Аннотация:
Герои повести «Винчестер» – золотоискатели, работающие на полюсе холода Оймякон. Люди разного возраста и социального статуса (от бичей до горных мастеров), совместно проживающие на глухом таёжном участке. Кого-то на материке ожидают семья и жильё, иные бездомны, но изоляция от большого мира, нестабильность быта здесь равные для всех. Как ни странно, именно это создаёт благоприятную атмосферу для тесного душевного общения, для полного раскрытия лучших и худших человеческих качеств. Главный герой – молодой геолог Винчестер, очутившись среди этих людей и дикой северной природы, за год становится настоящим мужчиной, со сложившимся мировоззрением, с твёрдыми убеждениями на окружающую жизнь, что показана без прикрас. Взросление идёт в ходе конфликтного познания людей, через злоключения, страдания и перенимание жизненного опыта. Живую плоть обретают понятия об истинной мужской дружбе, стыде и чести, о добросовестном отношении к труду. Здесь каждый в каждом оставит частицу своей души. Отдельным большим пластом дан рассказ о единении человека и лайки - остросюжетный ход, лучшие и наиболее динамичные страницы повествования. Итак, северная робинзонада, люди и собаки, россыпь золота, возмужание в экстремальных условиях.
Фрагмент произведения:
...Винчестер попинал приступок, стряхивая с валенок налипший снег, и ввалился в сенной чулан. Впотьмах нащупал дверную скобу и, торкнувшись в обитую кошмой дверь, без приглашения вошёл. За столом, в полушубке наопашь, сидел Жора-Хлястик; испещрённый записями лист бумаги синел перед ним. Увлечённый подсчётами арифметик не протопил печь, и в комнате ощутимо подмораживало.
– Ах, Коля!.. Входи, дорогой; проходи, разболокайся, – встрепенулся Жора, будучи рад пришедшему гостю. – Присаживайся на топчан…
Приход геолога оказался кстати, и хозяина тотчас оживил. Жора-Хлястик бытовал нараспашку, не утаивая генеральных планов. Как и братья, называл Винчестера именем и был близким ему человеком на Хатыннахе. Имя чтимого друга не искажают. Он величал старика уважительно, не как прочие бесцеремонно-фамильярные. Будучи людьми разных поколений, накоротко сошлись они из великой любви к семиструнной гитаре; она сопутствовала Жоре повсюду. Правда, пел он, безобразно фальшивя, наобум зажимая лады и вразброд теребя струны, но Винчестер прощал диссонансы, чудаки и чудачества необходимы. Ну, нет уха к музыке, хихикнул бы классик.
Винчестер выучился бойкой игре, живя в общежитиях, где на гитаре не бренчал разве ленивый. Он бегло музицировал боем и переборами, имел приятный лирический тенор и песенных текстов помнил без повтора на гастрольное турне. Во всяком разе, когда, взяв высокий аккорд, Винчестер запевал тоскливую «Журавли пролетели, журавли пролетели…» и достигал строки, где «оставила стая среди бурь и метелей одного, с перебитым крылом журавля…» – на дублёном ветрами и морозами шоколадном лице Жоры-Хлястика проступала страдальческая гримаса, душевная внутренняя боль. Вопреки просьбе закончить песню, Винчестер всегда обрывал пение. До финального курлыканья ни разу не допели, но постепенно сдружились, и он часто навещал чудаковатого меломана.
В редких таёжных селениях сходить в гости за много вёрст – дело житейское. Горожанину лень спуститься к мусорному баку или к приятелю в смежный подъезд; город не сплачивает, а разобщает людей. Можно неделями не встречать соседа по лестничной площадке, узнать полное имя в день случившихся похорон. В посёлке знаком со всеми, и с друзьями-приятелями близость постоянная. Хотя возрастом он годился в сыновья, у Жоры подрастали в Сибири внуки, они почасту, с взаимной пользою общались. Разбередив души пением, подолгу непринуждённо беседовали. Жора доказывал, что незачем Винчестеру проводить молодость в такой глухомани. Исчерпав все аргументы, он вскакивал как гражданин, укушенный собакой, и, азартно колошматя себя по впалой груди, сипло призывал:
– Ты погляди на меня! Я смолоду по северам! А кто я?.. Что такого значительного из себя представляю?.. Чем славным оправдал прожитые годы?.. Каких почестей удостоился под старость?.. Нищий, хворый и одинокий; живу как сыч в глухом болоте!..
