Молодости нужны эти бестолковщина, горячка, «шумные пиры», споры, но я до сих пор, вспоминая Славку, чувствую подспудную вину за его гибель…
Двор запустевал настоящими друзьями: мы разъезжались, учились, начинали работать, а Шеф верховодил малявками двора. На вечерних посиделках во дворе уже не было никого из нас, нас сменили какие-то вёрткие, тёмные подростки, со школы пьющие и курящие, хлипкие, с нездоровым цветом лица и нездоровыми интересами.
Время шло к перестройке.
Приезжая, мы пытались развернуть Славку в другом направлении, но тщетно: беззаботная, мало-мальски обеспеченная едой и питьём жизнь его развратила. Ему было хорошо в ней. И иногда он враждебно поглядывал в нашу сторону.
До того он успел два года отсидеть в колонии, пырнув ножом в ляжку Пескаря. Тот, в свою очередь, и не выползал из мест лишения свободы.
В тюрьме Славка был пристроен чем-то вроде художника-оформителя и отсидел два года легко. Никто его не принуждал к работе, не изнурял ею…
В апреле 1984 года я пригласил его на свадьбу. Славка не приехал. А через несколько дней я узнал, что он замёрз пьяный на автобусной остановке, вдали от посёлка, брошенный безразличным и спивающимся «молодым поколением».
Но… и видя его в беде, сознавая всю трагичность его судьбы, я положу на его могилку весёлый цветок воспоминания.
Как-то мы собрались на Воинском кладбище праздновать день рождения одного из «одесситов». Как водится, выпили. Как водится, завелись и решили играть в футбол.
Славка разухарился и решил отстоять в воротах.
И вот вижу последнее: тихо-тихо катится в ворота мяч. Славка начинает падение. Остановиться он уже не может. Мяч медленно вползает в ворота. За ним оглушительно «гремит костями» наш герой. Наш Славка. За его спиной притих мяч, а мы и наш друг оглушительно хохочем над незадачей.
Через несколько минут сцена повторяется…
А ещё все мы боялись пилюль, которые выписывал нам наш дружок, если мы проигрывали в шашки, шахматы, карты. Его инвалидный палец был настоящей грозой для неудачника – длинный, костлявый, очень жёсткий. Неподвижный, оттянутый и спущенный, как курок, на бедную голову, он щёлкал деревянной палкой по темечку; в мозгах туманилось, голову нестерпимо жгло. Меня он жалел и не добирал удара, но если под вампирскую руку попадал Пескарь или подобный ему, я отворачивался и морщился, как будто это мне стегали по голове…
И всё-таки: прости нас, Славка, говорю я спустя почти сорок лет.