до медалиста.
А день был изумительно лучистый
и пёстрый как цыганки сарафан.
Цыганки? Аж по телу холодок.
Из ничего нарисовался табор.
Весёлые мужчины, дети, бабы
шли нехотя. Казалось, невдомёк
самим куда их бесы увлекут.
Тут, поравнявшись, смуглая девчонка:
"Счастливым будешь!"- закричала звонко
и кинула серёжку пареньку.
Он замер у афиши с Депардье,
примериваясь к новой ипостаси.
Цыгане удалились восвояси.
Судьба текла по свежей колее.
У Шаболовки съёмное жильё.
На кухне запах кофе спозаранку.
Два стула, шкаф, холодная лежанка
и отраженье в зеркале моё.
Не высмотреть в том зеркале никак
за паутиной шрамов и морщинок,
за редкою улыбкой беспричинной
растаявшего в прошлом паренька.
В руке держу надёжный амулет -
ту самую цыганскую серёжку
на службе потемневшую немножко.
А в отпечатках миновавших лет
потерянные зубы и "Норд-Ост".
На Ленинградском лобовое. Кома.
Я падал с отвалившимся балконом
и улетал в "Авроре" под откос.
Четырежды спасённый из огня.
Из-подо льда вытаскивали трижды.
Врачи руками разводили: "Ишь ты,
бывает же такое". Но родня
тревожится:" Ну что ты за чудак?
Начни с нуля. Купи билет в Монако,
где не достанет ни одна собака,
и всё нормализуется.""Не факт,-
им возражаю,- чуете подвох?
Я при серьге хромой и одноглазый,
а без неё хана наступит сразу,
и первый вывих - мой последний вдох."
Так let it be, иначе - не жилец.
И понимая скептиков отчасти,
я радуюсь неслыханному счастью,
которое похоже на звиздец.