Взвинтясь вопросами громко заданными самому себе, он как малахольный начинал метаться по комнате, продолжая горячо убеждать умолкшего с гитарой на животе юношу.
– Ни со второй, ни с первой женой вместе и полного года не прожил. Мои дети без меня росли и повзрослели! Кочую с участка на участок как маркитантка в арьергарде обоза, как петый дурак, как… (Абсолютно негодный к печати поток обсценной лексики). – Имущества справного не нажил! Своего угла на безбедную тихую старость не обрёл! Деньги завидно дивные получал, а где? где они? куда все до копейки подевались?!.. – распалялся он всё неистовее.
– Счастлив, кто жизнь свою украсил бродяжной палкой и сумой… – выразительно пропел Винчестер, тренькнув гитарными струнами.
– Конченый алкоголик я, дюже буйный и запойный! Лакаю всё, что от спички горит! Иногда гибельно напиваюсь, память утрачиваю и мерзких поганых чертей пугаюсь! – резко сбавляя обороты, начистоту сознавался Жора. – Должна быть отдушина в серости буден, клапан для выпуска отчаянных эмоций! Может, мне жизни ровно две пятилетки осталось...
По свойству холериков, легко впадающих в аффекты, импульсивный Жора внезапно, как и вспыхивал, смиренно затихал; тем паче юный собеседник не прекословил, выслушивал откровения молча, хотя не во всём бывал солидарен.
– Нет, Коля, милый. Дорабатываем нынешний сезон, – ровным миролюбивым голосом предлагал Жора, – я оформляю отпуск за три года, а ты увольняйся начисто! Закупаем рюкзак гостинцев и с задорной песней, да под гитарный перезвон, едем ко мне в Омск!..
Развалясь на лежанке, Винчестер согласно кивал головой, пытаясь воспроизвести полузабытый перебор. В начальном усилии зажмурив глаза, на визгливой ноте запевал программную: «В горы я убежал из города, сжёг на первом костре мосты…» Окончательно утихомирясь, Жора готовил литровую кружку крепчайшего чая. Нейтрализуя вяжущую горечь, Винчестер подмешивал в насыщенный настой столовую ложку сухого либо сгущённого молока. От стакана духмяного пойла сильно розовели глаза, учащённо пульсировало сердце, чесались колени и зудели мышцы всех конечностей. Подмывало вскочить и как Жора измерить шагами комнату, вымахнуть с топором во двор и, не отвлекаясь на перекуры, наколоть высокую поленницу дров; так застоявшийся жеребец рвётся из стойла на пробежку.
Вскоре жалкие сетования горького неудачника сменялись безудержным оптимизмом дерзновенных мечтаний.
– Отдохнём, погуляем, – сладко причмокивал Жора, малыми глотками поглощая нестерпимо горький чай. – Будем от гимна до гимна грудастых комсомолок любить! – заявление несусветное, не под лета.
– Ты нынче пекариху случаем не видел? – через минуту снова вскидывался охаверник, переходя с шага на побежку. – Хотел бы я знать, какой химией у неё панталоны пахнут!..
Жора назойливо ухаживал за пекарихой. При интимных посиделках в пекарне горланил льстивый мадригал: «Не прячь арабка тонкой талии, абайи чёрной не носи…» Таких прелестей за полковой дамой не значилось. Она была вздорная колотовка со свислым задом и тайком от начальника приготовляла брагу...