ВИКТОРИЯ БЕЗУГЛОВА
О Станиславе Ендовцеве
Он всегда был молодым, до самого конца. Годы с ним боролись и нарастали на теле морщинами, мохом неухоженности, ветхости, всей этой дребеденью вещей с чужого плеча, которые у чужих, не знавших его, вызывали недоумённый взгляд, а для него всё это было ничтожно, мелко и ненужно. Потому как он был велик душой, и даже слишком для этого мира, как Гулливер в стране лилипутов. В той душе сталкивались планеты, шла извечная борьба добра и зла, его душа настраивалась на самые тонкие токи земли... А тут - бренность, склока и так много внимания к внешнему! Если он кому-то говорил "ты моя сестра" или "ты мой брат" - говорил сердцем, веря в то, что сестра и брат биением пульса и всем своим существом понимают, чувствуют его, ощущают такое же родство без границ.
Он не умел стареть. Он просто начинал злиться на годы, которые ему в чём- то мешают. Он так отчаянно сопротивлялся, что и в 70 мог стать на руки и пройтись, доказывая свою силу, мог сжать в охапку знакомого и поднять, дерзко наблюдая за его реакцией. Он действительно был очень сильным, шахтёрская лопата закалила его тело на всю жизнь.
Но по своей природе Станислав Ендовцев не был никогда ни шахтёром, ни старателем на приисках Магадана, ни одна из его мужественных и упорно освоенных профессий не могли погасить в нем поэта. И надо было чуть внимательнее вглядеться, чтобы увидеть в этом человеке тонкого юношу, учителя словесности с выразительным взглядом больших глаз, с припухшими, нечётко очерченными губами детского рта. Вот он стоит у окна, смотрит вдаль и читает ученикам Пушкина.
Вот он идёт с портфелем под мышкой домой из школы, а в голове его всплывают рифмы, навеянные весной, белыми душистыми ветками цветущей абрикосы, смеющимся взглядом какой-то незнакомой девушки. Он присаживается на лавочку, достаёт листок в клетку и быстро записывает строчки, ловко держа тонкими пальцами огрызок карандаша. Перечитывает стих и пробует посмотреть на него глазами того профессора из пединститута, который никогда с ходу не давал оценку стихам, а сажал напротив бледнеющих авторов и говорил: "Давайте-ка почитаем, что тут у вас".
А ночью - глаза в потолок: кто он, что он в этом мире? Люди колесят по свету, делают открытия, едут на стройки века, познают жизнь и с вызовом смотрят в будущее. А он - учитель словесности! Чеховский персонаж, ещё не хватало жениться и обрасти бытом, крынками с молоком, заплесневеть навсегда. Наверно в одну из подобных ночей и родилось его желание податься на край света, где Макар телят не пас, где обитают суровые мужчины и слово "жить" равнозначно слову "выжить". Потому как только в голове отчаянного романтика и поэта мог родиться план по доброй воле отправиться в Магадан, на золотые прииски.
И потом, в суматохе лет, в вихре разных событий, можно себе представить, как бросала его жизнь, била, испытывала на прочность. Как грубела его кожа под натиском ледяного ветра, холодной воды, нарастали мозоли на руках, забивались лёгкие от тысяч выкуренных папирос и шахтной пыли. И кто бы уже отыскал в этом огрубевшем мужике учителя словесности? Только тот, кто порылся бы в его сумке с вещами и вытащил на свет божий папочку со стихами. На тот момент ещё не сожжённую, не подаренную языкам пламени за то, что слишком много скопила в себе боли и злости! За то, что жил в ней другой человек - не балагур и прожжённый старатель, а нежный, легко ранимый человек, который как никто умел чувствовать не только людей, но и животных. Все собаки в округе ластились к нему и знали, что он легче сам останется без куска хлеба, чем пропустит мимо голодный псиный взгляд и отвернётся.
Огню он отдал все мысли, слова, строфы, рождённые на берегах северных рек, в чреве шахт. И думал тогда, что несовершенны все эти стихи, не нужны, это глупая молодость, пустая и несовершенная. А вот придёт время и напишет он вещь - серьёзную, большую, такую, чтоб вместила в себя всё - эти бескрайние просторы, каторжный труд людей, любовь и предательство, виденные и пережитые им. Напишет он повесть, а может быть роман, и будет это энциклопедия советской действительности, будет в ней соль жизни, будет это произведение, которое потрясёт современников... С этой мыслью он и ушёл от нас. Чем быстрее убегали года, чем ближе надвигалась такая беспощадная и суровая старость, тем чаще он об этом думал и говорил. Но писал ли? Не знаю. Одно верно: этот роман жил в его душе. И даже было у него название: "По сцепке".
Что осталось нам? Россыпи стихов, разбросанные по нескольким печатным тетрадям-сборникам - всё, что удалось напечатать при жизни. Но и эти сборники, вышедшие малюсенькими тиражами, Ендовцеву удалось издать с большим трудом. Он всё время верил в то, что ему обязательно помогут богатые люди, у которых миллионы. И искренне удивлялся, что они в очередной раз оставались глухи к его просьбам. Где-то и что-то ему всё-таки давали, но разве этого он ждал? Разве такой участи желал своим стихам? Нет, он хотел для них не нищенской доли просителей у дверей, а большой любви десятков тысяч читателей! Он хотел им больших тиражей, признания, заучивания наизусть, а детским сказкам - хороших иллюстраторов, белой лощёной бумаги.
Но ничего этого не случилось. Мечта осталась мечтой. В "большие люди" вывести свои стихи ему не удалось. Но разве от этого его стихи стали хуже? Нет. Разбросаны они по книжным полкам людей, которым неугомонный поэт всё-таки успел вручить свои тетрадочки. Теперь его душа будет наблюдать за ними издалека... Он отдал миру столько любви, сколько мог. Теперь пришла очередь мира - либо ответить поэту взаимностью, либо забыть.
7.02 2017 Г.